Николай ТЮТЮННИК

Из книги «Спартак»

       Он был невысокого роста, слабенького телосложения и не выделялся ничем: белобрысый, белобровый, ни выразительных тебе глаз, ни крепкого волевого подбородка. У нас таких обычно называют воробышками. Но у этого подземного труженика было другое и очень меткое прозвище – Старшина. Направляясь в шахту, он всегда аккуратно застегивал все пуговицы своей чистенькой спецовки, крест на крест надевал на плечи лямки шахтного «самоспасателя», а также газоизмерителей ШИ-3 и ШИ-5. И если ШИ-3 напоминал школьный пинал, правда, больших размеров, то желтая коробка ШИ-5 была почти квадратной, неудобной, и никто и никогда ее на себе не носил, а вывешил в местах скопления газа-метана. Да и «самоспасатель» с ШИ-3 никто из машинистов на себя не надевал, оставляя их в кабине электровоза. Но Старшина не позволял себе ни в чем нарушение техники безопасности и строго выполнял все шахтерские инструкции. Этим и выделялся среди довольно разболтанной массы шахтеров, этим и заслужил  такое военное прозвище, словно настоящий армейский старшина, перетянутый ремнями портупеи. Причем, прозвище это ему дал Иван Чаплыгин, который армейских старшин видел только в кино, потому что сам служил на флоте, где, как известно, никаких тебе портупей. 

     – А старшина какой статьи? – подшучивал я, зная, что флотские старшины (в армии это сержантское звание) делятся на три ступени.

     – Той самой, ременной! – улыбался Иван.

     Иногда Старшине выпадал наряд обслуживать наш забой: привезти в начале смены крепежный материал, в течение же смены наведаться за загруженными породой вагонами. Случалось, что среди вагонов оказывался бракованный, сходил с рельсов. Старшина спокойно выключал контроллер, прятал ключ в карман и, не снимая своих ремней, начинал искать распилы, выкладывать их рядом с рельсами, чтобы, наезжая на них колесами, постараться поставить вагон на место. Но, попробуй, поставь! Это ведь не порожняк, и даже не уголь. Порода очень тяжелая, тонн пять – не меньше.

      Старшина всегда возился сам, стесняясь позвать нас на помощь. Как это делали другие машинисты. И мы только случайно узнавали о небольшой аварии.

     – Ну, что ж ты молчал, Старшина?! – набрасывались на него. – А мы выглядываем, а мы порожняк ожидаем!

     Старшина молча возвращался на свое место, в кабину электровоза, доставал из кармана специальный ключ. Теперь дело шло веселее, он медленно, рывками, вытаскивал вагон на распилы, мы же дружно, руками и плечами, давали ему «бока», то есть, сталкивали колесами на колею.

     – Пор-рядок, стои-ит! 

     – Как у молодого! – под смех обязательно добавлял кто-то.

     – Давай, гони, да возвращайся с порожняком!

     Старшину из кабины почти не видно. Отъезжая, машинисты обычно поднимаются на ноги, чтобы убедиться, что сзади все в порядке, вагоны все прицеплены и никаких отмашек, никаких сигнальных лучей. Но Старшина едет, как и положено, сидя. Бывали же случаи, что поднимется машинист, оглянется назад, а тут ему чем-то головушку и… снесло! То ли рама присела, то еще какая-то ерунда… Впрочем, это уже не ерунда. Какая ж тут ерунда, если человек опустился работать, а нашел свою смерть.

      Вот говорят: судьба, судьба... Неужели всем погибшим горнякам предназначена такая судьба? Ведь многие родились далеко от нашего Донбасса, где-то в России или Беларуси, или в Карпатах, на западной Украине. А вот приехали же сюда, чтобы работать, чтобы зарабатывать копейку, а заработали себе гибель. По каким меркам отбирала этих бедняг эта самая судьба? Тем более, если она движет нами с самого рождения, когда мы, голенькие, еще ничем не можем отличаться друг от друга. Чем те, погибшие, были хуже всех ныне сущих и даже пребывающих в добром здравии? Так же трудились, обеспечивая семью, также радовались, возвращаясь после смены домой, также ожидали выходного и отпуска. Но почему-то один доживает до старости, а другой…

     Старшина  явно был не наш, не донбассовец. Мы тут грубо «шокаем» и мягко «гекаем», Старшина же слова выговаривал аккуратно, не превращая округлое «о» в «а». Да и жил в шахтерском общежитии, где все приезжие. Потешались над ним и там! Не пил  же, не курил, а одевался… мама родная! Зимой и летом в синих, а точнее ­– серо-синих китайских брючатах, которые носил уже не один год, курточка не понятно из какого материала, видно только, что крепко потерта, но аккуратно заштопана. А на голове… на голове с начала октября и по апрель какое-то сорочье гнездо: то ли утепленная фуражка, то ли легкая шапка, напоминающая разорванного плюшевого мишку. И вот в таком виде он и на работу, и даже в вечернюю школу, где являлся самым добросовестным учеником. Идет потом из школы мимо нашего парка, идет ровненько, почти удерживая руки по швам, чтобы беснующаяся рядом пацанва не подумала, что угрожает им.

     – Эй, ты шо тут ходишь, как истукан?!

     Молчит Старшина, не то что голову, – даже глаз не повернет. И – прямиком, прямиком, до самой общаги. А в общаге если не пьянка, то просто драка, особенно после получки. Бывает, просадят все до копейки, а еще ж надо жить да жить! А за что его жить?

     – Сосед, займи до получки.

     Старшина рад каждого уважить и в чем-то помочь. Нужно выйти за кого-то в ночную смену, – выйдет и даже магарыч не потребует, так как не пьет. Но за деньгами к нему не подходи. Денег ни копейки не даст. Потому что и на еду себе отсчитывает копейки. Потому, видно, и с девчонками его никто не видел. Ну, какая, скажите, дура согласится хотя бы пройтись с таким вот охломоном рядом! Не пойдет даже живущая в соседней общаге штукатурша, недавно окончившая строительную «бурсу». Там среди них есть такие красавицы, что из этой общаги не вылезают и наши, местные, парни. Красавицы, но дурехи. С такой красотой нужно пробиваться в крупные города, ловить себе какого-нибудь богатенького.  А горнячка, который потом всю жизнь не будет просыхать, окрутить не сложно.

     Да, очень расчетлив и даже скуп был на деньги этот Старшина. И как-то над ним подшутили.  Собираясь на смену, он заказал себе в столовой одно вареное яйцо и стакан чаю. Пока сходил за хлебом, кто-то яйцо украл. Старшина долго сидел за столом, хлебал маленькими глотками из стакана и беспомощно оглядывался по сторонам. Но никто не признался, никто не засмеялся, никто себя не выдал. Перекусывали и шли в нарядные.   Покупать себе второе яйцо Старшина не стал, выпил свой чай, сжевал горбушку хлеба и отправился на наряд. Не на лопате, как-нибудь вытерпит.

     Впрочем, на шахте к нему уже привыкли, никого не смешила его забавная, как у Чарли Чаплина, походка, никого не забавляла его слишком уж скромная, только на огородное пугало, одежка. Начальство его ценило, и всегда было уверено в нем. Раз уж поручили, обязательно выполнит и никогда ранее срока не выедет на поверхность.

     Никто не помнил, в каком году он пришел на нашу шахту, никто не знал, сколько он еще собирается работать. Да и никто не знал, сколько ему было лет. На вид около тридцати, так что до пенсии еще как медному котелку! Но как-то, отработав смену и никому ничего не сказав, Старшина на другой день явился на шахту щеголь-щеголем: в приличном сером костюме, правда, без галстука, в чехословацких модельных туфлях фабрики «Цебо», в красивой, с золотистыми запонками, рубашке.

      Парни охренели!

      Как?! Что?! Ты ли это, Старшина?! Что это ты в таком виде на работу?!

      – Все, ребята, рОбОта закОнчилась, – налегая на свое округлое «о», – сказал Старшина. – Я свОи десять лет пОд землей Оттрубил, шахтерский стаж и льгОтную пенсию зарабОтал! Теперь вОт еду на рОдину.

      И, сняв в сберегательной кассе заработанные пятнадцать тысяч рублей, что по тем временам было целым состоянием, уехал в свою вологодскую деревню. Там этих денег ему хватило и на крепкий деревянный дом, и на машину, и на то, чтобы завлечь местную голубоглазую красавицу, которая, правда, была почти на голову выше его. 

2016 г.