У каждого юноши при вхождении в пубертатный возраст формируется собирательный образ сексуальной женщины, идеал его юношеских устремлений и мечтаний. В наше пуританское время, когда по телевидению транслировали только один канал, на котором 90% эфирного времени было отдано достижениям народного хозяйства, только в оставшиеся 10% мы могли отыскать предмет своих пылких желаний. Чувства эти были чисты и непорочны, но западали в душу глубоко. Только спустя несколько лет после женитьбы я дал себе отчёт в том, что моя жена и фигурой, и внешне похожа на Наталью Варлей – знаменитую комсомолку, спортсменку и просто красавицу из «Кавказской пленницы». И предложение руки и сердца я ей решился сделать тогда, когда причёска стала такой, как у героини фильма. Вот что значит великая сила искусства.

Вторым (не менее волнующим) женским символом для меня был образ Людмилы Марковны Гурченко. Причём не её классическая героиня из «Карнавальной ночи», а более поздние роли из кинофильмов «Соломенная шляпка», «Любимая женщина механика Гаврилова» и другие. Её шарм, точёная фигурка, стройные ножки и великолепная игра возбуждали неуёмные фантазии. Героини фильмов талантливой и очаровательной актрисы просто завораживали, волновали, заставляли сопереживать. И вдруг, я узнаю, что у неё начинаются гастроли по Западной группе войск, а начальник дома офицеров, входящий в состав дивизии, должен был сопровождать актрису в течении трёх дней. Однако это срывало его запланированный отпуск, и он предложил мне заменить его. Я без раздумий согласился, мало веря в удачу. Но на верху замену утвердили. Надо ли говорить, с каким нетерпением я ждал встречу со своим кумиром? В это время моя жена была в отпуске у родителей вместе с детьми. Никто и ничто не могло меня отвлечь от подготовки к встрече. Накануне пригнали персональную «Волгу» с водителем – лично для Людмилы Марковны из штаба Западной группы. Тщательно приведя форму в порядок, рано утром на машине я отправился к гостинице «Берёзка», расположенной в Потсдаме, где остановилась актриса. Старинное здание гостиницы было когда-то знаменитым борделем, славившимся на всю Германию. После войны в нём сделали советскую гостиницу, но внутренний дизайн остался прежним. Зайдя в здание, человек впервые попавший туда моментально терялся в хитросплетениях множественных коридоров и коридорчиков, неизменно упиравшихся в номера, большее пространство в которых занимала огромная кровать с балдахином. Выбраться из этих коридорных лабиринтов без посторонней помощи было практически невозможно.

Подъезжая к гостинице, я жадно всматривался в лица женщин, стоящих недалеко от парадного входа. Вот две оживлённо болтающие на немецком с минимумом косметики на лице женщины – не то, бабушка ведёт за руку неопределённого пола карапуза – мимо, невысокая женщина в глубоко насаженном на голову берете и солнцезащитных очках на половину лица – опять не то. Я с недоумением оглядываюсь вокруг – ну нет нигде звезды Гурченко. Лишь в пяти метрах стоит та самая в берете и очках и нетерпеливо постукивает ногой, обутой в остроносый туфель. «Ну, долго я ещё буду ждать?» – этот повелительный, с характерной хрипотцой голос не оставляет сомнений. Это она! Задом сдав автомобиль, спешу распахнуть дверь перед своим кумиром. Холодно кивнув, молча усаживается в салон, всем своим видом выражая неудовольствие. На смену восторгу подкатывает раздражение – подумаешь, звезда! В этой экипировке сухопутного водолаза мама родная не узнает. Машина трогается, в салоне повисает напряжённое молчание. Да, попал… Если и дальше так пойдёт, то это будут худшие три дня в моей жизни.

«А как тут у вас насчёт гомосексуализма? – спрашивает кинозвезда, сняв очки и явив моему взору свои восхитительные, чуть раскосые глаза, в которых засверкало озорство. – Я так спрашиваю, потому что у нас в Москве с этим всё в порядке». Сердце моё оттаяло, неожиданный вопрос на секунду выбивает из колеи, но отвечаю, что сам к «голубкам» никак не отношусь, хотя служа в дисбате имел под своим началом целый взвод лиц переменного состава, осуждённых по статье за мужеложство, и, судя по всему, у них тоже между собой всё было в полном порядке. Постепенно завязывается непринуждённый разговор, ещё через минуту сняв очки она рассказывает о последних московских новостях, а я, совершенно забыв о звёздном статусе пассажирки, травлю последние анекдоты о Горбачёве. К концу маршрута успел рассказать всё о себе и признаться, что с детства в неё влюблён. За что тут же получил шутливую затрещину и укор, что так нескромно напомнил о её возрасте. К моменту прибытия к месту назначения мы были уже друзьями.

В мою задачу входило размещение и устройство Людмилы Марковны с мужем и другими артистами, прибывшими вместе с ней в составе концертной группы. В те годы для артистов участие в гастрольных поездках по западным группам войск, расположенных за рубежом, было чуть ли не единственной возможностью выехать за границу. В довесок к звезде кино или эстрады «привязывали» целый выводок артистов, известных только Москонцерту, которых, как паровоз, таскала повсюду за собой «звезда». Единственный, кто (на моей памяти) был освобождён от подобного довеска – это любимец всех командующих Иосиф Давыдович Кобзон. Зато он приезжал с целой свитой своих родственников и родственников его родственников, которых требовалось разместить по высшей категории. И не дай бог, кому-либо из них не будет оказано должное внимание! Жалоба шла на самый верх, а оттуда незамедлительно следовали жесточайшие репрессии в адрес виновного лица, допустившего подобное «святотатство». Приезд семейства Кобзонов был сродни набегам монголо-татар. Из складов военторгов сметались все дефицитные вещи, на которые в течении года записывались семьи военнослужащих. Причём такие товарно-концертные набеги повторялись с завидной регулярностью, что являлось предметом зависти других звёзд советской эстрады.

В концертной группе Гурченко, помимо её самой и мужа-концертмейстера, были: администратор, чтец-декламатор, пианист, конферансье и музыканты, аккомпанирующие примадонне. Заранее, по согласованному графику, я развозил их по частям, где они выступали с концертами. После чего следовал дружеский обед с командованием части, принимавшим артистов, экскурсии по немецким городам, ну а вечером русская банька со всеми вытекающими. Сама Людмила Марковна и её муж в последней части мероприятия участия не принимали. Но остальные «служители Мельпомены» этого пункта программы ни разу не пропустили. А так как пристрастие к Бахусу имели изрядное, то после баньки с собой в номера я из собственных запасов выдавал им спирт, настоянный на апельсиновых корочках. С такими темпами поглощения последний очень скоро закончился. Творческий народ, мучимый «жаждой», взмолился о добавке. Пришлось обратиться за помощью к военным «технарям». Последние от щедрот своих хорошим людям отлили трёхлитровую банку «огненной воды». На следующий день артистическая группа сопровождения Людмилы Марковны была напрочь выведена из строя. Спирт оказался технической отработкой, и изо рта несчастных артистов дико несло жжёной резиной, а спиртовой выхлоп был настолько мощным, что сбивал с ног рядом стоящего товарища. Мучимых страшной головной болью артистов пришлось срочно лечить чистым медицинским. Но большую часть времени я, конечно же, проводил с Людмилой Марковной: муж её вместе с музыкантами выезжал готовить аппаратуру к предстоящему концерту, в то время как я показывал ей достопримечательности Потсдама и его окрестностей. В одну из таких поездок она попросила отвезти её в Берлин. Последний раз она была там в 1957 году и очень хотела увидеть этот город вновь. «А ты, Олег, был в Берлине?»

Здесь я сделаю небольшое лирическое отступление, чтобы пояснить, чем был Берлин для большей части наших военнослужащих и членов их семей, непосредственно не служивших в самом городе. Буквально сразу же по пересечении границы ГДР первое, что доводилось до всех соответствующими товарищами – это категорический запрет на посещение столицы ГДР под угрозой немедленного (в течении 24 часов) откомандирования в Союз. Если же, по служебной необходимости, тебе приходилось делать пересадку на одной из берлинских станций, в командировочном листе делалась непременная запись о разрешении произвести пересадку на станции без права выхода в город. Причём на этих станциях постоянно курсировали военные патрули, и горе тому бедолаге, который попадался им без соответствующего документа. Сразу же по всей группе войск незамедлительно рассылались телеграммы с указанием ФИО «преступника» и, как приговор, откомандирование оного в течение 24 часов в СССР. Услышав подобное, каждый вздрагивал, сочувствуя бедолаге и трусливо радуясь, что это не его постигла суровая кара. Про зловещие берлинские патрули ходили и вовсе жуткие слухи. Мало того, что простой сержант из состава патруля имел право самостоятельной проверки документов у любого военнослужащего до подполковника включительно, они наделялись поистине мистический прозорливостью, позволяющей безошибочно определить соотечественника или соотечественницу в гражданском платье и (о ужас!) даже говорящего (говорящую) по-немецки! При более длительном знакомстве с немцами, общаясь с ними, я понял, в чём секрет этих нечеловеческих способностей патруля. Вне работы немецкие граждане вели себя достаточно раскованно, не стесняясь на улице проявлять эмоции, оживлённо дискуссировали, размахивая при этом руками, строили друг другу рожицы. То есть с точки зрения советского человека – как ненормальные. В выборе одежды исходили из её функциональности и удобства. Минимум косметики, не говоря уже о золотых украшениях. Именно поэтому разодетая в пух и прах, обвешенная золотыми украшениями, с густым макияжем и угрюмо сосредоточенным выражением лица личность всем своим видом обличающее кричала – я советский человек! И не надо было быть «семи пядей во лбу», чтобы среди тысячи немцев не разглядеть своего соотечественника. В дальнейшем я и жена спокойно проходили мимо патрулей, соответствуя нормам поведения рядового немца. Но в тот момент идея посетить Берлин не могла мне и в дурном сне прийти в голову.

Именно поэтому, когда был задан вопрос, я впал в некую прострацию. Признаться, что я не был в Берлине, и тем самым подорвать свой авторитет в глазах кумира я не мог. «Да, был», – с запинкой промолвил я. «Тогда давай туда съездим? Это же совсем рядом!» Буря противоречивых чувств охватила меня, я раздвоился… Один, осторожный я, громовым шёпотом кричал: «Одумайся! Какой к чёртовой матери Берлин! Гурченко приехала и уехала, а тебя вместе с женой и детьми в 24 часа, тихим ходом, плацкартным вагоном отправят обратно в Пермь, где лето начинается в июле и заканчивается в сентябре, а зима начинается в ноябре и заканчивается в мае! Ты этого хочешь?!» Зато второй я бесшабашно, по-гусарски взмахнул рукой: «Ты же ОФИЦЕР-Р-Р! И вот она, женщина-звезда, смотрит на тебя взглядом маленькой девочки в ожидании подарка, который ты (и только ты!) можешь ей преподнести. И что, сдрейфишь?!»
 «Эх, была не была! Едем!» Солдатик-водитель посмотрел на меня с нескрываемым уважением: уж он-то знал, чего мне это решение может стоить. Волга резко вывернула на автобан и, набирая скорость помчалась в направлении Берлина. Мне вдруг стало легко и весело. Решение было бесповоротно принято.

Эта была незабываемая поездка. Погода нам благоволила: светило яркое солнце, идеально ровное дорожное полотно автобана с лёгким шуршанием стелилось под колёсами автомобиля. Рядом сидела великолепная женщина, мы говорили о судьбах наших родителей. Людмила очень любила своего отца. Больше всего рассказов было посвящено именно ему. Причём она поведала мне очень личные вещи, связанные с ним, которые не вошли в её книги и которые умрут вместе со мной, потому что я не имею право их разглашать. Эти истории свидетельствовали о высоком уровне доверия и уважения, которое возникло между нами. Несмотря на мою молодость, она с высоты своего жизненного опыта хорошо прочувствовала меня, доверив своё сокровенное. Ей была интересна история моей семьи. Некоторые факты пересекались с судьбой моей и её мамы. Например, жизнь под оккупацией в годы второй мировой войны.

Так, незаметно за разговорами, мы въехали в Берлин. Но доехать до столицы ГДР половина дела, нужно ведь ещё и провезти по достопримечательностям города. А как это сделать, если эти достопримечательности я знаю только по справочной литературе? Но это был мой день! Сам не знаю как, но мы увидели и Бранденбургские ворота, и Рейхстаг, и Пергамский музей, подъехали к телевизионной башне и к мировым часам. Причём каждый раз я опознавал ту или иную достопримечательность (внутренне удивляясь этому) с видом бывалого завсегдатая берлинских кварталов.

«Давай зайдём в магазин?» Мы выбрали самый большой магазин в центре Берлина. «Идём смотреть обувь, – сказала она, решительно взяв меня под руку. – У меня всегда проблема с подбором её: при моём росте у меня 41 размер. Представляешь, какой ужас?!» Не выходя из образа гусара, с удивлением и восхищением я посмотрел на её потрясающе стройные ножки с упоительно тонкими лодыжками. Вот уж где размер не имел никакого значения! Зайдя в огромный зал обувного отдела, она с увлечением принялась примерять разные модели, каждый раз спрашивая моё мнение. Вот это уж было напрасно, на её ногах мне нравилось ВСЁ! И тут я услышал за спиной суматошное движение. «Смотрите-смотрите! Гурченко! Сюда-сюда! Здесь Гурченко!» Оказывается, большая группа наших туристов проходила мимо, и Людмила Марковна была опознана. Народ стал прибывать, образовалась стена любопытствующих сограждан, бесцеремонно рассматривающих актрису, словно забавную зверушку. Людмила сжалась, в глазах появилось выражение затравленности и беспомощности. Последнее придало мне решимости и наглости. «Так, – повернулся я лицом к толпе, разглаживая портупею, – в чём дело, товарищи? Кто старший группы? Пожалуйста, предъявите разрешение на посещение Берлина!» Толпа молчаливо отступала, на глазах теряя свою численность и наглость. «Так кто старший группы?» – крикнул я вдогонку последнему трусливо убегающему гражданину, волочимого супругой за руку. «Спасибо. Ты – мой защитник», – тихо сказала Людмила, взяв меня под руку и доверчиво прислонившись к плечу. Я чувствовал себя былинным богатырём, рыцарем в сияющих доспехах. Плечам было тесно в панцире форменного кителя, кожаная портупея трещала от налитых силой грудных мышц!

Мы спустились вниз с покупкой и сели в автомобиль. Обратная дорога в Потсдам была не менее интересной. Весь путь я рассказывал о нашем командире дивизии, который так нетривиально отнёсся ко мне, одному из тысячи и тысячи капитанов его дивизии. Моё восхищение и благодарность были искренними. «Знаешь, что? – обратилась она ко мне. – Я столько раз ездила по воинским гарнизонам, и всегда сопровождавшие меня офицеры ругали своих начальников. Ты первый, кто говорит обратное. Познакомь меня с ним». Вот это да… Я, зелёный капитан, должен познакомить боевого генерала, командира орденоносной развёрнутой дивизии с Гурченко! В другое время это было бы немыслимо. Но в тот день всё мне было НИПОЧЁМ! С генералом? Да бога ради! Хоть с президентом!