Нина Дернович


На высоком берегу Северского Донца любовно поставил мой прадед, казак Семён Федосеевич протяжную избу с гляделками окон не на шлях, а прямо на гладь реки. В погодные дни ближе к вечеру дед выходил во дворок, разжигал огонь, чтобы дымом отваживать комаров, усаживался на завальню и вглядывался в зеркало Донца. Что видел он? Наверно, хорошее что-то, потому как в глазах его загорался глубокий внутренний хитровато-задорный огонёк. Дед сажал рядком внучонка, обнимал его за плечи, приговаривая: «Ну что, казак, сыграем песню»? В роду пели все. Сестру его Ефимию Федосеевну, мою незабвенную бабу Химу, всегда приглашали на свадьбы, потому что так дишканить, как она, не мог на хуторе никто. Дед тоже знал и пел казачьи песни. Но больше других он любил «Белорыбицу». Сверкнёт острым взглядом, приосанится и заведёт:

Ой, да, сине море взволновалося,
Бела рыбица взыгралася.
Как наехали на рыбицу ловцы, ой да, е-е-е ловцы,
Закидали шелковые бреденцы…

Звенит казачья песня, переливается, словно солнце играет в ней своими лучами, цепляясь и закручиваясь; широко и раздольно летит над бескрайними степными просторами - весела, свободна и разгульна, как весел и неугомонен её удалой, никогда не унывающий сочинитель – донской казак.
Дед Семён не просто пел, он размашисто бахвалился своей удалью, казачьим званием, рекой-кормилицей да родной землёй - своим Отечеством. Звуки игриво петляли, то внезапно подымались высоко вверх и надрывно звенели, то вдруг падали, чтобы немного поурча, снова взвиться. И каждый раз он по-другому играл со звуками, импровизировал, обыгрывал песню и получал от этого ни с чем несравнимое удовольствие.
Взгляд его скользил над лоснящейся степью, где уже колобродил, колотил по жизням, по судьбам чёрный колокол беды, где уже сминал кочковатые ковыли кровавый каток коллективизации. Тёмной тучей опустилась она на небогатое подворье с протяжной избой, накрыла нехитрую живность, но главное – коровку Ожинку.
- Как же мы без нашей кормилицы, - причитала бабушка.
- Не отдам, пущай хочь убьють, - бурунил дед, глядя во влажные коровьи глаза своими тоже влажными глазами.
- Так вышлють же, - вспескивала руками бабушка, поднося завеску к губам.
- «Дальше солнца не сошлють», - отвечал дед поговоркой.
Ожинку забрали, а его отправили «в места не столь отдалённые» на много лет. И так долго синели в ту осень любимые цветы деда – Аннушкины слёзки, будто оплакивали его.
Вернулся дед перед самой войной. Кости да кожа. Не понятно было, в чём душа держится. Спасла, выходила его река. Каждый день внук ловил ему белу рыбицу. Деда опаивали ушицей и откармливали - всегда только что пойманной - рыбой. И однажды под вечер он, наконец, вышел во дворок и сел на свою любимую завальню. Тяжёлым взглядом оглядел воды родимой реки-кормилицы, на которой золотились и горели тяжёлым кипучим огнём последние лучи заходящего солнца. И вот впервые после возвращения он запел. Но не свою любимую «Белорыбицу». С трудом можно было разобрать слова и то не сразу: «…Во мраке молнии блистали. И беспрерывно гром греме-е-е-ел…». Голос оборвался - не хватило дыхания вывести нужный звук. И он, насупившись, замолчал, то ли вспоминая лихие годы высылки, то ли предчувствуя беду.
А завтра началась война. Через три дня добровольцем ушёл на фронт внук. Дед не дождался его с победой - некому было рыбу ловить да его кормить. Казак Ермилов Семён Федосеевич умер в сорок пятом. И пошла по рукам протяжная изба. Глядит она на Донец удивлённо-печальными глазами пустых окон, брошенная и никому не нужная. Но каждую вёсну зацветает у крыльца старая скрипучая акация, на много лет пережившая своего хозяина. Гордо высится дерево, выше которого в хуторе нет. Далеко разливается аромат и притягивает взгляды людей. Гудят пчёлы, собирая мёд. А, значит, жизнь с подворья не ушла. И всё ещё возможно. Ведь есть я, правнучка Семёна Федосеевича, дочь его любимого и любящего внука, казачка в каком-то поколении, поющая его любимую «Белорыбицу».
Звенит казачья песня, переливается, словно солнце играет в ней своими лучами, цепляясь и закручиваясь; широко и раздольно летит над бескрайними степными просторами – весела, свободна и разгульна, как весел и неугомонен её удалой, никогда не унывающий сочинитель – донской казак.
<!-- /7cc23b4c60710ad7c1dfbb7b77a2e398 --> <!-- /e1645e2bce0146fd25b1c8dbf0f3300f --> <!-- /4eeddd28ffcab28a24850bd5c4aec7f9 --> <!-- /8015ea2d6321eae51f0dc575c8c07c1c -->