Нина Дернович

С удовольствием слушаю не только рассказы своих земляков, легенды родного края, но и люблю рассматривать старинные фотографии, потому что они - документы времени. Глядя на фото, пытаюсь возродить к жизни события давно минувших дней. 

На фотографии большая казачья семья: в центре Никита Акимович Ермилов, сзади его жена – Евдокия Петровна, слева в первом ряду его родной брат Максим, сзади его жена Екатерина Алексеевна. Крайняя справа во втором ряду их родная сестра Прасковья Акимовна, впереди её муж Василий. Их дочь – Антонина на руках у бабушки Прасковьи Анисимовны, вокруг которой и собрались родные и приёмные дети, невестки.
Каждая жёна своему мужу положила руку на плечо, словно говорит - «мой». На фото поражает всё: до блеска начищенные казачьи сапоги, модные френчи на мужчинах, белые блузы на женщинах. Спокойные открытые лица, отсутствие побрякушек и в то же время – туфельки на каблучках. Чувствуется уважение к старшим и мужчинам – воинам, защитникам. А интерьер фотосалона! И это не горожане. Это – казаки маленького, не отмеченного ни на одной карте даже маленькой точечкой, хуторка Харьков, заброшенного в просторной донецкой степи.

У Анисима Ермилова – урождённого жителя хутора Харьков было двое детей Прасковья да Осип.
Выросла Прасковья и вышла замуж за Акима Гончарова, который рано погиб в одном из многочисленных казачьих военных походов, осиротив двух сыновей Максима, Никиту и дочь, тоже Прасковью, как и мать.
Казаки – военное сословие. Они с рождения воспитывались так, чтобы защищать своё Отечество и не бояться за него отдавать жизни. Ведь казакам до конца семнадцатого века даже сельским трудом запрещалось заниматься, чтобы они не отвлекались от военного дела. Например, в войсковой грамоте от 9 марта 1690 года сказано, что «если кто станет пахать землю и сеять хлеб, того бить до смерти». Они и жили в казачьих военных городках. И только в начале восемнадцатого века, пожелавшие основать и заселить хутора, казаки, получив разрешение, хлынули на свободные земли, и на просторах донецкой степи животворным ключом забила жизнь, заколосились золотистые нивы тугими колосьями зерна.

Оставшись одна с тремя детьми, Прасковья пошла замуж во второй раз в соседний хутор Краснов за вдовца, у которого после смерти жены осталось 8 детей. Вряд ли на это решился бы мужчина, но ей уж больно было жаль его деток, где почти все девочки. 11 детей в семье содержать ох, как нелегко. Было голодно. В Харькове остался брат Прасковьи – Осип Анисимович с женой Агриппиной Григорьевной. Они жили дружно, были работящими, и поэтому хозяйство их было крепким. Одна беда - бездетны, что огорчало и делало их жизнь бесцельной, и потому - безрадостной. Часто они брали к себе погостить младшенького из родных сыновей Прасковьи – Никиту. Привыкли к нему Осип и Груша. И попросил Осип сестру отдать им Никиту на воспитание. После мучительных раздумий мать решила – пусть хоть младшенький в достатке поживёт, вдосталь поест, пусть, хоть он счастливым будет. Да и не чужому же человеку отдавала – родному дядьке. Получив согласие сестры, Осип усыновил Никиту, дал ему свою фамилию – Ермилов, но, чтобы не предать память погибшего отца Никиты, отчество оставил его – Акимович, что в будущем Никите очень помогло.
Рос Никита в доброте и ласке, не зная, что такое голод. И вырос работящим, как и его приёмные родители. Всему необходимому Осип научил приёмного сына. А главное – труд и землю свою любить. Когда Никита скучал, бывал и у мамы Прасковьи Анисимовны, общался со своими братьями и сёстрами, родными и сводными.
В 1922 году приметил Никита девушку-сиротку Дуняшу из соседнего хутора Дериглазов, да и женился на ней. Друг за другом родились у них два сына – Николай и Александр. Казалось, что ещё надо для счастья?
Но тёмной тенью ложились на хутора страшные тридцатые годы. Пришла беда и в дом Осипа Анисимовича. Попал казак под раскулачивание за то, что имел большое хозяйство, за то, что не хотел своих ухоженных коровок, бычков да лошадей на общий скотный двор отдавать под присмотр нерадивых хозяев, которые свою живность не развели, своей ума да ладу не дали. А раз нет ничего своего, то нечего терять, можно и в общую артель пойти, чтобы коллективно хозяйствовать. Ну, не поверил Осип, что колхозники вовремя покормят его лошадок, хорошо выдоят и не испортят его коров. Уговаривала его Груня:
- Осип, ну не упрямься, плетью обуха не перешибёшь. Да и не надо будить лихо, пока оно тихо.
- От лиха не спрячешься, Грушенька. От чёрта крестом, от свиньи пестом, а от лихих людей ничем не оборонишься.
Зима в том трагическом году была на редкость лютой и неспокойной. Ветер, поднимая снежную пыль, выл, как по покойнику. Уже и деревянные сани подогнали, чтобы отправить всю семью Осипа Акимовича на Урал. Но тут Осип взбунтовался:
- А Никитка причём тут? Моё хозяйство – мене и ответ держать.
- Как – причём? Сын ведь.
- Да какой он мене сын? Я – Осип. А как яво по-батюшки? То-то и оно, Акимович он.
- Так Ермилов же.
- Да, сын сястры. Она тожить, как я, Ярмилова. Поентому и он Ярмилов. И вообче – они с жаной у нас квартирують.
- Так пусть из дому съезжают, раз квартируют.
- А они и не в курене вовсе, они в хижке живуть. –
Пытался Осип Анисимович и Грушу защитить, доказать, что она уговаривала его в колхоз всё хозяйство отдать, но его больше не стали слушать, и вместе с женой Агриппиной Григорьевной отправили на Урал. Там в вечной мерзлоте и лежат где-то их натруженные косточки.
Всё хозяйство Осипа Анисимовича вместе с куренем, сараями, амбаром забрал колхоз. А курень был знатный: на высоком фундаменте, с высоким крыльцом. Много света, далеко видно. В хижке зимой жить было невозможно. На то она и летница. Поэтому Никита Акимович с семьёй поселился в доме соседей, которые сбежали от коллективизации в шахтёрский посёлок Изварино. Но дом так промёрз, что нагреть его было невозможно.
Никита и Дуня пошли работать в колхоз. Были они работящими да умелыми. Не любили бездельничать. И вскоре это заметили и назначили Никиту бригадиром полеводческой бригады. Однажды ознакомиться с работой бригады приехал проверяющий из района. Ему надо было где-то переночевать, и Никите ничего не оставалось, как пригласить его к себе на ночлег. Когда тот увидел, как по промёрзшим и оттаивающим изнутри стенам течёт сажа, сам обратился в сельсовет, чтобы дом Осипа Анисимовича отдали Никите. Как раз в это время сельский Совет выставил дом на продажу. Дом оценили в 500 рублей, что по сегодняшним ценам примерно пол миллиона. Таких денег у Никиты, естественно, не было, и он поехал по родне. Благо – много братьев да сестёр у него и его жены - родных, двоюродных, сводных. Никто не отказал: кто дал десятку, кто полсотни, кто сколько смог.
Собрал Никита деньги, выкупил дом. Ближе к весне и перешли в него. Пусть с промёрзшими стенами, полуразрушенный, но всё же свой. Выбитые окна завесили одеялами и, с горем пополам, дожили до весны. Этой же весною Дуняша посадила перед крыльцом яблоньку антоновку в память о дядьке Антоне, что стал ей отцом после гибели бати и выдал её замуж за такого хорошего человека. За лето солнышко сделало своё дело: согрело дом, высушило. Отремонтировали Никита с Евдокией дом. В этом доме родили они ещё и донечку Анну.
Потихоньку жизнь налаживалась: солнце светило, земля рожала, детки росли. А что ещё крестьянину надо? Родная сестра Никиты Паша, она самая старшая из детей Прасковьи Анисимовны, вышла замуж и с мужем Василием уехала на Донбасс счастья искать, где и погиб он при взрыве газа-метана в шахте. И осталась она одна растить дочь, а потом внуков, а когда все разъехались, так и умерла в одиночестве.
Старший брат Максим женился на городской и уехал в Каменск. Работал на стройке. Работал много и тяжело. Жена его была партийной и настояла, чтобы Максим тоже вступил в ряды ВКПб. Вскоре после этого он получил должность прораба. Да так и жил: днём строил дома, а вечером жена устраивала громкие читки и заставляла его учить историю партии. А он всё отнекивался, говоря, что и так всё знает. За изучением истории партии они и детками не успели обзавестись.
И только Никита остался в своём хуторе. Звали к себе сестра и брат, «чего, мол, ты в своей глухомани застрял?» На приглашения отвечал коротко:
- Не, никуда не поеду. Где родился, там и сгодился.
Он знал, что в хуторе и голодные годы легче пережить. Ведь каждый корешок, каждую травинку знал, как свои пять пальцев, знал, какую можно съесть, какой полечиться. Так и жил Никита. И жизнь его была простой и ясной, потому что сам он был человек светлый, и жена ему досталась такая же. А детям при таких родителях, какими же быть?
Сидя под раскидистой цветущей яблоней, Никита Акимович вспоминал маманю, которая так хотела, чтобы хоть он пожил в достатке, да счастливым был.
- А что? Я, что ни есть, самый счастливый: ребята вон, как уверенно ходят, трактор уже освоили, Анютка скачет по двору, Дуняша хлопочет у печи, всех накормить получше старается. Слава Богу, есть чем накормить. Сады вон как рясно цвятут – белыми копёшками по всей округе. Озимка мощная, не подмёрзла. Хорошо то как! Будто ангел светлым крылом по душе провёл. Спи спокойно, маманя, я, слава Богу, знаю, какое с лица счастье.
Но чёрный туман внезапно накрыл уже окрепшую яблоню и всё вокруг неё. На родные земли свалилась новая беда. Началась Великая Отечественная война. Она стремительно двигалась на восток.
Жена Максима Акимовича Екатерина эвакуировалась на восток. Знала, что её, ярую коммунистку, фашисты не пощадят. А Максим всё раздумывал, куда ему податься? – Ну, какой он коммунист? Просто, под давлением жены к партии прибился. И что ему защищать? Свою землю? Так земли у него нет. Уехав в город, он подсознательно потерял связь с нею, с землёй. Защищать этот строй? А что он ему дал, кроме голодного детства и юности, да каторжной работы на стройке? Строить он научился. А эта профессия нужна будет при любой власти. Куда бежать? Что искать? Идти под пули? Или убивать? Зачем? Да и Господь велел – «не убий» - так маманя нередко говорила, вероятно, из опасения, чтобы они с голодухи грабежом не занялись.
Война приближалась так быстро, что Максим не успел принять никакого решения, да так и остался в городе, занятом фашистами. А когда немцы отступили на запад, он понял, что ничего хорошего ему здесь не светит, что его нежелание воевать будет расценено как дезертирство и предательство, да и ушёл с немцами. Позже приходило от него одно письмо, из Польши. В баре там прислуживал. Его приглашали погостить в родном хуторе, но он не приехал. Может, побоялся. И на письмо не ответил. Как сложилась его судьба?

А Никита в первые же дни войны ушёл на фронт защищать свою семью, свой хутор, землю свою. Два года лейтенант Ермилов Никита Акимович выполнял долг – защищал своё Отечество. И отступал со всеми вместе, и наступал. А в 1943 году вблизи города Харькова был серьёзно ранен. Ему в полевом госпитале сделали операцию и списали, как инвалида войны.
С самого начала войны воевал и его старший сын. Николай Никитович Ермилов геройски погиб при наступлении 5 апреля 43-го года тоже на Украине, в селе Ушаковка Ворошиловградской области, похоронен в братской могиле села Иверия.
Второй сын – Александр к началу войны был ещё молод. Но повоевать успел и он, и даже до Берлина дошёл. Уже искал, чем бы на Рейхстаге расписаться. Но не удалось. Помешал фашистский снаряд. Неделю пролежал Александр без сознания. На самолёте командующего фронтом его отправили в польский госпиталь. Потом в Харьков. Месяцы по госпиталям, несколько операций на лёгких, удаление рёбер. Списали, вручили сухой паёк – 3 ржавых селёдки да буханку хлеба - и отправили домой. Вернулся инвалидом войны, но, слава Богу, живым.
Приехал на поезде в Каменск, а до хутора ещё добрый десяток километров. Пошёл пешком. Сил нет. Присел передохнуть на копёшку соломы. Утренняя заря уже позолотила поле. Солнце, поднимаясь над окоёмом, уже показало свой светлый лик. А вместе с ним солнечным лучиком появилась Полинка, девушка из соседнего хутора Бородиновка, на работу в Каменск бежала. Молоденькая, красивая. Она – первая, кого увидел Александр на родной земле после адской бойни, которую называют войной. Они знали друг друга. Но раньше она была девчонкой. А теперь такая красивая, такая статная. Подумалось: «Даже ради одной этой встречи стоило выжить». Полина тоже признала его: «Саня, ты? Вернулся? Господи, какое счастье!» Полинка радовалась бурно, искренне. На лице её вспыхнули и не затухали два лучезарных солннышка. Александр тогда не знал, что так его земляки радуются возвращению живым каждого солдата. Он решил, что Полюшка радуется именно его возвращению.
Вернулся солдат домой 20 июля, а 21-го ему, инвалиду Великой Отечественной войны, исполнилось 19 лет. Шумно гуляли его 19-летие. Счастье-то какое, живым вернулся! Но долго ещё восстанавливался он после ранения.

Раскидистая яблоня-антоновка укрывала летом от палящего солнца. Под нею стояла железная кровать. Раз в неделю приезжала медсестра, привозила лекарства, делала перевязки. И сидели на кровати отец с сыном, два инвалида войны, да ещё двоюродный брат Александра, подросток, тоже Саша и тоже инвалид. Учился в городе в ФЗУ, а чтобы быстрее до дому добираться, чтобы не так далеко ходить пешком, подъезжал поближе к хутору на поезде. Однажды, как и всегда, спрыгнул на ходу, и угодил ногой под колёса. И вот сидят они, три инвалида, а женщины вокруг них хлопочут: и медсестра, и Дуняша, и Варвара – мать Сани младшего, родная сестра Евдокии. Когда-никогда и Полинка прибежит.
- Сидим кочанами капустными, бинтами обмотанные, - это Санёк младший голос подаёт.
- Да, калеки они и есть калеки. Недвижимы, как пни замшелые, - бурчит Никита Акимович.
- Калеки – не калеки, а погляньте, как жинки вокруг стрекочуть. Видать, мы калеки не на то место, что им надобно, - это уже Саня старший хохмит.
Они хохочут, придерживая раненные места, что при смехе отзываются болью.
- Ну, балабоны неугомонные.
- Хватить, угомонитеся. Болить же, - пытаются урезонить их женщины.
Но не тут-то было. Смеются те, радуются жизни. А как же иначе? Мясорубка войны прокрутила их своим винтом и выбросила, слегка задев ножами. Радуются они за себя, за погибшего сына и брата Николая, и за всех, навеки оставшихся на этой жуткой, как незаживающая рана, войне.
Женщины выхаживали мужчин своих, как малых детей. Столько мазей да настоек делали для них! На всю жизнь запомнился Александру Никитовичу один состав: в сыворотку клали свежее куриное яйцо. Когда яичная скорлупа растворялась, остатки яйца тихонько убирали, а сывороткой, насыщенной кальцием, их поили. И пдняли всех. Ведь продукты были свежие, со своего подворья: и маслице, и мёд, и яйца, а женщины - любящие.

Вскоре Александр женился и привёл в дом Полину Петровну Филиппёнкову, ту самую девушку, которую первой встретил на родной мирной земле. И родились у них, как и у его родителей, два сыночка Александр и Владимир да куколка-дочка Валентина.
И все они любили своего деда Никиту. Ещё бы не любить. Ведь у дедули после войны началась вообще «сладкая жизнь». Будучи инвалидом войны, он не смог работать в полеводческой бригаде, но оставаться без работы ему было невмоготу. Ну, не умел он сидеть без дела, и всё тут. И пошёл Никита Акимович работать на колхозную пасеку, да там и проработал почти до конца жизни.

Когда-то в самом начале прошлого века Прасковья Анисимовна отдала своего младшенького Никиту на воспитание брату в надежде, что хоть он счастливым будет. А ведь так оно и случилось. Никита Акимович прожил нелёгкую, но честную и счастливую жизнь, и умер в своём доме в окружении близких и любящих его людей – жены, сына, дочери, внуков. Ненамного пережила мужа и Евдокия Петровна. Но род их, Слава Богу, продолжается, растут правнуки. Да и фамилию их есть кому потомкам передать. Один из правнуков Александр Владимирович Ермилов уже и в армии отслужил, и образование получил. О сыне подумывает. Может Никитой назовёт? Пусть и он, будущий Никита счастливым будет.

А почему я так подробно об этом знаю? – Потому что Евдокия и Варвара родные сёстры моей бабушки Аксиньи Петровны, а следовательно – родные тётки моего отца. Александр Никитович мой дядя. Но он всегда так моложаво выглядел, что язык не поворачивался называть его дядей. А вообще, все Ермиловы они и есть Ер – миловы, твёрдые (Ер – твёрдый знак) и милые.