Ирина ГОРБАНЬ

МАМА МЫЛА РАМУ

Луна – словно старое блюдце,
Звезда – словно выжженный край,
А мне бы ещё не свихнуться,
Увидев жестокий раздрай.

По девственно чистым полянам
Пройдёт оглушительный гул,
И что ещё надо мирянам,
Кого ещё вой не спугнул?

Пугают. Но толку ни грамма,
Ответ за ответом летит,
И мама с не вымытой рамой
Из Азбуки в небо глядит.

Нет школ, коридоров, линеек,
Нет парт и учительской нет,
Над Азбукой гул всё мощнее,
И в траур учитель одет.

РЯДОВОЙ

Отдай врагу последнюю рубаху,
Шмат хлеба, не жалея, раздели,
И под тебя настроенную плаху,
Отдай ему, но не отдай земли.

Твоя земля полна и слёз, и боли,
Но нет в душе обиды на врага,
Она всегда от царства до юдоли
Добра, как мать, и как отец – строга.

И если вдруг войны взметнётся знамя,
Тропа войны на битву позовёт,
Встань на колено перед образами,
Благословен, кто на войну идёт.

На шее медальон и старый крестик,
В кармане колосок земли родной,
Ты не один – ты с Родиною вместе,
Земли донецкой главный рядовой.

ПРИГОВОРЁН

У безумия выбор вольный —
под гребёнку идёт покос,
Хоть горячему сердцу больно,
но уже заострился нос…

У безумства своя планида —
Не Коперник её открыл.
Вот и справлена панихида,
За плечами – следы от крыл…

Сброшен плащ у пустой кровати,
Рядом с телом лежит душа…
А у двери стоит Создатель
В ожидании, чуть дыша…

Не мешает. Безумству – воля,
Корчит тело, но дух силён.
У судьбинушки много боли,
Если к жизни приговорён.

СУМАСШЕДШАЯ МУХА

Он убрал последнюю гильзу,
Затянул разгрузку потуже,
Смотрит, а вверху, над карнизом,
Муха сумасшедшая кружит.

Он отставил в сторону чашку —
Чай остывший будет попозже,
Тишину бы слушать почаще,
И пореже можно немножко.

Ручку двери молча потрогал,
Пальцем прикоснулся к подкове,
Впереди маячит дорога,
И трава с солдатскою кровью.

Загадал на счастье про муху,
Пусть дождётся, если захочет,
На старуху будет проруха,
Если смерть сейчас напророчит.

Дверь прикрыл и вышел в дорогу,
слушая прилёты в пол-уха,
и зачем-то сумку потрогав,
увидал знакомую муху.

ЖУРАВЛИ

Вот дом у дороги
стоит нежилой,
Кустарник здесь сохнет,
весной не рождённый,
Желая удачи
остаться живой,
Я в небо уставилась
нощно и дённо.

Молитва ли, просьба,
здесь разве поймёшь?
То стоном, то воплем
весь свет оглашая,
прошу небеса:
погибать не за грош
не хочется — жизнь ведь
совсем небольшая.

Но вдоль по обочинам
только кресты,
ковыльи проплешины
мхом обрастают,
и сколько ни глянь –
неба хмурого стынь,
и в вечность летят
журавлиные стаи.

ПОХОРОНИТЕ МАМУ

Воды из крана не набрать,
не приготовить винегрет,
не спать в кровати, не вязать,
ребёнка на руки не взять —
его здесь нет.
Не выглянуть в своё окно,
И не полить герань,
И почему-то всё равно,
ведь свыше всё предрешено,
А ты — горлань!

Горлань о смерти и войне,
о том, что нет крестов,
что плохо всем, не только мне,
а истина лежит на дне,
миллион лет или сто.
Убиты все, разбито всё,
Нет хлеба и гробов,
а враг снаряды всё несёт,
и только истина спасёт —
у смерти нет рабов.

А у порога, под ковром,
преставленная мать.
погост ведь не аэродром,
сосед стоит с пустым ведром,
и как его прогнать?
Убили маму наповал,
в окне поймав мишень,
но разве тот ублюдок знал,
что мать убил? Он нас пугал,
ведь разбираться лень.

И надо выйти из окна,
за дверью сущий ад,
А ночью тропка не видна,
мне истину бы всю до дна,
но я одна, и дочь одна,
и с нами только «град».
С собой в дорогу — только дочь —
иконку где же взять?
И по руинам, в поле прочь,
записку бросив словно в ночь:
«Похороните мать».