Нина Дернович

СТЕПАНОВА БАЛКА

Огромная печь земли, раскалённая солнцем, пыталась обуглить всё, что было на ней. Одно спасение - вода. Девчонка – малолетка, которую некому повести на реку, а саму не пускают, зовёт меня к воде:
- Пошли на Степанову балку.
- А где это?
- Да за Амелюшкиной.
- А почему Степанова?
- А почём я знаю? Так зовут.

Узнавать родные места, их историю моя давняя страсть. Долго и тщетно я пыталась выяснить, кто же такой Степан, имя которого носит балочка, пока однажды мне не улыбнулась удача по имени Александра Ивановна Ермилова. Александра Ивановна – типичная казачка: высокая, статная. Густые тёмные слегка вьющиеся волосы, большие, и тоже тёмные, ясные глаза, ровный небольшой носик и умеренно–пышные, хорошо очерченные природой губы. Правда, ей за 70, но и сейчас в её лице всё гармонично и соразмерно. Одна беда – грузновата. Бедные ноги, за жизнь уставшие и растоптанные работой, требуют отдыха. Они объявили хозяйке бойкот и не хотят носить отяжелевшее тело. Хваткая и до сих пор ясная, как в детстве, память сохранила столько историй, услышанных от бабушек и прабабушек много лет тому назад, когда она сама была ещё девчонкой. Александра Ивановна и поведала мне историю названия балки.

ПРЕДКИ СТЕПАНА

Предки Степана из сподвижников Степана Разина, которым давным-давно, а точнее - в сентябре 1671 года в Черкасске Войсковой Круг разрешил «…на Донцу в пусте лежащем юрту у речки Каменки поселиться и станицу держать». Они так и сделали – основали и держали станицу Каменская, которая, правда, неоднократно меняла место на левом берегу Донца, прячась в лесах да на острове от непрошенных гостей: турков, крымцев, астраханцев, ногаев и другой татарвы.
На месте, где сегодня раскинулся город Каменск, на этом дивном косогоре в семнадцатом веке был главный тракт, соединяющий южные приазовские степи с Московией. Он узкой змеёй тянулся с юга на север, пересекая именно в этом удобном месте, называемом Татарским перевозом, Северский Донец. А живописные берега Донца засеяло время казачьими куренями, хуторами да станицами.
Живя в казачьих военных городках на каменистых Каменских просторах, казаки крепко держали границы России, служили батюшке государю да своему Отечеству.
Одного из предков Степана, известного и уважаемого походного атамана, звали Ермилом. А его детей, а позже и всех его потомков – Ермиловыми. Это было не редко, когда фамилии происходили от имён. Так, например, после гибели Кондратия Булавина на протяжении долгого времени на Дону правили атаманы из династии Фроловых, родоначальником которой был Фрол Минаев. После него пошла ветвь Фроловых, не Минаевых.

Степан не помнил своего деда. Но, из рассказов отца знал, что дед назвал его, своего первенца Ермилом в честь знаменитого прадеда-атамана. В свободное от войн время дед любил брать с собою на коня подрастающего сына и гонять с ним по бескрайним степям донецкого левобережья. И часто они останавливались в одном и том же месте на высоком берегу реки, которая голубым парчовым кушаком подпоясывала рубаху степи. Выше кушака рубаха была расшита зелёными купинами дерев, над которыми волновались под ветром седые кудри облаков. А ниже - степь, докуда взгляда хватает. Дед спешивался, усаживался на землю и мечтательно затевал разговор с сыном:
- Ну что, сынок, любо?
- Ой, как любочко, батя, - щурясь от солнца, бурно радовался Ермил, который на людях был сдержанным и замкнутым, и только приезд отца менял его до неузнаваемости. Он раскрывался и светился изнутри, будто солнышко загоралось в нём.
- Вот и мне любо туточки. Тутось и будя наш хутор. Мы поставим курень, большой такой, чтоб было светлочко в ём. Окнав многа. Будем глядеть и на солнцевсход, и на солнцесяд. Будя, нажилися в шишах. А ишшо посеем жито, а по краю расцвятуть святочки, васильки и маковки алаи. Красота будя такая!.. - мечтал казак.
Но не зря говорят, что человек полагает, а Бог располагает. Не удалось деду поставить курень. И сын-первенец у него оказался единственным, потому что второго ему не дано было иметь. Бесконечные кровавые войны, с названиями и без таковых, не утихая, шли одна за другой. Это была постоянная борьба за выживание между православным казачеством и пришельцами с юга и востока. Дед проливал кровь на полях сражений в Семилетней войне с Пруссией, участвовал в русско-турецкой войне, но погиб казак, проживший полную опасности жизнь, под Казанью вместе с другими пугачёвцами, как и его батя когда-то, под Азовом во времена Булавинского бунта. Оба невероятной смелости, они отдали жизни свои в борьбе за справедливость, такую, какой они её понимали в те далёкие времена, за казачью волю, попираемую батюшкой царём, которому они служили верой и правдой. И за него же без сомнения отдавали жизни свои. Но воля для казака – это святое. Говорят: «У коня овса без выгребу, а он всё - равно рвётся на волю». Так это же конь. А казаку, за многие поколения привыкшему к казачьей вольнице, вдруг, велят бороды брить, привозного атамана назначают, вылавливают по станицам беглых, хотя испокон веку существовало правило, что «с Дону выдачи нет».
Ермилу ко времени смерти отца исполнилось 14 лет. Ненамного пережила мужа мать, застудилась и померла. И остался Ермил среди чужих людей один-одинёшенек. Хотя и была родня, но это не то, что батя с маманей. Пожил у одних, у других, третьих. Да так и возмужал.

Сильный, кряжистый парень, здоровяк с густой смоляной шевелюрой, не помещающейся под картузом и вечно выбивающейся из-под него, он был очень похож на отца. Но в отличие от бати, Ермил был задумчив и нелюдим. Тоскуя по отцу, он всё чаще вспоминал его любимое место и решил, во что бы то ни стало поставить курень там, где мечтал папаня. Казачья служба позволяла это: они ведь не только воевали, но и занимались дома военной подготовкой. В мирное время у молодых казаков начиналась казачья вольница: охота, гульба да промысел. Но Ермилу было не до гУлек, он начал постройку куреня. Трудно было одному, но о женитьбе он как-то совсем не думал.
Однажды пошёл приобрести в лавке соседнего хутора гвоздей. У входа стайка девчат лузгала семечки и о чём-то весело щебетала. Нахально переговариваясь и посмеиваясь, девчата в упор разглядывали его - казачки мастерицы заигрывать с парнями. Это начало его раздражать. Приостановился с намерением сказать им пару ласковых, но словно голубая молния полоснула его по сердцу. У одной из девушек были голубые, словно васильки, глаза, а волосы светлые, ржаные. Подумалось:
- Вот они и васильки у ржаного поля.
Вспомнил, как отец мечтал о житном поле, по краю которого цвели бы голубые васильки.
- Как звать - величать тебя, девонька?
- Полинкой.
Сказала и смутилась, глаза потупила, потому что парень был так пригож, и взгляд его невидимой лесой сразу сердечко её на крючок подцепил. А Ермил понял, что вот она, его судьба. Вскоре молодые обвенчались, но свадьбу не гуляли. - Вот поставлю курень, Полюшка, тады и гульбище устроим.
- Да что ты, Ермилушка, зачем? Мене с тобой и так любо.
Сам того не понимая, Ермил связал образ Полюшки с мечтой отца, которого любил больше всех на свете, и эту любовь теперь перенёс на свою жёнушку, хотя по казачьим традициям и не пристало казаку влюбляться. Но Бог с ними, с традициями. С Полюшкой он был спокоен и открыт, светел и радостен. А если сказать об этом одним словом, просто – счастлив. И Поля расцвела с ним, как цветок полевой в ухоженном палисаднике. «Зря девки брехали, пугали, что он какой-то угнуный, да не, не угрюмый он вовсе, а сурьёзный», - думала она, ловко хлопоча по хозяйству, и улыбалась, вспоминая своего Милушку, когда его не было дома.
Ей так хотелось украсить палисад, леваду, выгон, посадить сад. Раньше казачьи городки часто перемещались, укрываясь от врага, или перебираясь на лучшие земли. Огород не мешал этому, а вот бросить сад жаль. Поэтому их и не сажали. По старой привычке сады были редкими и в казачьих хуторах.
Но Полюшка мечтала прожить с Милочкой в их курене долгую жизнь, вместе с ним состариться и помереть в один день. Спокойно и основательно она украшала подворье: посадила жердёлы, тютину, раннюю вишню-арабку. На середине склона, спускающегося к Донцу, Ермил с помощью лозы нашёл воду. Вырыли колодец. А по ходу подземных вод Полина посадила виноградную лозу, привезённую мужем из индийского похода. Правда, до Индии он не дошёл, а виноград из Астрахани всё-таки привёз. Пять виноградных лоз, высаженных Полинкой на южном склоне вблизи родниковых вод, росли как на дрожжах. Для поддержки лоз подставила свежесрубленные ивовые сохи. Они укоренялись и прочно поддерживали янтарные виноградные грозди. Такого винограда не было в соседних хуторах. Известность хутора Ермила ширилась.
Распахал Ермил и степь - степушку, как батя мечтал, и посеял рожь. А рядом с житом весело кивали головками васильки, ромашки, да маковки алые.
Устав за день, но счастливые друг другом, они, обнявшись, брели по вольной степи, лежали в духмяных травах, разглядывая звёзды. Тут и сыночка своего первого сотворили.
Поэтому первенца Ермил и Поля решили назвать Степаном.
- Мы принесли его со степи, - сказал Ермил, - и он будет Степаном.

СТЕПАН

В начале 19 века на высоком крейдовом левом берегу Северского Донца у балки, по которой стекали вешние талые воды да коровы ходили на водопой, срубил себе добротный курень, что не хуже отцовского, казак Степан Ермилов. Рундук был высотой в рост человеческий, а с двух сторон куреня - балясники с видом и на реку, и на шлях. Степан сам украсил резьбою балясины, и дом засиял, вызывая зависть соседей, был светлым да красивым. В такой дом он хотел и жёнку, такую же ладную. Но выбрал Степан девушку из соседнего хутора просто по имени. Услышал, что назвали её Степанидой, женился и никогда не пожалел о своём выборе. Крепкий, с жёсткой шапкой тёмно-русых всегда взлохмаченных волос, будто в них ветер–степняк с чёртом в прятки играл, он всё умел. И что ни делал - воевал ли, пахал - всё делал хорошо, на совесть, не жалея себя.
И жена его Степанида была ему под стать: и косила, и скирдовала наравне с мужем. Ладная, стройная, светлая, не только внешне. Внутренняя чистота сквозь глаза проливалась и омывала окружающих. Взгляд её был то цвета неба, то цвета речной заводи. А порой становился сталистым, словно речная пучина, когда надо было проявить выдержку, терпение, характер. Но такое случалось редко. Обычно она была доброй, улыбчивой. И такой певуньей! За день, где только не звенел её ясный голос. Бесконечно работала и всё время напевала. Степан жалел жёнушку. Но жалей–не жалей, а через каждые 3 года уезжал он на военную службу, а она оставалась одна на три года с землёй, хозяйством, пусть и небольшим по тому времени: коровёнка, да пара лошадей, да бычки, да свиньи, овцы, куры. И все хотели есть. И всё-то надо было успеть самой.
Но Степан всегда стремился домой. Ему люба была эта земля, именно эти равнинные места, поросшие лесом, с небольшими подъёмами и покатостями, с просторными лесостепями, земля, что хороша не только для хлебопашества, но и для садоводства, огородничества, скотоводства и даже для охоты. Всю душу вкладывал он в неё. А когда появлялось время, обнимет было Степан свою Стешеньку, усадит на балясник и начинают говорить про меж собою. И так говорят, говорят, про деток мечтают.

А детки долго ждать себя не заставили. Сначала родился Антон с чёрными да сразу длинными и кудрявыми волосами. А глазёнки круглые, тёмные. Не глаза – терносливы. А когда подрос, ну такой уж красавец стал, что у девок «ажно глаза слезились, когда пялились на него», как говаривала их соседка. Взгляд острый, кудри смоляные, в батю пошёл да в дедуню.
Почти через четыре года родился Пётр. Этот - весь в маманю, светлый, добрый и милый. Одним словом - Ер-милов. Но снова Степану на службу, а Степаниде уже с двумя мальчонками да со всем хозяйством самой управляться. Но разве она одна так надрывалась? Казаки воевали, а казачки их ждали, детей растили да хозяйству лад давали. Росли мальчики, гоняли верхом на конях наперегонки с соседскими. А Стеше пот выпекал глаза, но она утирала его завеской или рукавом и продолжала свои дела, да ещё и улыбалась, вспоминая о Степане или мечтая о дочурке, о девоньке. Но через 4 года у Степана и Степаниды снова родился мальчик. Нарекли его Иваном. Иван – третий сын, как в сказке, два умных, а третий – Иван. Но вовсе не глупый, ведь в сказках он всегда побеждал. И был Иван ни чёрным, ни светлым. Так и дразнили его Иван - одуван или одуванчик, а когда подрос, просто - рыжим. Иванушка - одуванчик был любимый, потому что младшенький. Звенело мальчишечьими голосами Степаново подворье. Казалось, что ни счастью, ни обрыву его рода конца – края не будет: три сына, это не девки, на каждого – немалый земельный надел давали, по десятине. Росли мальчишки складными да умелыми: на конях верхом, что ястребки носились над донецкой степью, землю-кормилицу холили, да готовились защищать Отечество – землю предков своих да Русь великую.

Возмужали сыновья. Пришло время своими семьями обзаводиться. Вышли они, как в сказке, во чисто поле со стрелами сердечными, а оно – чисто поле – рядом, прямо за их куренем.

ПЁТР

Стрела Петра Степановича попала конечно же на казачье подворье. Куда же ещё? Его избранница Лукерья оказалась такой же плодовитой, что кормилица их – придонецкая лука. И родила она сына Филиппа да пять дочерей: Аксинью, Фёклу, Евдокию, Варвару и Марию. Большая, дружная семья, а что толку? Свой земельный надел да на единственного сына не спасал от нужды такую большую семью. А вскоре подоспели войны начала ХХ века. На японской - Пётр доблестно воевал в сотне легендарного Филиппа Миронова. Это о них писал в приказе по Маньчжурской армии генерал Куропаткин: «Орлам его (Миронова) большое спасибо за лихую атаку. Ура Ермакам!»
Возвратился, слава Богу, жив, здоров и невредим. А дома то как хорошо! Детки растут, земля родит, солнце светит, Лушенька радостью сияет - чего ещё желать?!
Но грозные сумерки медленно надвигались не только на маленькие казачьи хутора близ Северского Донца. Густой туман низко приник к ковылям, пал в овраги, почти в рост деревьев затянул леса. Весь Дон, придавленный гнетущей неизвестностью, тревожно ждал, что принесёт завтрашний день.
1 августа 1914 года Германия объявила войну России. Более 100 тысяч своих сынов выставил Дон на эту войну. Донцы, считавшие эту тяжелейшую войну справедливой, Отечественной, приняли участие во всех важнейших операциях. Осенив себя крестным знамением, казаки руководствовались только чувством долга и смело шли на защиту матушки – России, а нередко - и на славную смерть. В одном из боёв, занимаясь своим привычным делом – защитой Отечества - погиб Пётр Степанович Ермилов. В чужой земле покоятся его косточки. Но первой легла на грудь ему горсть земли с родного подворья, что зашила для него в ладанку его родная Луша.
Тяжело ей было самой управляться с хозяйством. Но пока была надежда, что вернётся Петя, и снова жизнь войдёт в привычное русло, были и силы. Известие о его смерти подкосило Лукерью. Надорвалась от непосильной работы, не выдержала всех взвалившихся на неё жизненных невзгод, занемогла и ушла за своим Петей. А шестеро их детей остались сиротами.

АНТОН 

Стрела Антона попала на леваду казака Диченского, у которого, что цвет лазоревый расцвела донюшка Александра. Сосватал. И стали они жить поживать, да горя не знать. И родился у них сын - Иван да четыре дочери: Василина, Анна, Прасковья и Юлия.
Антон воевал вместе с братом, но Бог к нему был милостив. Вернулся казак домой жив и невредим, наверно ещё и потому, что после смерти брата чувствовал ответственность не только за своих детей, но и за его шестерых. Поэтому же в годы революционной смуты он не пошёл ни к белым, ни к красным. После смерти жены Петра Лукерьи Антон и Александра Ермиловы взяли на себя заботу об их детях. Их надо было поднимать. Одиннадцать - это не шутка.
Антон Степанович работал в рыболовецкой артели, которая располагалась при впадении Большой Каменки в Северский Донец. Рыбу ловили практически круглый год: была ловля летняя, зимняя, меженная. Даже когда он был свободен от работы в артели, он всё равно каждый день в любую погоду шёл на рыбалку. Это входило в его жизненный ритуал и приветствовалось не только детьми, но и животными. За ним даже по глубокому снегу гуськом след в след шествовали пёс Барбос, сучка Жучка, и замыкала процессию кошка Милка. Распушит хвост, поставит его трубой и гордо покачивает им между сугробами. Антон усаживался у лунки и сначала ловил маленьких сибильков, чтобы сделать наживкой для более крупной рыбы. А вокруг лунки поджидала угощения его живность. И первые выловленные рыбешки были, конечно, для них, собак да кошки. И только после того, как все они насытятся, начиналась настоящая рыбалка.
Ловили рыбу сетями, бреднями, вентерями, волокушами, сапетками, но в основном неводом саженей в 20. Тянут такую махину человек десять, а мысли у Антона дома, вспоминает весь свой выводок: «У Ванятки обувка дырявая, пора справлять новую, а у Филиппка картуз на ладан дышит, да и девкам надобно начинать приданное готовить». Набитый на рыбе глаз привычно отмечает рыбёшку нестандартную. Такую можно и домой взять. Ртов много, в каждый хоть по небольшой, но надобно положить. Мелочь всю назад в воду, пусть растёт до товарного вида. Да и правилами рыболовства запрещалось ловить рыбу ценных пород менее пяти вершков длины. А рыбы было много. Казалось, ловить и не переловить: лещ, чехонь, карась, линь, вьюн…
Дома дети всегда ждали отца, выглядывали, не идёт ли? Наконец, приходил, и сразу сумку с рыбой девочкам, чтобы чистили. Рыба выскальзывает из рук, девчонки визжат было, ловят, вспоминают, как называется. Пусть рыбка не очень ценная: окунёк, плотвичка, краснопёрочка, подлещик, но на ушицу хватало. А если приносил щуку или сома, в доме был праздник: рыбу жарили, из неё варили холодец да с гардалом ели. Вкуснотища! На зиму солили, коптили. Так на рыбе и выживали. Да ещё и понемногу откладывали. Ведь столько свадеб надо было справить.
Сына Ивана Антон Степанович первым оженил. Уже и внука, тоже Ивана, на коня посадил. Девчата пошли одна за другой. Вот и племяннику Филиппу Петровичу очередь приспела. Такую красавицу да умницу взял, Александру Гречёнкову. Радоваться бы. Но, как говорят, радость и беда всюду рядом ходят. Намаявшись от предсвадебных и свадебных хлопот, жена Антона Степановича, его любимая Сашенька слегла и в тот же день умерла. В один и тот же день одна Александра пришла в дом, другая ушла. Навсегда.
Долго горевал Антон. Но всё ещё большая семья да большое хозяйство не могут обходиться без женской заботы. Второй раз женился Антон в один день со своим внуком Иваном Ивановичем. Так и ехали венчаться в Михайловскую Церковь на двух двуколках: впереди внук с невестой, а сзади дед Антон со своей избранницей.
Семья потихоньку уменьшалась: дети выросли, Своими семьями жить стали. Помогали. Все работящие, здоровые. Стало крепчать хозяйство. В семье появился достаток. Уже и на чёрный день можно было отложить. Но чёрный день наступил слишком быстро. И сбережения не помогли. Раскулачили Антона Степановича. Ну, не захотел казак добровольно сдать выхоленную своими руками живность на общий скотный двор. Так он попал с южных, залитых солнцем мест, на суровый Урал, где и умер. Похоронил его земляк из соседнего хутора Бородиновка, который отбывал там срок по такому же делу, а вернувшись, рассказал об этом родне Антона Степановича.

ИВАН

Но у Степана был ещё и младший сын Иван. Он не пошёл, как братья, на войну с германцами, молод ещё был. А когда подрос, не успел он, Иван Степанович свою стрелу пустить на подворье суженной. Полетела не стрела, а конь его Дружок далеко–далеко, за дымку окоёма - «пешки не дойти» - судьбу искать. И попали они с конём в 44-й казачий полк.
От залпа Авроры задрожали окна не только в Питере, но и в каждом курене их маленького казачьего хутора. Со свистом острой шашки проносились беды одна за другой над головой матушки - земли.
Любое неповиновение, любой бунт заразителен, прежде всего, для людей молодых, горячих, ищущих правды и справедливости. Казаки плохо понимали суть происходящих революционных событий и метались в разные стороны, а в какую – зависело от агитатора, от его умения вести за собой. Как и многим другим, Ивану трудно было разобраться, на чьей стороне правда. Ведь какие прекрасные лозунги: «Мир народам!», «Земля крестьянам!» Да и убивать надо было, таких же, как он, простых русских парней.
- То же мне, попридумали – белаи – краснаи. Та усе мы православнаи. И йентим усё сказано, - часто бурчал Иван. – Как бы не случилося так, что краснаи и белаи перебьють друг друга и одержуть победу сераи.
В районе Чертково произошло братание 44-го казачьего полка с 17-м советским пехотным полком. Иван, с сомнением принявший революционные идеи, вскоре уверовал в них и активно агитировал за них своих товарищей - казаков. А говорить он умел красиво. Не зря батя дразнил его балаболом. В 1918 году его от 44-го казачьего полка делегировали на съезд Советов рабочих и крестьянских депутатов Донской области и даже избрали членом Военно-революционного комитета. Он яростно призывал казаков сплотиться и поддержать комитет, который воскресит былую славу вольнолюбивого донского казачества.
Но когда в 19-м году началась политика полного истребления казачества, а Иван, как член реввоенсовета, знал это не понаслышке, когда Дон был залит кровью и онемел от ужаса, он ушёл от красных, прибился под белые знамёна. А потом и вовсе уплыл за моря–океаны в дальние страны. Да так и затерялся на просторах кровавой смуты грозного исторического времени. Где, в каких землях, под каким холмом покоится казак, чьи ветра плачут над ним, чья земля упала ему на грудь?


ВНУКИ СТЕПАНА ЕРМИЛОВА

Мне посчастливилось найти фотографию. На ней 4 родные сестры: Евдокия, Фёкла, Варвара и Мария и брат Филипп – дети Петра Степановича. Нет только одной сестры – Аксиньи Петровны, которая умерла очень рано от чахотки. И двоюродная сестра их Васса – дочь Антона Степановича. Все они внуки Степана.

В те времена в небольшом хуторе Верхнекрасный было много родни Степана Ермилова, родни ближней и дальней. И все они были плодовиты. Но мужчины были, как говорили, «ювелирами», «дамских дел мастерами» – так много имели дочерей. А ещё мужчины воевали и часто погибали, а женщины выходили замуж и меняли фамилии. Так что со временем перевелись Ермиловы, не так их много осталось, как было прежде.
Но есть прекрасная ветвь, которая поражает и восхищает. Одна из внучек Степана - Юлия Антоновна вышла замуж за Ивана Кононовича Ермилова. И у них родились 5 сыновей да 3 дочери. Растёт, расцветает и плодоносит их родовое дерево. Один из пяти их сыновей - Иван, внук – Андрей, правнук – Антон, а праправнука собираются Степаном назвать. Ведь это седьмое поколение от Степана Ермилова, чьим именем названа балка, у которой располагалось его подворье. От Степана до Степана - семь поколений: Степан, Антон, Юлия, Иван, Андрей, Антон11, Степан 11. Вот так!

Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его; Иуда родил Фареса и Зару от Фамари и так далее. Всего 42 поколения. Это родословие Иисуса Христа. С него начинается Новый Завет, книга «От Матфея».
В казачьей традиции не благословлять браки ближе семи степеней родства. А знать семь поколений так просто. Это - от прадеда до правнука. Было бы желание знать. Ведь не иваны же мы, родства не помнящие. Вспомним предков своих, «вспомянем, ибо ушедшего имя назвать, всё равно, что вернуть его к жизни…».

Но удивительным в этой истории для меня оказалось то, что рано умершая дочь Петра Степановича – Аксинья была моей родной бабушкой, матерью моего отца. Пётр Степанович оказался моим прадедом. А Степан Ермилов, именем которого названа балка, моим прапрадедом, начиная с которого мои внучки – седьмое поколение его рода.

P.S.

МИТИНЫ ТОПОЛЬКИ 

Я снова в родном хуторе. Что нового узнаю в этот свой приезд? Бываю здесь только летом. Поэтому так естественно очередное приглашение на реку:
- Я уже упОралась. Пошли к Митиным тополькам.
- Почему они Митины?
- Нешто я знаю?
И снова поиски. Кто же такой Митя и почему его именем названы тополиное место у Донца? И снова удача. Уходят старшие поколения, а память потомков хранит их имена. И даже лица. Мне посчастливилось найти удивительную фотографию конца 19 века.


ГАПОНОВЫ 

На старинной фотографии большое семейство Гапоновых: Дмитрий Евсенгеевич, он в казачьей форме с портупеей, рядом два его родных брат, а впереди жена с детьми и родная сестра Екатерина, очень красивая женщина.

В позапрошлом веке жил в хуторе казак Евсенгей Гапонов. И было у него три сыночка: Дмитрий, Ефим, Григорий, да лапочка - дочка Екатерина. Высоко над рекой поднимался хутор, так далеко линия горизонта. На краю земли. Не подойти ворогу незамеченным.
Высок берег да глубока вода. А овощ требует полива. Поэтому все овощи сажали в луке, на низких заливных лугах у Северского Донца: в том числе и картошку, потому что без полива на сухих песках выгорало всё. Наверху выращивали лишь злаки да бахчевые. Земель низовых было немного. Поэтому их поделили между хуторянами. У каждого был свой надел. В луке росли и деревья дикие: вяз, ива, серебристый лох, по-местному – маслина, терна. А вот белоствольные тополя были в одном-единственном месте, у самого берега реки, да и место там было живописное: крутой поворот реки и тугая излучина, словно готовая пустить огромную стрелу в тело ближайшего пригорка. Это был участок Дмитрия Евсенгеевича Гапонова. Донимали его – выруби да выруби тополя, мол, и влагу на огороде забирают, и солнце с юга закрывать будут, когда подрастут. А он всё отшучивался. Жаль было ему губить молоденькие деревца, неизвестно как попавшие на его участок. Так тополя и выросли. И получили его имя – Митины тополя.

Каждая новая весна несёт свои бурные, белёсые воды в ближайшую реку Северский Донец по меловым балкам, ярам да ерикам, густо поросшим красноталом. Сколько вырубали его на плетни и корзины, для костров и печек! Но на этих солнечных землях, на которых испокон веку живут такие же солнечные люди, тальник упрямо прорастает от корня, снова и снова окрашивая красным цветом левый берег Северского Донца.
И каждое новое поколение хуторян пушистыми кисточками почек краснотала крупными мазками размашисто пишет новое полотно жизни, картину своего времени.

Давно уже нет никого из них в живых. И даже моего отца, что приходился племянником маленьким девочкам с фотографии, потому что Екатерина Евсенгеевна вышла замуж за Семёна Федосеевича Ермилова. Они – родные бабушка и дедушка моего отца Ермилова Андрея Андреевича. Но стоят, могуче высятся над землёй белоствольные тополя, загадочно играют на глади реки их светлые блики. И день ото дня растёт моё уважение к земле, пропитанной потом и кровью многих поколений моей родни, моего рода, любовь к моей великой малой Родине.