Cергей ЕВСЕЕВ 

     Повесть 

Как мучительно долго тянутся школьные уроки, особенно весной, в преддверии каникул, и совсем почти уже летом – перед самым окончанием учебного года, когда солнце рвется во все окна и всевозможные звуки с улицы не дают покоя, волнуют и зовут, зовут – сорваться с места, портфель под мышку и бежать сломя голову куда глаза глядят, на простор весенних дворов и улиц, пока не перехватит дыхание от быстрого, заполошного этого бега, от чувства весны, юности, свободы, первой любви... 

Ах, какое же волшебное было времечко, какие золотые деньки. И юность, и весна, и мечты, и чувство свободы, единения со всем миром, и первая любовь… Острая, как лезвие отцовской опасной бритвы в твоих неумелых еще, чуть дрожащих от волнения руках… 

И вот тридцать лет уж пронеслось, как и не бывало. Да, ни много ни мало тридцать лет!.. С того памятного дня, когда в последний раз выстроились мы с одноклассниками на школьном дворе перед парадным входом – нарядные, возбужденные счастливые. Торжественный миг – на пороге взрослой жизни, когда сердце замирает от волнения и восторга: что же там, за этой заветной чертой, на границе между детством и взрослостью? Невозможно выразить простыми словами весь эмоциональный накал этого трогательного момента. Вот же – повсюду вокруг твои друзья-товарищи и ты готов по первому же их призывному возгласу сорваться с места и понестись вокруг школьного двора с веселым, задорным криком, как это было еще вчера! Но нет же – ты прекрасно понимаешь, что сегодня ты уже не можешь совершить этот сумасбродный мальчишеский поступок, потому что детство и школа остались позади. А впереди тебя ждет  вожделенная взрослая жизнь. И этот последний школьный звонок, трепещущий в руках девочки-первоклассницы, гордо восседающей на плечах завтрашнего десятиклассника, звучит для тебя прощальным своим звоном в последний раз. И от осознания этого к глазам твоим подступают нежданные, предательские слезы, а к горлу подкатывает назойливый ком. А потом, как при ускоренных съемках на старой заезженной ленте кинохроники: один за другим промелькивают выпускные экзамены, школьный бал, прощальный вальс, гуляния до утра с одноклассниками по родному твоему, притихшему, словно оглушенному чем-то городу… 

А на третий день после памятного выпускного вечера я по военкомовскому «требованию» сел на отнюдь не скорый, а самый что ни на есть пассажирский поезд – сейчас такие уже, кажется, и не ходят – и вперед, на Киев! Три ночи и почти что четыре дня в дороге от столицы Сибири и до столицы Советской Украины (а для меня тогда уже, прежде всего, столицы древней Руси, «откуда есть и пошла земля русская» и все тому подобное – начитанный, в общем, был мальчик, подкованный). И вот на четвертый день пути просыпаюсь и чувствую, что совсем уже  в других, незнакомых, нахожусь  краях: южное ласковое солнце рвется во все окна, птичий гомон во время коротких остановок на белых, аккуратных таких полустанках где-то посреди степи и белые, ухоженные все, как на подбор, хатки вокруг,  окруженные зеленью «садочков» и палисадников, на заборах и ставнях – сплошь какие-то диковинные узоры. Красота! И дивная южная речь отовсюду – подобная птичьему этому многоголосому хору, поющему гимн жизни, молодости, весне!.. Однако, какая уж тут весна – начало июля, лето в самом разгаре, по полустанкам бабушки спешат к распахнутым дверям поезда, предлагают скороговоркой заспанным пассажирам и черешню, и клубнику садовую (по-нашему значит, викторию), и, – о чудо! – огурчики молодые с помидорчиками! По моим-то сибирским представлениям, все это должно бы поспеть никак не раньше августа – ну, самое раннее – в конце июля. А тут, батюшки-светы, мама моя родная! В общем, красота, да и только… Весну-то в тот судьбоносный  год я за выпускными школьными экзаменами, считай, проморгал. Зато сколько всего свершилось за столь короткий период: и  первая любовь, и выпуск, и вот – дальняя дорога, а впереди – новые горизонты, открытия, свершения. Но, главное, что в душе моей царила ее Величество Весна!.. 

…За окошком все чаще стали  мелькать утопающие в зелени садов белые аккуратные деревеньки, сердце все учащенней бьется внутри – в такт радостному перестуку колес несшегося на всех парах нашего поезда Хабаровск – Киев, собравшего, как оказалось, еще с десятка два, а то и больше, таких же как я «гавриков» со всей, как говорится, Руси Великой. 

– Собираем постели, граждане пассажиры, подъезжаем! – задорно выкрикивает бывалый проводник-украинец в кипельно-белой рубашке, бодро проходя по вагону и заглядывая в каждое купе. 

Ставя передо мной стакан с чаем в алюминиевом ажурном подстаканнике, он хитро улыбается, чуть прищурившись, и говорит мне намеренно четко, чуть ли не по слогам проговаривая каждое слово, одновременно подмигивая моим попутчикам: 

– Доброго ранку, пане москалю! Через дви годыны прибуваемо до Киева! Ласкаво просимо до нэньки-Украины! 

Все это адресовалось персонально мне, хотя со мной вместе, из моего родного Энска, ехал в Киев  еще один паренек – Николай – тоже поступать в военное училище, только другое, и уже со второй попытки

И тут меня, наконец, осенило: это ведь меня куда занесло – в другую совсем, значит, республику. Вот тебе и славный Киев – столица древней Руси! Я осторожно поинтересовался у нашего соседа по купе – молодого симпатичного мужчины, ехавшего вместе с нами, считай, от самой Сибири: 

– Это что же получается, – говорю, – в Киеве, наверное, и вывески все на украинском языке? 

На что сосед наш только с улыбкой отмахнулся: 

– Ничего, – говорит, – разберетесь быстро, это же не иностранный какой-нибудь язык! 

– Ну да, – согласился я. – А что означает это «москалю»? 

– Москаль – это значит, «солдат» –  вы ведь в военные училища поступать едете? – по-доброму растолковал он мне суть этого  показавшегося мне каким-то странным слова. Тем более, что  девичья фамилия моей мамы была – Москалева. 

Но особо задумываться над смыслом не совсем понятных украинских слов в ту торжественную минуту, на подступах, так сказать, к стольному Киеву было мне недосуг. За окнами промелькнули последние полустанки предместий и после достаточно длинного «зеленого» лесного коридора поезд наш вынырнул наконец на простор переплетающихся и расходящихся в разные стороны путей сортировочной станции Дарница. Вот и высотные белые дома появились в окнах с обеих сторон –  они словно бы «вырастали» прямо из парков – настолько много вокруг  было буйствующей зелени. Как будто  и современный белый город был просто продолжением лесного массива, из которого мы только что  вырвались. По левую руку промелькнул уютный дарницкий вокзальчик – желтый, ажурный, весь какой-то воздушный, праздничный, летний… Перед вокзалом – пестрая россыпь людей, словно у чернявой украинской девушки (такой, как на иллюстрации в хрестоматии по внеклассному чтению к стихам  Тараса Шевченко) неожиданно порвалась на шее нитка с бусами  и десятки разноцветных костяных бусинок вмиг раскатились в разные стороны по залитым южным солнцем платформам. 

А  через каких-то две-три минуты поезд наш стремительно въехал на железнодорожный мост: перед глазами замелькали белые стальные его пролеты. И сквозь них мгновенными вспышками, – как будто кто-то быстро, как бывает на репортажной съемке во время спортивных состязаний, защелкал затвором зеркального фотоаппарата – замелькала синь широченной реки, зелень островков, зеленые и голубые маковки соборов вдали, на том берегу. Кто-то дернул меня за руку и потянул от окна в коридоре назад, в наше купе – это мой спутник Коля молча затащил меня на свое место и многозначительно указал кивком на окно. Я глянул туда  и враз обомлел от представшей перед моим взором красоты: на дальнем берегу Днепра, за автомобильным мостом, средь зелени холмов, как иллюстрация ко всем летописям, былинам, сказкам, в общем, ко всему тому, что я читал и слышал до сего дня о Киеве, открывалась несказанной красоты панорама: белоснежные крепостные стены, возвышающиеся над густой зеленью окрестных садов, и венчающие их, устремившиеся к небу, переливающиеся, играющие в лучах солнца золотые купола величавых киевских соборов… Я улыбался, совсем как маленький мальчик, которому впервые показали только что наряженную новогоднюю елку. И мои попутчики, я заметил, тоже улыбались, только глядя при этом на меня, а не в окно. 

– Это наша Киево-Печерская лавра, – сказал наш сосед по имени Володя (мы с Колей называли его «дядя Володя»), возвращающийся домой после долгой отлучки. Глаза его светились добротой и предчувствием скорой встречи с близкими. И был он, конечно, никакой не «дядя», а молодой совсем парень лет двадцати шести от силы. Но тогда для меня он казался очень взрослым и солидным человеком. 

– А это кто? – указал я рукой на памятник со вскинутыми к небесам руками, возвышающийся и над лаврскими куполами, и над зеленью окрестных киевских холмов – он словно бы поддерживал поднятыми своими руками сам небосвод. – Это святой Владимир, да? 

Попутчик наш Володя разулыбался, на этот раз совсем уж широко, на все, как говорится, тридцать два зуба. 

А земляк мой Коля, едущий покорять Киев уже во второй раз, даже хохотнул в голос.

Володя только отрицательно мотнул головой и хотел было что-то сказать, но шустрый мой спутник опередил его: 

– Это бабка его – княгиня Ольга!  

И оба дружно прыснули смехом, хитро поглядывая на меня: мол, какая же теперь последует реакция. Но тут в проеме купе появился проводник в  образцово белой своей форменной рубашке, весело подмигнул  им, тоже улыбаясь из-под своих казацких усов (ну точно - один из казаков с картины про письмо турецкому султану!) и бодро пробасил: 

– Сдаем постели, хлопцы, собираем вещички – через десять минут прибываем в город-герой Киев! 

И мы с Колей, как по команде, сорвались со своих мест, засуетились, начали дружно стаскивать простыни с матрасов, наволочки с подушек. Проводник с Володей при этом весело переглянулись. 

– Га, бачишь, друже, як хлопцы гарно выконують команды старшины! – пробасил железнодорожник и двинулся дальше по коридору, звонко выкрикивая при этом: 

– Сдаем постели, собираем вещички! Через десять хвылын прибываем. Кому потрибни квиточки, звертайтеся до мэнэ, будь ласка! 

За окном вагона, как в кино при ускоренном прокручивании ленты, промелькнули утопающие в зелени холмы с добротными частными  домиками, «вырастающими» из этой зелени, словно грибы. Потом перед моими глазами пронеслись белые уютные платформы,  с аккуратными станционными строениями – все это какое-то ладное, домашнее, чистое, сплошь высвеченное ласковым июльским солнцем, опять же – в окружении зелени садов, палисадников. Когда же Киев? – мысленно удивился я, все еще не веря ни проводнику, ни своим попутчикам – что мы уже приехали в древний и прекрасный этот город. Хотя,  казалось бы – вот же, только что, пару минут  назад – уже развернулся он перед моим взором во всей своей красе и великолепии – зеленый, древний, белокаменный, с золотыми шлемами-куполами церквей повсюду.  И вот, гляди ж ты,  опять такое чувство, что поезд наш все еще мчит по уютным зеленым предместьям с аккуратными  белыми полустанками, залитыми солнцем, на каждом из которых так хотелось сойти… 

Но вот, наконец, появились белые современные многоэтажки, гаражи, заборы, трубы и корпуса заводов, потоки машин, хлынувшие, казалось, прямо под поезд, когда он с размаху выскочил на какой-то мосток. С каждым мгновением лес многоэтажных домов становился все гуще, между ними то и дело промелькивали старинные дома с приветливыми, словно бы улыбающимися фасадами. Средь чащи домов я заметил два диковинных шпиля какого-то готического замка – никогда до этого не видел ничего подобного. Вместе с тем  в душе моей росло чувство, что все это мое, родное, что я был уже в этом прекрасном городе когда-то, даже, возможно, жил в нем. И вот теперь возвращаюсь ДОМОЙ (да, да, именно так – домой) после длительной отлучки. Что тут скажешь – чудеса, да и только! Но раздумывать над этой смутной мыслью, промелькнувшей в голове подобно взмаху крыла большой белой птицы, было некогда – потому что поезд наш, преодолев еще один мост с густым потоком машин под ним, стал постепенно притормаживать. Вдалеке показался широкий бок огромного светло-серого здания вокзала. А повсюду на тротуарах кипела пестрая толпа людей – с чемоданами и без, спешащих куда-то и, напротив, спокойно взирающих на прибывающий поезд. Среди толпы этой мелькнули привычные фигуры носильщиков в форменных фартуках и с тележками, таксистов, зазывающих пассажиров, множество женщин с маленькими детьми – и все это шевелилось, колыхалось, словно бы дышало, и двигалось в разные стороны. А в коридоре нашего вагона уже выстроилась очередь из пассажиров на выход. Неужели Киев?! 

– Киев! – тихо выдохнул Володя за моей спиной. И сказал он это так, словно бы вбил последний колышек на садовом своем участке или же поставил точку в длинном повествовании. В общем, от этой короткой его фразы сразу стало понятно, что поезд дальше не идет, поскольку  «дальше» как бы и не существует – потому как именно Киев и есть конечная и главная точка всех путешествий – город, куда ведут все дороги. Именно так это и было сказано. По крайней мере, именно так восприняло слова попутчика мое восторженно-возбужденное сердце, так долго готовившееся к этой встрече. 

Конечно же, замечтавшись, я порядком замешкался в вагоне со своими вещами, которых к концу пути оказалось довольно много, отчего-то куда больше, чем в начале. Потому, когда я оказался наконец на платформе, уже давно «простыли» следы и Коли, и Володи, как, впрочем, и большинства других пассажиров нашего длиннющего поезда. 

– Ну, удачи тебе, хлопче! – бросил мне на прощанье наш веселый проводник и по-приятельски подсказал мне, как быстрее выйти на привокзальную площадь, не заходя при этом в здание вокзала. 

На шумной, заполненной пестрой толпой людей Привокзальной площади, на подходе уже к троллейбусной остановке, меня,  растерянно озирающегося по сторонам, быстро взял в оборот бойкий таксист средних лет: «Куда ехать, командир?» Я машинально назвал ему… не адрес, нет, а военное училище, в которое собрался поступать. 

– Ну, так располагайся давай на переднем сидении, командир,  – бойко выкрикнул таксист, забирая у меня из рук чемодан. Я покорно передал в руки водителя свой багаж, набитый почти до отказа учебниками и школьными конспектами, уже внутренне смирившись с мыслью, что лучше переплатить один раз за такси, чем плутать по огромному и совсем незнакомому  городу в поисках своего училища. 

– Еще пару минут, дорогой, и едем, – бросил мне через плечо водитель, когда я водрузился уже на переднее сиденье, – и почти бегом направился к вокзалу. Через несколько минут он вернулся к машине с двумя симпатичными, ярко накрашенными, в цветастых свободных платьях – молодыми женщинами. (Так я тогда подумал: «женщины», хотя девушки эти были года на два-три всего старше меня). 

Через минуту, когда таксист, разместив поклажу в багажник, галантно распахнул перед ними задние двери, в машине стало сразу как-то очень тесно: от самого присутствия двух молодых, загорелых, хорошо одетых женщин, от острого запаха их духов и вообще… от их особого, женского запаха, от их горячего, южного, я бы сказал, дыхания… От всего этого у меня даже слегка закружилась голова и я инстинктивно вжался в кресло, постаравшись при этом сосредоточиться: все-таки я приехал сюда, за четыре с лишним тысячи километров не для того, чтобы разевать рот на девушек, а для серьезного дела – поступать в высшее военное училище. В ближайшие дни должна была решиться моя судьба: мама успела внушить мне за последние два года, что если я не поступлю – это будет равнозначно краху всей моей дальнейшей судьбы, потому что на «гражданке» таким как я просто нечего делать. Вот я и старался теперь изо всех сил сосредоточиться на главном, то есть, собственно, на поступлении, и не обращать внимания на всевозможные отвлекающие факторы – тем более, на незнакомых женщин. Наверное, со стороны это выглядело довольно забавно – ведь в задумчивом состоянии я, говорят, смешно хмурил брови. Так что таксист, глядя на меня слегка сощурившись от насилу сдерживаемой улыбки, решил меня немного подбодрить, пообещав доставить «к месту назначения» всего за десять минут. И тут же обратился к моим шумным попутчицам: 

– Ну, как там Москва, девчата? 

И «девчата» заговорили разом, перебивая друг дружку. И от их возбужденного женского говора у меня отчего-то перехватило дыхание и приятно защекотало в груди. 

– В Москве хорошо, – отвечали девушки, –  только очень шумно и суетно. Все люди какие-то серьезные, сосредоточенные, все куда-то по обыкновению спешат и бегут. Только и успевай за толпой, особенно в метро. 

– В общем, в гостях хорошо, а дома лучше! – весело заключил водитель. 

– Ну, конечно же, дома лучше. Наш Киев ни с каким другим городом не сравнится. Потому что он самый лучший: уютный, зеленый, домашний. Здесь даже таксисты вежливее и обходительнее. Что сразу бросается в глаза. 

После последней фразы девушки дружно засмеялись, переглянувшись. А таксист важно заметил: «Ну, об этом еще Булгаков писал!» Потом одна из них, яркая брюнетка в цветастом сарафане, что сидела за мной, начала обстоятельно объяснять шоферу, куда и как им ехать. Я чувствовал ее горячее дыхание на своем затылке, отчего сам почти перестал дышать – до того это было неожиданно приятно и как-то… даже жутковато. Помню, тогда у меня проскочила еще «крамольная» мысль, что, оказывается, кроме той «единственной» девочки, которой я грезил все последние два года в школе – на свете есть еще и другие симпатичные женщины и девушки, которые тоже способны вызывать во мне бурю непередаваемых чувств и эмоций. И это стало для меня настоящим открытием. Под воздействием всех этих противоречивых мыслей и чувств я и не заметил совершенно, как мы подкатили к строгому кирпичному зданию с броской красной табличкой над стеклянными его дверями. Дорога и впрямь не заняла больше десяти минут, что было для меня тоже довольно удивительным. Ведь в моем родном городе расстояния от дома, например, к вокзалу, как и к другим важным местам, были весьма внушительными и путь к ним, даже и на такси, занимал никак не меньше получаса, а то и сорока минут. Разве ж я мог в ту минуту предположить, что основную часть пути к месту назначения мне еще только предстоит проделать, причем не на такси, а на разных видах общественного транспорта: на троллейбусе, автобусе и, наконец, на метро!.. 

«Не такой уж и большой, оказывается, этот Киев!» – подумал я самодовольно, когда рассчитался с водителем, приятно удивившись, что «прокатал» всего-ничего – меньше двух рублей. Таксист выставил мой несуразный чемодан на тротуар и, неопределенно махнув в сторону стеклянных дверей с табличкой, поспешил к машине. Я деловито кивнул ему на прощанье – мол, ничего, разберусь сам как-нибудь, что к чему, взял чемодан и направился к КПП, вольно, по-туристски перекинув пиджак через левую руку – все-таки июль месяц на дворе. 

Дежуривший на КПП курсант, явно важничая, внимательно глянул в мои бумажки, а потом, посмотрев прямо на меня сверху вниз насмешливо-снисходительным взглядом уже повидавшего кое-чего на своем веку закоренелого служаки, спросил: 

– Так в какое училище поступать приехал, дружок? 

– Там же написано, – отвечаю, – в высшее военно-инженерное дважды краснознаменное училище связи имени Калинина. 

– Правильно! – по-прежнему важничая, вымолвил «часовой», так я тогда мысленно назвал дежурившего по училищной проходной курсанта. – То бишь, сокращенно КВВИДКУС, так? 

– Точно так, – говорю.   

– А это КВВИРТУ, дружище! То есть радиотехническое высшее военное и тоже инженерное, хоть и не краснознаменное пока ни дважды и даже ни единожды… И он пустился в долгие пояснения, как мне лучше и быстрее проехать к нужному мне учебному заведению, которое, по его словам, находилось «на Печерске». «Дивное какое название района!» – подумал я про себя, хотя это слово отозвалось в душе каким-то глубинным и как будто бы давным-давно знакомым смыслом. Как будто бы я уже слышал его когда-то в далеком-предалеком детстве, от бабушки, наверное: Печора,  Печера!.. Я растерялся от того, что вместо нужного мне места, оказался на другом конце города – «часовой» продолжал втолковывать мне, как нужно ехать, но его слова отскакивали от меня, как от стенки горох, как сказала бы мама. Вся моя былая уверенность куда-то улетучилась, как и не бывало, на лбу выступила испарина, а ноги стали какими-то ватными. Из всего сказанного я уловил только, что вначале нужно ехать на троллейбусе до конечной остановки, потом на метро (на метро! – на котором я еще в жизни ни разу не ездил), а потом еще на автобусе или трамвае. 

– Эй, дружище, да ты слушаешь меня или нет? – тряхнул меня за плечо «часовой», заглядывая прямо в глаза. 

Я растерянно огляделся вокруг, почувствовав наконец, что очутился в огромном, совсем незнакомом городе, в котором от одного училища до другого нужно ехать несколькими, причем, разными видами транспорта никак не меньше, по моим прикидкам, часа, и спросил: 

– А где же тут ходит троллейбус? 

– Остановка в трех шагах отсюда, – махнул рукой  в правую сторону курсант. – Давай, иди, а то пропустишь троллейбус, тебе нужен 16-ый, понял? Доедешь до конца, а там, если что, спросишь, как доехать до «Арсенальной». 

«Ничего, – мысленно подбодрил я сам себя, – язык до Киева довел, ну а здесь, на месте, уж как-нибудь разберемся, не пропадем – люди же вокруг, в конце концов – если что, подскажут. И тут из-за угла училищного здания, выходящего на улицу, прямо к проезжей части, показалась группа, человек десять не меньше, таких же, как я, ребят – с чемоданами и дорожными сумками в руках. Они дружно направились в нашу сторону, увидев входные двери с красной табличкой на фасаде. 

Я же, поблагодарив «часового», взял чемодан и двинулся им навстречу, в направлении к троллейбусной остановке. Поравнявшись с толпой, я с удивлением отметил про себя, что многих из этих ребят уже видел раньше и знаю в лицо – похоже, большинство из них, а  может, и все – приехали тем же самым поездом, что и я. От сердца сразу отлегло, стало как-то веселее на душе, и я, завернув за угол, бодро зашагал к остановке, которая и в самом деле была буквально в «трех шагах» от училищного корпуса. А через каких-то пять минут, а то и меньше, к той же самой остановке, где я ожидал свой 16 троллейбус, подвалила та самая группа ребят в полном составе, с которой я только что столкнулся у КПП. Вот так сюрприз! Получается, что и их кто-то «добрый» направил не туда, куда надо. Только они приехали сюда на троллейбусе, а я, как пижон, прикатил на такси. «Надо бы спросить, не в училище ли связи и они приехали поступать», – промелькнуло в голове.   Но к остановке в этот самый момент с легким шумом подкатил красный двойной троллейбус (в моем городе троллейбусы были сплошь синего или даже белого цвета) и приветливо распахнул перед нами двери, издав при этом такой звук, словно бы отдуваясь после очередной пробежки между остановками. 

Надо было мне, конечно, уже в троллейбусе присоединится  к дружной толпе моих попутчиков да и ехать себе спокойно с ними дальше – как-никак, а коллективом все веселее, не так страшно потеряться в чужом городе, да и путь к цели можно отыскать куда быстрее: один спросит подсказку у одного прохожего, другой у второго, так общими силами и проложили бы себе дорогу. Но на меня  прямо-таки снизошло какое-то непонятное чувство, накрыв собой с головой, как огромная, но ласковая морская волна. И я, поддавшись этому незнакомому еще чувству, как муха в вязкой сметане, двинулся в конец троллейбуса, так сказать, на галерку, решив, что еще успею присоединиться к «дружной толпе». Я был в это время  как завороженный, как будто под воздействием гипноза – и ничего толком не слышал и не видел, кроме удивительных, непохожих друг на друга домов, что проплывали мимо меня за окном троллейбуса, как в кино. Дома за окном и в самом деле большей частью напоминали декорации к какому-то старому фильму о революции или гражданской войне. Я вообще думал, что такие старые и красивые, еще дореволюционные, по всей видимости, дома – уже нигде не сохранились. Ну, Ленинград не в счет (я был там на экскурсии с классом позапрошлой зимой) – не зря же его называют городом-музеем – музей и есть, только под открытым небом. Кроме того, «колыбель революции» как-никак и «Петра творенье» – сам Бог велел сохранить его в первозданном виде. А тут! Множество из старинных домов, к тому же, были украшены всякой разной замысловатой мозаикой и лепниной – кувшинами, колоннами и виноградными гроздьями. А когда я в одном из домов, под самой крышей, заметил белые фигурки каких-то древнегреческих муз или богинь (кто их там разберет!), так вообще просто обалдел, ведь я думал раньше, что скульптуры, да еще и богинь, могут быть в наше время только в музеях и нигде больше. Некоторые, особенно изящные старые дома, на мой взгляд, и сами были как музейные экспонаты – до того они были пышными и прекрасными, как дорогая фарфоровая посуда тонкой ручной работы из старого сервиза (видел когда-то такую в гостях у бабушкиных двоюродных  сестер). Но самым удивительным было то, что в этих домах еще, по всей видимости, и жили люди. Обычные советские люди. Сказать по правде, хоть я мысленно и назвал людей, которых видел за окном, – «простыми советскими», но и они были здесь какими-то другими, не похожими на тех, действительно, обычных наших, советских людей, которых я привык видеть на улицах, в транспорте и магазинах своего родного города: всегда спешащих куда-то, по большей части, сумрачных, озабоченных чем-то, а то и просто злых. Здесь же люди были улыбчивыми, приветливыми, причем все они в большинстве своем были ярко, по-праздничному одеты и, главное, двигались по улицам плавно, никуда не торопясь, как будто плыли. Словно бы им и в самом деле никуда совсем не нужно было спешить, хотя был обычный будний день – вторник или среда. Но несмотря на средину рабочей недели, людей на улицах было непривычно много, как в каком-нибудь курортном приморском городе в самый разгар сезона. Это, собственно, и есть самое первое мое впечатление о Киеве, еще с вокзала, когда я оказался в одном такси с двумя веселыми и говорливыми молодыми женщинами – будто я попал в южный курортный город, наполненный счастливыми беззаботными людьми. А начало зарождаться это чувство еще раньше, как только я увидел поутру на залитых солнцем белых чистеньких платформах небольших станций опрятных старушек в светлых платочках с корзинами и ведерками, наполненными всякими разными ягодами и даже – о чудо! – абрикосами и алычой. Все правильно – и веселая разноголосая пестрая толпа, и буйство зелени, и особый праздничный дух, витающий повсюду в воздухе, и теплые, обволакивающие, как на море, лучи солнца – все напоминало о юге, море, празднике. А ведь здешние люди постоянно живут среди всей этой красоты и праздника – вот почему они все такие счастливые и добрые, – подумал я. Неужели же и я скоро буду в числе этих счастливых людей, одним из жителей этого удивительного города?! 

В это самое время наш троллейбус, вырвавшись из узкого коридора улицы, выехал на простор огромной (так мне казалось!) сплошь залитой солнцем площади, окруженной какими-то старинными белокаменными домами (именно «белокаменными», как соборы московского Кремля  – так мне показалось тогда). Я  просто-таки до отказа был напичкан школьными книжными сумбурными знаниями, отчего все теперь спуталось в моей бедной голове. И удивляться тут нечему, поскольку перед глазами моими стали проплывать, одна за другой, «живые» иллюстрации из учебника истории. 

Троллейбус тем временем плавно причалил к остановке – именно «причалил» – как катерок к пристани – ведь у меня просто все плыло перед глазами от избытка чувств и впечатлений.  Перед моим взором открылся вид на памятник какому-то всаднику – на большом каменном постаменте. Всадник как будто осаживал пытающуюся вырваться из-под него взмыленную лошадь и от усилия  откинул даже назад руку, в которой была какая-то дубинка. «Князь!» – мысленно воскликнул я. – Но кто же конкретно: Олег, Игорь или, может быть, Владимир? Но Владимир, это я помнил, должен быть во весь рост и с крестом! 

– Богдан Хмельницкий! – услышал я громкий восторженный возглас из передней части троллейбуса. Это наверняка вскрикнул кто-то из моих попутчиков, у кого поострее зрение, чем у меня и кто сразу смог прочитать надпись внизу на табличке под памятником. Ну, да, как же я сразу-то не догадался – это же мятежный гетман, освободитель Украины, славный Богдан Хмельницкий. 

Троллейбус тронулся, и я, забыв про гетмана и вообще, казалось, обо всем на свете, приник к своему окну. Прямо пред моими глазами медленно, опять же – как в кино, проплыла  захватывающая дух картина: огромная колокольня, украшенная зелеными и синими ажурными лентами из камня, устремилась к облакам, замкнув собой крепостной белый забор, из-за которого выглядывала сбоку гроздь – золотых! – маковок над зелеными куполами удивительного по своей красоте (по крайней мере, ничего подобного я еще в своей жизни не видел) собора. Чудесная эта картинка  сменилась другой, потом следующей и следующей… А я так и остался сидеть, прилепившись к окну, как будто меня ударили сверху по голове в момент какого-то очень важного умозаключения, может быть, даже открытия. Впрочем, я довольно-таки быстро вышел из оцепенения, поскольку троллейбус наш бойко устремился вниз, под горку, и за окном его снова замелькали приветливые, как будто бы улыбающиеся, желтые и голубые фасады старинных домов. Тут у меня  возникло уверенное чувство, что вот сейчас промелькнет улица, другая, и троллейбус наш выедет прямо к морской набережной. И это чувство было столь сильным, что я поначалу даже расстроился, когда мы остановились у обычного современного дома и водитель будничным голосом пробасил в микрофон: «Конечная остановка, прошу освободить салон!» 

Группа ребят с чемоданами и сумками, чем-то напоминающая кадры из кинохроники военных лет: молодежь уходит на фронт прямо со школьной скамьи! – гуськом потянулась через огромную площадь с фонтанами посредине, окруженную, словно бы суровыми часовыми – высокими монументальными зданиями. И я тоже поспешил вслед за ними, еле волоча свой огромный и ставший вдруг отчего-то несказанно тяжелым – «мобилизационный»  чемодан, набитый до отказа всевозможными учебниками и тетрадками – основной багаж, оставшийся после школы: знания в концентрированном, так сказать, виде. Я, как мог, старался не отстать от ребят – все же компанией, да еще и такой большой, с которой отмахал на поезде добрых три тысячи километров, если не больше – сподручнее и веселее. Еще неизвестно – что там нас всех ждет в этом самом училище, которое становилось  все ближе и ближе,  и я начинал уже чувствовать это всем своим достаточно «тонким и звонким», как говаривала мама, существом (Мама! – какое теплое и родное слово, особенно на таком огромном от дома расстоянии, куда меня занесла судьба). В общем, меня потихоньку начинало пронимать сладкое и необъяснимое чувство, когда, как говорят, душа по-заячьи уходит в пятки, а сердце ни с того ни с сего замирает в груди, оборвав на мгновенье свой стремительный бег. Спутники же мои тем временем дружно испарились, достигнув самой средины огромной этой площади – исчезли, словно по мановению волшебной палочки, будто их  и не было вовсе. Проковыляв по их следу еще пару десятков метров, я понял, в чем дело: они спустились в темную широкую пасть подземного перехода. Из подземелья повеяло холодком – оттуда доносился равномерный унылый гул: «У-уу!» Но люди при этом выходили из подземелья все как один веселые, улыбающиеся, словно бы спешили на какой-то праздник, типа первомайской демонстрации. Я приставил свой чемодан к бортику, а сам оглянулся вокруг, переведя дух: вид праздно прогуливающихся приветливых людей вокруг действовал успокаивающе, как глоток раствора валерьянки. Прямо предо мной за широкой проезжей частью возвышалась огромная и величественная скульптурная композиция из красного гранита: Ленин в центре, а вокруг него традиционная группа поддержки – рабочий, крестьянин и красноармеец. За памятником на горе высилось монументальное многоэтажное здание, напоминающее знаменитые московские «высотки» со звездами на шпилях. По  правую руку от меня был широкий проспект, устремившийся куда-то в бесконечную даль. По огромной его проезжей части неторопливо, как жуки-носороги, двигались в обе стороны машины. По широким мостовым, густо усаженным пышными деревьями (кажется, это и есть те самые знаменитые каштаны, – проскочила в голове мысль) так же неспешно, как при замедленных сьемках в кино, двигались пешеходы. Теплый воздух, напоенный разнообразными ароматами: от запаха бензина до пряного аромата сдобы – плыл и колыхался над всем этим подобно киселю и как будто искрился в солнечных лучах, словно бы прошитый золотыми нитками. 

– Красота! – мысленно воскликнул я, мало-помалу успокаиваясь. Я уже понял, что широкое жерло перехода ведет ко входу в метро, о котором упомянул «часовой» у ворот радиотехнического училища. 

«Спросишь там, как проехать до Арсенальной!» – вспомнил я его напутственные слова. Я еще раз оглянулся по сторонам, вдохнул полную грудь воздуха: всю эту невообразимую смесь автомобильных выхлопов (доля которых здесь, по моим представлениям, была все же ничтожно мала по сравнению с моим  родным городом), тонкого аромата цветов, травы и свежей земли (повсюду вокруг были разбиты клумбы), запаха кофе, сдобных булочек, духов и бог весть еще чего – незнакомого, манящего, запретного. Это воздух свободы! – мысленно определил я тогда сам для себя характер всей этой какофонии запахов. И мне до чертиков расхотелось ехать к месту назначения, указанному в предписании военкома моего города: этот важный документ, аккуратно свернутый в два раза, лежал у меня в паспорте  во внутреннем кармане пиджака. 

Вспомнив о документах, я судорожно схватился рукой за свою грудь, с левой стороны,  и, нащупав жесткие, новенькие совсем, корочки паспорта, успокоился: все на месте! Там же, между новеньких страниц паспорта, у меня лежала  хрустящая троячка. Еще одну я уже разменял, расплатившись с таксистом. В кармане брюк болталась сдача – мелочь, что-то около рубля. Остальные деньги, выданные мне мамой в дорогу – 25 рублей одной бумажкой, были аккуратно зашиты в трусы – чтоб у меня их не стянули на первом же полустанке, как только я «разину рот, засмотревшись на ворон». Конечно, мама была права – еще как права. Я и на самом деле любил «ловить ворон», как только оказывался в каких-нибудь интересных незнакомых местах. Хотя деньги у меня, кажется, никогда в жизни еще не крали. Даже в длительных поездках, как, например, в Ленинград, куда  на зимние каникулы в 9-м классе в качестве поощрения отправили двадцать или, может быть, тридцать, уже точно не помню, лучших учеников со всех школ нашего района. Давая мне тогда какие-то деньги в поездку, мама была на «все сто» уверена, что меня обязательно «обчистят» по дороге и я, как всегда, останусь с носом. Но меня не обчистили, потому что я всегда помнил о деньгах, даже ночью. Более того, я привез тогда из Ленинграда маме с бабушкой кучу подарков, да еще целую сетку апельсинов в придачу. Мама была растрогана. Однажды вечером, вскоре после этой поездки, она подсела к моему письменному столу и, мечтательно глядя на меня, неожиданно призналась: «А я ведь  загадала тогда – если тебя «обчистят», значит, никуда ты после школы не поступишь и вообще – ничего путного из тебя в жизни не выйдет». 

– Ну, что ты, мам, зачем же ты так! – только и смог вымолвить я в ответ. Мама  неопределенно мотнула своей головой с красивыми темно-каштановыми вьющимися волосами и глаза ее неожиданно увлажнились. 

И вот теперь, за три с лишним тысячи километров от родного дома, от мамы, бабушки, школы, своего двора, в общем – всего того, что связывало меня с детством, я почему-то вспомнил именно этот незначительный эпизод и неожиданно почувствовал в себе небывалую ответственность и за маму с бабушкой, и за своего маленького пятилетнего, совсем еще сопливого брата, а главное – за себя. В круговороте смешанных чувств, мыслей и эмоций, неожиданно охвативших меня в этот миг, постепенно выкристаллизовалось и самое главное: дорога назад, в родительский дом, мне теперь навсегда заказана! Эта мысль неожиданно поразила меня, подобно молнии, когда я стоял посреди центральной площади Киева в распахнутом пиджаке и диковато, как я теперь  понимаю, озирался вокруг себя. Я был просто ошеломлен красотой и величием города, в котором  оказался волею судьбы и по своему, между прочим, выбору. 

– Почему Киев? – спрашивал меня седой статный полковник в военкомате, когда я писал заявление на поступление в училище. – Ведь есть же такие же точно училища куда ближе: в Кемерове или, например, в Томске? 

– Нечто подобное говорили мне и дома. Правда, мама, кроме Кемерова, называла еще и Ленинград, ссылаясь на то, что оттуда, дескать, идут мои корни по отцовской линии. Перед моим мысленным взором вставали широкие величественные проспекты Северной столицы, ее празднично-величавые дворцы и особняки, шпиль Петропавловской крепости за широкой белой гладью покрытой льдом Невы. Все это я созерцал чуть более года назад, и впечатления той поездки еще не выветрились из моей памяти. Сердце сжималось в моей груди от торжественности и важности момента: я выбираю свой путь! Но Ленинград для меня после того памятного вояжа был уже как бы прочитанной книгой, которую я теперь твердо решил отложить в сторону. Моему сердцу грезился Киев – древний, величественный, манящий, как самозабвенная детская мечта. Мечта моя и была детской (теперь-то я понимаю это!), взращённой из детских книжек, читанных мне когда-то бабушкой: из всех этих дивных сказок и былин – с теремами, царевнами, русскими богатырями и, конечно, с князем Владимиром. И всюду, во всех этих удивительных сказках и былинах, из всех этих диковинных образов и слов – обязательно вырастал красавец Киев на высоких днепровских кручах – мать городов русских, начало начал, стало быть – прародина всего русского рода, всего славянского племени… 

– Ты не поступишь в киевское, – говорил мне строгий полковник, – там сумасшедший конкурс, больше десяти человек на место. 

– Поступлю! – отрезал я довольно жестко и уверенно. 

У меня уже были амбиции: если не в университет на исторический, с моим-то, почти сплошь «красным» аттестатом, значит – в самое лучшее военное училище связи (мамина «голубая» мечта – чтоб я стал офицером-связистом, пошел по ее, так сказать, стопам. Мама с 16 лет работала на военном узле связи радисткой, а потом преподавала в ПТУ морзянку). Это был мой первый по-настоящему самостоятельный в жизни выбор, и я твердо стоял  на своем на всех уровнях, решив идти до конца, чего бы мне это ни стоило. 

Но лишь оказавшись в самом центре города своей мечты, я в полной мере ощутил, какую ответственность я взял на себя этим своим выбором, какой огромный груз лег теперь на мои не окрепшие еще как следует мальчишеские плечи. В затылок мне теперь смотрели все мои учителя, любимые и не очень, все мои одноклассники, которые списывали у меня домашние задания и злорадно хихикали мне в спину, когда у меня что-то не клеилось у доски, мои родные: бабушка и мама, а еще – та единственная девочка, моя одноклассница, о которой были все мои мысли последние два школьных года, и которая никак не откликнулась на мои чувства и неуклюжие попытки ухаживания. Все это тяжелым грузом легло теперь мне на плечи, вылившись в одну емкую и непреклонную мысль: «Назад дороги нет!» 

Плавная и отдаленно знакомая мелодия пролилась на площадь слепым дождем откуда-то сверху и вывела меня из состояния задумчивости. Я вздрогнул от неожиданности и инстинктивно глянул вверх, откуда только что лилась эта «автоматическая» музыка: солидное здание с колоннами и большим гербом посредине фронтона  по левую руку от меня  было увенчано с угла прямоугольной башней с электронными часами – они показывали ровно двенадцать часов дня. «Неплохо было бы где-нибудь здесь перекусить», – подумал я. Электронные табло в этот момент переключилось на цифры: 3. 07. 1983, как бы напоминая, что сегодня по предписанию энского военкома я должен явиться в Киевское училище связи  и сдать свои документы. 

– Скажите, пожалуйста, как проехать до Арсенальной? – обратился я к пожилой грузной женщине в ярком цветастом платье, выходящей из подземного перехода. 

– Так вот же метро, – махнула она рукой назад, указав на гудящую пасть подземного перехода, и очень по-доброму улыбнулась мне. – Спускайтесь вниз. Там перейдете на параллельную станцию и проедете одну остановку до Арсенальной. Если что – спрашивайте людей. 

– Спасибо, – поблагодарил я женщину и неожиданно, как будто меня кто-то подтолкнул, спросил неуверенно: 

– А по земле, ну, в смысле, автобусом или трамваем доехать можно? 

Женщина внимательно посмотрела на меня, слегка прищурившись от солнца, которое как раз в этот момент выглянуло откуда-то из-за крыш, а может, из-за облачка, и озарило нежным ласковым светом всю площадь, сделав все вокруг еще ярче, красивее и удивительнее. У нее  вокруг глаз тотчас образовались тонкая паутинка из морщинок, как у бабушки, когда она, бывало, добро и ласково глядела, как я корплю над учебниками. Потом моя собеседница перевела взгляд на мой несуразный чемодан и еще больше разулыбалась: 

– Трамваем нужно было от вокзала ехать, молодой человек, на 27-м номере – прямехонько  к Арсенальной и доставил бы вас за полчаса всего, а то и меньше. А здесь трамваи не ходят. Ходили когда-то, но это было очень давно, а теперь нет. Так что переходите на ту сторону площади, – она показала рукой назад, по диагонали, на противоположную сторону улицы, – там останавливается двадцатый троллейбус, вот на нем и доедете до Арсенальной. Не ошибетесь – там перед выходом из метро пушка стоит на гранитном постаменте. 

Я двинулся в указанном направлении и таким образом  еще часа на два, а то и все три, продлил  свое первое свидание с городом, который, как потом оказалось, стал главным городом моей жизни. Троллейбус, натужно урча, потянулся вверх, в гору, на Печерск. Но я тогда, конечно, еще не знал дивных этих для своего уха названий исторических киевских районов.  Я просто, как и в первой половине моего пути, прильнул лицом к окошку и с замиранием сердца созерцал проплывающие мимо старинные многоэтажные дома с приветливыми фасадами, помпезный серый особняк с колоннами, похожий на дворец. На портиках перед лестницей, ведущей к его парадному входу, вальяжно развалились два каменных льва. Я даже обернулся от неожиданности: в последний раз скульптуры львов я видел лишь в Ленинграде, два года назад. Дальше потянулись строгие серые здания советской застройки и я пересел на левую сторону – благо, что троллейбус был полупустой. С левой стороны вдоль дороги тянулся бесконечный парк с пышными старыми деревьями – парк, больше похожий на сказочный какой-то лес. Время от времени деревья редели, как бы  уступая место роскошным, залитым светом аллеям, ведущим куда-то вдаль, где край этих аллей, казалось, упирается прямо в прозрачную синеву неба. И снова у меня возникла наивная уверенность, что где-то там вдали, в конце этих аллей, должен открываться вид на море. Но чудесная эта картинка вновь быстро  сменилась густым парком-лесом, в глубине которого по заповедным, опять же, как в сказке, дорожкам неторопливо прогуливались жизнерадостные люди. 

Я так увлекся созерцанием городских красот, которые неторопливо проплывали, словно бы на огромном экране, мимо моего изумленного юношеского взора, что проехал мимо нужной мне остановки под названием Арсенальная. Ведь женщина, которая указывала мне дорогу, сказала, что я мимо нее ни за что не проеду, поскольку она якобы очень заметна, а на площади перед входом в метро там должна стоять пушка на постаменте. Это все я хорошо запомнил, так мне казалось, поэтому не стал даже уточнять у людей в троллейбусе, на какой по счету остановке мне нужно  сойти. Тем более что остановки объявлял автоматический голос из динамиков. Но по дороге я так замечтался, созерцая окружающие красоты, что и не заметил даже, как  проехал  мимо белокаменной станции метро Арсенальная, приняв ее за очередной парковый павильон, и мимо гранитного постамента, который, как я понимаю теперь, был так близок к окнам троллейбуса и к моим, стало быть, восторженным, широко раскрытым мальчишеским глазам, что я его просто не успел разглядеть. Ну а пушка… А пушка вообще, как я понимаю, оказалась чуть выше уровня моих разбегающихся в разные стороны от тихого внутреннего восторга глаз. Так что для быстрейшего прибытия к месту моего назначения мне, конечно же, нужно было спуститься на центральной площади в подземелье метро, вслед за моими товарищами по несчастью. Тогда бы я уж наверняка не ошибся. Но ведь есть же в нашей жизни еще что-то такое – эфемерное и необъяснимое, что заставляет нас иногда сделать шаг в сторону с прямой дороги, ведущей к той или иной цели на нашем жизненном пути. Зачастую именно эти, не поддающиеся никакой логике шаги круто меняют в целом весь наш жизненный путь. Их принято называть роковыми. Или судьбоносными. Сдается мне, что и в тот памятный день я выбрал альтернативный, наземный путь – не случайно. Думаю, это судьба. Да, судьба. А что же еще? Ведь дальше со мной произошло то, что я и по сей день вспоминаю с легким  трепетом в сердце. То, что я и сейчас, с высоты прожитых лет, расцениваю не иначе как просветление или, если хотите, озарение. В общем, случилось со мной настоящее чудо, как я теперь понимаю. Так что вряд ли все это было простой банальной случайностью.

(Продолжение следует).