Aлексей Шаповалов
 

 Пролог

Ноябрь 2005 года, Германия.
 Случайная встреча

За окном был насквозь промокший, поздний ноябрьский вечер. Дождь, ливший с самого утра, явно не собирался прекращаться. Сквозь замутнённые, забрызганные им оконные стёкла, сквозь чёрные, загустевшие сумерки и пелену осыпающейся водной пыли, прочно повисшей в воздухе, просматривалась улица в городской промышленной
зоне, извне прилегающей к аэропорту - огромному, ярко освещённому неоном, широко раскинувшемуся компексу зданий из бетона и стекла.
Его терминалы, рулёжечные и взлётно – посадочные полосы, засеваемые сейчас миллиардами мелких дождевых капель, бриллиантово сверкавших в лучах электрического света, тянулись в разные стороны и простирались, казалось, до самого горизонта.
Сама же улица, соединяющая пригород с романтично - загадочным миром аэропорта и ведущая к его центральному корпусу - прямая, аккуратно застроенная одними лишь производственными объектами и обсаженная невысокими деревцами, сохранившими кое – где на ветках остатки листвы - была щедро залита непривычно – оранжевым светом многочисленных фонарей; мокрые тротуары, вымощенные серыми и коричневыми
плитками, оставались в столь поздний час безлюдными, а исчерченный дорожной разметкой асфальт проезжей части, вымытый до траурной черноты, маслянно отблёскивал и временами, благодаря странному уличному освещению, отливал расплавленной медью.
Редкие автомобили, мелькнув в лучах здешнего оранжевого электричества влажными, лакированными боками, посверкивая включёнными фарами и разбрызгивая колёсами мелко пузырящиеся от дождя лужи, заезжали на огромную, но полупустую сейчас автомобильную стоянку у главного входа; широко распахивая дверцы, они высаживали пассажиров, которые, прикрываясь разноцветными зонтами, тут же начинавшими мокро
блестеть, спешили к входным дверям, прихватив свою дорожную поклажу.
По - одиночке и небольшими группами, без излишней суеты, стряхивая с зонтов и одежды дождевые капли, люди, шагнув за стеклянные двери, послушно разъезжающиеся в стороны при их приближении, казалось, бесследно исчезали внутри огромных залов и бесконечных коридоров. Наблюдать через оконное стекло за тем, что происходило на улице и у главного входа, было приятнее, чем самому оказаться под этим мелким, нудным, бесконечным дождём. Здесь, в тепле небольшого ресторана, расположенного на втором этаже дюссельдорфовского аэропорта и наполненного неярким, умело приглушённым светом,
негромкой музыкой, разноголосым людским говором, запахами вкусной еды, но, в тоже время, и каким – то неуловимым ощущением привычного ожидания, свойственного всем вокзалам, здесь, в этой гостеприимной, но временной человеческой обители, особенно остро ощущалось, что там, за окном, было зябко, неуютно, тоскливо.
Олег Витальевич Рязанцев, 37 – летний журналист из Москвы, уже довольно долго наблюдал за скучным однообразием, происходящим снаружи. Его мысли текли медленно и лениво.
«Осень всегда дождлива в Германии...», - думал он, бесцельно констатируя малоинтересные кому – либо факты, - «Дожди здесь зачастую мелкие, надоедливые, затяжные... Вот, как, например, сегодня... Можно сказать, что льёт целый день, как из ведра, хотя, на самом деле, «не льёт», а, скорее, «сыплет»... Но, в любом случае, небо
словно прорвалось... Странно, как может «прорываться» небо?...»
Поймав себя на том, что созерцание дождливой немецкой осени усыпляет, Рязанцев, вздохнув, отвернулся от окна, у которого сидел за маленьким столиком «на двоих» и, потягивая мелкими глотками из пивной кружки, в очередной раз обвёл рассеянным взглядом небольшой уютный зал.
3
Часа полтора назад, около половины девятого, он приехал сюда, в аэропорт, хотя до 02.00, до вылета его рейса на Москву, оставалась ещё целая уйма времени. В этот вечер Рязанцеву было абсолютно нечем заняться: задание для командировки он устанавливал себе сам и всё, что наметил, уже сделал, гулять по городу не хотелось, знакомых здесь у
него не было, по – крайней мере, таких, с которыми можно было бы посидеть где – нибудь в уютном заведении и выпить кофе или пива, покупать подарки было не для кого, а валяться в гостиничном номере ему уже порядком надоело за все пять командировочных вечеров.
К тому же, в последнее время он чувствовал себя разбитым и усталым, словно от бесконечного, тяжёлого ожидания. Ведь не секрет и не новость, что ожидание бывает таким утомительным! Вздохнув, он опустил пивную кружку и аккуратно поставил её прозрачное донце на специальную картонную подставочку с названием ресторана.
Рязанцев был высок ростом, широкоплеч, немного полноват и круглолиц, одет в серый, дорогой костюм и тёмно – синюю рубашку без галстука. Галстуков он не любил и с трудом выносил их во время официальных встреч и приёмов, как неизбежное неудобство.
Его светлые, слегка вьющиеся волосы едва заметно поредели в области макушки, тем не менее, на столичных тусовках он, отнюдь не гонявшийся за каждой юбкой, но, как говорится, и «не монах», давно сыскал себе славу «записного сердцееда», пользующегося
постоянным и неизменным успехом у представительниц прекрасного пола.
Это помогало ему, оставаясь закоренелым и убеждённым холостяком, сохранять свою личную свободу. Впрочем, если всё же быть честным, оставаться «свободным и непобеждённым» ему удавалось до некоторых пор...
Гораздо больше, чем в результате приписываемых молвой и действительно достигнутых им побед «на любовном фронте», Рязанцев был известен своими журналистскими расследованиями и скандальными публикациями. Через своих многочисленных друзей в силовых структурах, он узнавал о тех или иных «грязных делах», в которых были замешаны коррумпированные чиновники и преступные авторитеты, после чего, не считаясь с возможным риском, брался за эти опасные темы, разоблачая и тех, и других; охотно отправлялся в команидровки по «горячим точкам» и
писал оттуда острые репортажи, которые не всегда совпадали с общепринятой точкой зрения.
Нельзя сказать, что ему было «больше всех нужно» или назвать борцом с общественной несправедливостью, нет! Олег Витальевич прекрасно отдавал себе отчёт в том, что занимаясь журналистикой, он только частично преследует общественные цели, для него так же важны были и его собственные.
Рязанцев всегда хотел быть знаменитым и состоятельным, для него эти слова были практически синонимами. «Так, знаете ли, хочется славы и денег!», - любил он шутить, «обмывая» с друзьями свою очередную нашумевшую статью. Мало кто думал, что эти высказывания давно уже перестало быть шуткой, а превратились в определённые жизненные цели, достижение которых могло принести так необходимое ему ощущение стабильности, респектабельности и просто утолить обострённое самолюбие. Но разве это плохо?
Нимало не смущаясь и обходясь без излишней скромности, он сам называл себя «интелектуальным продуктом современного общества» и не видел в этом ничего зазорного. К жизни надо приспосабливаться, а жить хотелось долго, счастливо и материально - обеспеченно.
Кроме этого, ему нравилось ощущать что – то вроде «щекотания под ложечкой», осознавая степень собственного риска. «Риск – благородное дело!», - любил повторять он при случае, - «Кто не рискует, тот не пьёт шампанское!» Как раз благодаря тому, что Рязанцев не боялся рисковать, он и сыскал определённую степень популярности, перейдя, таким образом, в категорию «относительно знаменитых» и довольно состоятельных людей.
4
Было время, когда вся Москва зачитывалась его громкими статьями, а года два назад ему, уже купающемуся в лучах славы, сделали весьма лестное предложение: возглавить отдел журналистких расследований в «Московском еженедельнике» - газете с крупным тиражём, издающейся с 90 – х годов и наряду с несколькими прочими газетами и глянцевыми журналами, сетью роскошных, на европейский манер, книжных магазинов, а
так же с несколькими теле – радио – вещательными каналами и, Бог его знает, с чем ещё, принадлежащей к «Московскому издательскому дому» или «Медиа – Монстру», как прозвала этот медиа – концерн журналисткая братия. Предложение Рязанцеву сделал сам главный редактор, он же вице – президент Совета директоров «Изддома». Кроме этого, Олегу Витальевичу предложили создать авторскую телевизионную программу.
Первый сборник его журналистских расследований – в твёрдой обложке, с хорошим переплётом, умопомрачительно пахнущий типографской краской - уже поступил в продажу, а издание романа о событиях чеченской войны было запланировано на первый
квартал будущего года. Впрочем, теперь неизвестно, издадут ли его вообще...
С некоторых пор капризная Фортуна явно переменилась и охладела к Олегу Витальевичу. Его стали «зажимать и подсиживать», что не могло быть само по себе, без определённого одобрения «сверху». Обстановка накалялась буквально с каждым днём, как говорится, ему становилось всё труднее и труднее «дышать» в редакции. И даже в эту, в общем – то, малоинтересную и абсолютно «непристижную» командировку в Германию,
ему удалось вырваться с большим трудом.
Причина же всех его неприятностей была довольно банальна. Весной, в необычайно солнечном и тёплом апреле, пьянящем ранней в этом году зеленью, головокружительными весенними запахами, а так же особым ощущением пробуждения жизненных соков и сил, он случайно познакомился с Ингой, 20 – летней студенткой факультета журналистики.
Их знакомство неизбежно переросло в романтические отношения, а затем, совершенно неожиданно для Рязанцева, Инга ушла из родительского дома и перешла жить к нему, наполнив шумом, смехом, весельем, всевозможным беспорядком и безолаберностью, свойственной её возрасту и легкомысленному характеру, его большую холостяцкую квартиру, со вкусом им отремонтированную и обставленную дорогой и модной мебелью.
Олег сам поначалу удивлялся, как всё это могло произойти и не сразу понял, что он серъёзно влюбился в эту «несеръёзную», взбалмашную Ингу. И всё было бы ещё ничего, не окажись она дочерью того самого главного редактора «Московского еженедельника», а так же внучкой основателя «Медиа – Монстра». В течении почти полугода их счастье казалось безоблачным и бесконечным, хотя Рязанцев имел несколько неприятных разговоров со своим шефом, а вскоре ощутил заметное похолодание в «производственных отношениях». Как оказалось, у шефа, как у отца, были совсем другие виды на будущее своей дочери, явно не связанные с
Рязанцевым.
Через полгода Инга так же внезапно ушла от него, влюбившись в популярного рок – певца. Это нужно и можно было пережить, и всё ещё «утряслось» бы в издательстве, если бы Рязанцев, встретив как – то на одной из модных тусовок Ингу с её новым избранником, не потерял вдруг самообладания и не позволил втянуть себя в скандал «с лёгким
мордобитием», как писали потом бульварные газетёнки, хотя, на самом деле, скандал устроил не он и драку первым не начинал.
Но это мало кого интересовало, ведь скандал получился очень громкий. Вполне естественно, что подобное развитие событий не понравилось «Семье», владеющей «Медиа – Монстром». Никакие объяснения тут уже не могли помочь и Рязанцев ждал
увольнения, понимая, что руководству нужно сделать паузу, чтобы найти подходящий, веский повод. Он сам, в последнее время, неоднократно задумывался о своей дальнейшей жизни, ведь теперь, похоже, ему будет совсем не просто найти работу в Москве...
5
- Вы позволите за Ваш столик? Совсем, знаете ли, не хочется сидеть одному! Фраза, прозвучавшая по – русски, отвлекла Рязанцева от невесёлых мыслей и заставила поднять глаза. Перед ним стоял мужчина средних лет, крепкого, спортивного телосложения, выше среднего роста, одетый в чёрные джинсы, чёрную рубашку с неярким, в бардовых тонах галстуком и горчичного цвета пиджак в лёгкую, крупную
клетку; тёмные волосы, слегка тронутые сединой на висках, были коротко подстрижены и аккуратно причёсаны, его глаза и губы улыбались вежливой, но не просительной, улыбкой.
От всего облика незнакомца повеяло на Рязанцева какой – то чистотой и свежестью, то ли от лёгкого запаха хорошего одеколона, что исходил от мужчины («...Хуго Босс», последняя коллекция...», - тут же определил Рязанцев, сам любитель хорошего парфюма), то ли от открытого и прямого взгляда его глаз; внутренняя сила и уверенность в себе просматривались в неторопливости движений и в манере разговаривать – негромко, с достоинством.
Людей с такими упрямыми и решительными глазами, уверенных в себе, что называется, с «внутренним стержнем», но без явно выраженной наглости и развязности, Рязанцеву доводилось встречать среди военных, знающих, «почём фунт лиха» и вдоволь похлебавших «солёной юшки». Собственно говоря, их уверенность и была результатом того, что они действительно умели постоять за себя и за других.
«Интересный типаж!», - мимолётом подумал Рязанцев, - «Видно, пообвыкся тут, по - заграницам – то, пообтёрся... Ишь, как вырядился - джинсы, галстук и пиджак...
Этакое странное сочетание! Никогда не привыкну к такому... », но вслух сказал:
- Милости прошу! Я всё равно сижу один и не знаю, сколько ещё проторчу здесь. Мужчина кивнул и сел на свободное место по другую сторону стола. Он несколько раз поёрзал на стуле, устраиваясь поудобнее, а усевшись, неторопливо расстегнул пиджак,
затем поднял руки к воротнику рубашки и осторожно ощупал его пальцами, словно убеждаясь, что здесь всё в порядке, после этого привычно – ловко подтянул узел галстука, располагая его посредине, между углами воротника. Завершая некий этикет, он приподнял голову, выпрямил спину, слегка развернул плечи и положил руки на край стола, свесив локти. Всё это было проделано обыденно, без суеты и рисовки.
Рязанцев, с интересом наблюдавший за ним, несколько раз ловил и на себе быстрые, внимательно - изучающие взгляды его тёмно – зелёных глаз.
Незнакомец сразу чем – то понравился ему, хотя он и не мог понять, чем именно. Ведь бывает же так, что симпатия к человеку возникает на первых минутах знакомства и только потом, спустя некоторое время, понимаешь, чем она была вызвана.
К тому же, от невесёлых мыслей хотелось отвлечься, а как это сделаешь в одиночку?
Не будешь же напиваться в чужой стране, не зная толком местного языка да ещё и в ожидании своего рейса!
Незнакомец помахал рукой, подзывая молодую девушку – кельнершу, сновавшую по залу с подносом, стандартно улыбавшуюся многочисленным посетителям и одетую поверх джинсов да белой блузки в специальный передник - длинный, до пят, из плотной тёмной ткани; казалось, что она лишь удивительным образом не путалась в нём ногами при ходьбе.
После того, как девушка, развевая полы передника, быстрым шагом приблизилась к ним, незнакомец, бойко объясняясь по – немецки, попросил её о чём – то. Насколько мог понять Рязанцев, речь шла о прежнем заказе – среди сказанного прозвучали слова «стол», «пиво», «здесь», которые он смог разобрать.
- Сейчас она принесёт всё с моего столика, - тут же пояснил ему мужчина и предложил, - Давайте знакомиться? А то как – то неприлично получается... Шаталов, Алексей Владимирович, - представился он, добавив, - Хотя здесь, в Германии, отчества не употребляются.
Рязанцев хмыкнул:
6
- Ну да, как в той песне: »...Здесь нет Отечества и отчеств тоже нет!», - и уже переходя на более серъёзный тон, произнёс, - Что ж, позвольте и мне представиться - Рязанцев, Олег Витальевич.
Тут же, не удержавшись от комплимента, он воскликнул:
- Здорово Вы с ней по – немецки!, - в его голосе прозвучала даже лёгкая зависть, которая тут же превратилась в искреннее, но такое же лёгкое огорчение, - А я могу только немного по - английски. Учил когда – то, в институте, да уже позабыл... Когда бываю за границей, кое – как изъясняюсь, на бытовом уровне. Как говорится, что вспомню, то и
моё, хотя такое отношение к иностранному языку непростительно для журналиста. Давно собирался подтянуть, да всё никак не получается.
Расторопная кельнерша, лавируя между столиками, принесла на подносе бокал пива, тарелку с отбивной и гарниром, а так же какую – то газету, сложенную пополам, из которой, как успел заметить Рязанцев, выглядывали две толстые общие тетради, листов по 90 каждая, в старых, затёртых обложках.
Выставив тарелку и пивной бокал, кельнерша, по просьбе Шаталова, положила свёрток рядом с ним, на подоконник.
- Может, хотите что – нибудь заказать?, - обратился к Рязанцеву его новый знакомый, - Я предложил бы, как говорится, за знакомство, если Вы не против...
Рязанцев был не против. Бойко тыкая пальцем в меню, он, старательно проговаривая английские слова, попросил принести ему ещё один бокал пива и отбивную. Затем, посовещавшись и единогласно решив, что заплатят поровну, они заказали ещё и бутылку русской водки.
- Хотя, русской её можно назвать только условно - разливают в Гамбурге, - пояснил Шаталов, когда кельнерша удалилась.
В ожидании заказа они принялись неторопливо потягивать пиво. Беседа потекла так же неторопливо и осторожно, как бывает у незнакомых людей, случайно оказавшихся вместе и желающих скоротать вынужденное ожидание в непринуждённом общении.
- Стало быть, Вы – журналист, - явно заинтересованно произнёс Шаталов, - И в какой газете работатете? «Рейнское время»? Честно говоря, из всей русскоязычной прессы, издающейся в Германии, знаю только эту газету да ещё журнал «Партнёр». Читаю, знаете ли, от случая к случаю, особенно и времени – то нет...
Рязанцев пояснил, что работает в Москве, а в Германии был в командировке и в свою очередь спросил, чем занимается его собеседник.
- Судя потому, что Вы, на мой взгляд, неплохо говорите по – немецки, живёте Вы тут, наверно, уже длительное время, так?
Шаталов слегка улыбнулся:
- Вы наблюдательны, что, собственно говоря, свойственно людям Вашей профессии или, скажем... сотрудникам спецслужб, как теперь это модно называть.
Рязанцев в ответ негромко рассмеялся, а его собеседник, отодвинув свою тарелку немного в сторону и поставив поближе бокал с пивом, продолжил:
- Конечно, люди могут хорошо знать иностранный язык и для этого им совсем не обязательно жить в чужой стране, но, в данном случае, Вы не ошиблись. Я действительно живу тут уже довольно давно, больше пяти лет. Уехали сюда с Украины всей семьёй – я, жена, дети – на постоянное место жительства, поближе к родителям жены и остальным её родственникам. Уже несколько лет работаю представителем одного совместного предприятия, зарабатываю, как говорится, не Бог весть что, но на жизнь нам хватает. К
тому же, очень устраивают командировки на Родину - у меня там сестра и мама..., - он внезапно осёкся и поправил себя:
- Теперь у меня там осталась только сестра, маму похоронили недавно... Вот, ездил квартиру её продавать..., - он замолчал, явно не желая продолжать этот разговор. Рязанцев, извинившись, высказал слова соболезнования и на некоторое время за их столиком воцарилось молчание.
7
Между тем, ресторан жил особенной жизнью «привокзального заведения». Некоторые посетители, закончив ужин и дождавшись своего часа, покидали его, отправляясь к местам для регистрации и оттуда - на лётное поле, к замершим в ожидании вылета стройным силуэтам мощных авиалайнеров, этих небесных бродяг – извозчиков, готовых умчать всех желающих в какие – то неизвестные, заоблачные дали; другие, наоборот, входили в тёплое помещение и занимали освободившиеся места, спеша заказать себе ужин и скоротать за ним время ожидания; несколько раз в музыкальный фон вплетался мелодичный женский голос оператора информационной службы, сообщавший сначала на немецком, а затем на английском языке о прибытии или вылете новых авиарейсов.
Сигнал мобильного телефона, по – деловому басовитый, раздался внезапно и Рязанцев не сразу сообразил, что это был за звук. Шаталов неторопливо достал из кармана пиджака чёрный «Сони – эриксон» и, виновато улыбнувшись, ответил на звонок. Весь его разговор
длился несколько минут. Рязанцев старался не слушать, потягивая пиво из бокала и отвернувшись к залу, но, тем не менее, непроизвольно улавливал обрывки фраз.
- ... Да, да, - говорил кому – то в трубку Шаталов, задумчиво посматривая в замутнённое дождём окно, - Я уже здесь, всё в порядке. Да, да, конечно, буду ждать... Когда приедешь, позвони, я выйду, а то где ты тут меня найдёшь?, - он быстро взглянул на Рязанцева и, поймав его ответный взгляд, хитровато подмигнул, словно союзнику, как бы
говоря, что искать его «тут» абсолютно не нужно.
- ... Хорошо, хорошо, не волнуйся! Думаю, что скоро ты уже будешь здесь, так что, до встречи!, - закончив разговор, он отключил телефон, положил его рядом с собой на стол и снова улыбнулся Рязанцеву.
- Жена звонила... Я должен был лететь на Кёльн и сообщил об этом домой, но в самый последний момент что – то изменилось и ребята взяли мне билет на Дюссельдорф. Я не смог дозвониться из Киева, мне это удалось только после приземления самолёта, а к этому времени жена уже ждала меня в кёльнском аэропорту. Теперь вот едет сюда, она у меня замечательно водит машину!
Последняя фраза, в общем – то, явно банально – бытовая, была сказана другим тоном, отличным от того, каким Шаталов говорил прежде. В его голосе, всегда негромком, уверенном, внезапно скользнули тёплые нотки, а по лицу словно пробежал солнечный лучик, оно засветилось и улыбка на губах скользнула светлая и добрая. Только длилось это одно - единственное мгновение, после чего улыбка погасла, как растаяла, лицо
потухло, снова став привычно – невозмутимым.
Рязанцеву, заметившему это мимолётное изменение, стало вдруг неловко, как - будто он заглянул в чужое окно сквозь неплотно прикрытую штору, поэтому, не найдя сразу, что ответить, он только молча кивнул головой. За их столиком опять восстановилось неловкое молчание, впрочем, и на этот раз оно было непродолжительным.
- И о чём Вы пишите в своей московской газете, позвольте Вас спросить?, - Шаталов, с явным любопытством поглядывая на Рязанцева, пригубил из пивной кружки. Олег мимолётом подумал о том, что его командировка прошла не совсем удачно, поскольку того материала, который он рассчитывал получить здесь, как подтверждение к
его новой, «замороженной» редактором статье, ему раздобыть не удалось, но тут же, отогнав эти мысли, дабы не портить себе настроение, усмехнулся:
- Вы так переспрашиваете, словно в самом деле сомневаетесь, журналист ли я! Хочу Вас уверить, - он перешёл на шутливо – строгий тон, - что я действительно журналист, могу показать удостоверение. Пишу на разные темы, в основном, специализируюсь на журналистских расследованиях. Здесь хотел подработать кое – какие материалы, но не уверен, что мне это удалось.
Прерывая их, к столу приблизилась улыбчивая официантка. На чёрном, овальном подносе она принесла большую тарелку с отбивной, украшенной на здешний манер гарниром и салатом, два бокала пива и бутылку водки. Выставив всё на стол, она обратилась к Шаталовау и принялась что – то быстро тараторить, не переставая при этом
8
улыбаться, правда, Рязанцеву показалось, что её улыбка сейчас носила несколько виноватое выражение. Шаталов, коротко рассмеявшись, ответил ей что – то и она, вздохнув с видимым облегчением, вытавила на стол две маленьких рюмочки, ёмкостью не более 25 – 30 грамм, после чего, задорно взмахнув стянутым на затылке «конским хвостом» своих светлых волос, так же стремительно удалилась.
- Извинялась, что водка у них только в бутылках по 700 грамм и переспрашивала, правильно ли она поняла наш заказ. Нормальные посетители немецких ресторанов обычно не берут водку бутылками.
Рязанцев хмыкнул и покрутил в руках рюмочку, с сомнением рассматривая её.
- С бутылкой тут всё правильно, меньше нам, я думаю, не надо, - и он немного вопросительно посмотрел на Шаталова, который в ответ только пожал плечами, - Лучше бы она рюмки нормальные нашла!
- Ну, какие есть, такими уж и обойдёмся! Как говорится, не стоит лезть в чужой монастырь да со своим уставом!, - Шаталов в свою очередь усмехнулся и принялся разливать водку по рюмкам.
- Вы не удивляйтесь, что я так заинтересовался Вашей профессией, – произнёс он, переходя на другую тему, - Знаете, нашего брата, эмигранта, кого не спроси, кем он в прежней жизни был, то обязательно окажется, что или генеральным директором, или
замминистра, или, на худой конец, его референтом. А каждый второй, при этом, обязательно был дессидентом и яростно боролся с существовавшей властью. Представляете?, - ухмыльнулся снова он и, закрутив металлическую пробку на бутылке,
поставил её на стол.
- Нас тут только в Германию приехало несколько миллионов, не будем брать во внимание ещё парочку европейских стран, а так же Штаты и Израиль. И что, все эти миллионы были дессидентами?! Если так, то кто же тогда устраивал на съездах и партсобраниях «громкие апплодисменты, переходящие в бурные овации», как писали в
газетах? Настоящих диссидентов было раз – два и обчёлся, поэтому наша партийная власть и просуществовала больше 70 – ти лет... Да Бог с ней, давайте выпьем за знакомство!
Прервав самого себя, Шаталов поднял наполненную рюмочку и протянул её над столом, предлагая Рязанцеву «чёкнуться». Тот, с интересом посматривая на своего собеседника, не стал ждать, чтобы его просили дважды.
- А то ещё одна интересная деталь, - произнёс Шаталов через несколько минут, прожёвывая кусочек поджаристого мяса, которым закусил выпитое, - Каждый русский интеллигент – а я, хоть и приехал с Украины, всё равно считаю себя русским и полагаю, что являюсь интеллигентом, - он, сделав необходимое уточнение, продолжил:
- Так вот, каждый русский интеллигент, оказавшись в эмиграции, пусть даже в такой, в общем – то, добровольной, как наша, тут же считает себя художником, скульптором или литератором. И если первые две творческие профессии у нас встречаются довольно редко, очевидно, из – за сложности материального и технического
обеспечения, то вот тяга к литературным изыскам весьма распространена. Чуть ли не каждый второй вдруг осознаёт себя писателем, - Шаталов сделал секундную паузу и многозначительно поднял вверх указательный палец:
- Непременно, заметьте, писателем или, на худой конец, поэтом, как, к примеру, Ваш покорный слуга, - он шутливо склонил голову, - Да, знаете ли, тоже порой пытаюсь что – то «сотворить», так сказать, под настроение... Так вот, - в его голосе явно слышалась ирония, - все тут превращаются в «творящих гениев», этаких доморощенных есениных,
булгаковых и, прости Господи, что скажешь, прочих классиков «местного разлива». И это всё при том, что большинство «творцов» не имеют ни малейшего представления о литературе, в лучшем случае, они встречались с нею, как читатели, в худшем – когда – то, в далёком пионерском детстве, на уроках в школе... Тем не менее, мы оказываемся очень
9
плодовитыми в творческом смысле, на что сразу же реагируют не менее творческие личности, но только в сфере предпринимательства. Как свидетельство этому – многочисленные газеты и журналы, зарабатывающие на том, что печатают наш бред, хотя, конечно, попадаются и действительно талантливые произведения. Подавляющее большинство из нас, так сказать, творческая биомасса, находится в постоянном поиске как
новых муз и сюжетов, так и новых возможностей для публикации. Вот поэтому я не удержался и сделал, что называется, «собачью стойку», при слове «журналист»!
Слушая его, Рязанцев подумал, что они знакомы только каких – нибудь полчаса, а ему показалось, что он уже давно знает этого человека и даже почудилось вдруг, что всё это он уже видел когда – то, давным – давно, в другой, напрочь позабытой теперь жизни: и этот уютный зал ресторана в немецком аэропорту, и эти маленькие столики на двоих, и этот бесконечный дождь за чёрным, вечерним окном, и эти внимательные, умные глаза напротив. Но ничего этого, конечно, прежде не было и быть не могло, потому что просто не могло быть.
«Хотя, говорят, что всё в жизни повторяется, кажется, это называют словом «дежавю», то есть, пережитое когда – то, в одной из прежних жизней и позабытое в последующей. Но, на самом деле, это всего лишь игры нашего сознания...» Уловив паузу в словах собеседника и прерывая свои размышления, Рязанцев улыбнулся:
- Значит, не «пробившись» тут, в Германии, к печатному станку, Вы отсылаете свои стихи на Родину и печатаете их там в каких – нибудь столичных газетах или журналах, - но Шаталов прервал его, удивлённо всплеснув рукой:
- Бросьте, не проявляйте «великороссийский шовинизм», как утверждает кое – кто из политиков в «Незалежной»! Я сказал, что я с Украины, а разве там только один город - столица? И разве только в столице выходят газеты?!, - посмотрев на Рязанцева с шутливым укором, он погрозил ему пальцем:
- Это Вы тут - «столичная штучка», из самой Москвы! А я родом из маленького шахтёрского городка на востоке Украины... Знаете, - теперь он заговорил серъёзно, - мне не нравится то, что происходит в последние десятилетия как в моей стране, так и в Вашей, может, мне даже не нравится, что у нас с Вами теперь не одна страна, как было прежде...
Но давайте не превращать наш разговор в политическую дискуссию. Немцы, например, говорят, что если ты хочешь хорошо провести время в застолье, не затрагивай в разговоре трёх тем: о религии, о заработной плате и о политике. Так что, если Вы не против...
Рязанцев, подыгрывая своему собеседнику, удивлённо вскинул пшеничные брови и прижал к груди сложенные вместе руки:
- Боже упаси! И в мыслях у меня ничего такого не было! Но как Вы, однако, ловко ввернули этакое определение - великороссийский шовинизм! Конечно, после этого поспорь с Вами на политические темы... Давайте лучше выпьем! Предлагаю быть на разливе по - очереди, - он потянулся за бутылкой и принялся наполнять рюмочки.
- Кстати, - произёс он, быстро справившись с несложной работой, - Меня всегда интересовало, почему люди уезжают жить за границу? Что – то не сложилось в прежней жизни или просто в поисках «лучшей доли»? Вот Вы, например... Вы не производите впечатление легкомысленного человека. Уехать всей семьёй – не страшно было? Ведь людей всегда страшит неизвестное, - поставив бутылку и взяв рюмку, Олег не удержался
от своей привычной, «журналистской» манеры задавать вопросы:
- Или «зов крови» оказался сильнее страха перед неизвестностью? Нет, правда! Многие уехали на историческую родину, потому что, по их словам, не могли больше оставаться вдали от «родных палестин». Но, честно говоря, в это не слишком верится... А что подтолкнуло именно Вас? Были какие – то гарантии того, что сможете здесь прилично устроиться? Ну, скажем, Вы своевременно побеспокоились и перевели свои сбережения
куда – нибудь в швейцарский банк или расчитывали на свою специальность? Говорят, что люди с востребованными профессиями хорошо тут зарабатывают.
10
Получилось прямолинейно и довольно грубовато, он сам это заметил, но, задавая подобные «провокационные» вопросы, Рязанцев не переставал дружески улыбаться, давая понять, что совершенно не хочет обидеть своего собеседника. «Ну, а если обидишься, то и чёрт с тобой!», - вдруг весело подумал он. Шаталов допил своё пиво несколькими большими глотками и, прежде чем ответить, помахал рукой пробегавшей мимо кельнерше, показав ей на свой пустой бокал, а та, не останавливаясь, понимающе кивнула головой. Убедившись, что его сигнал принят, он
неторопливо пригубил свою рюмку водки и только после этого задумчиво сказал:
- Уезжать или нет - каждый решает для себя сам, у каждого, знаете ли, своя история эмиграции. Из собственного опыта скажу, что уезжать нужно не «куда – то», а от «чего – то», так мне посоветовал один человек и оказался прав. Сам я никогда не думал, что моя судьба сложится так, можно сказать, что я уехал случайно.
Шаталов усмехнулся и негромко пробарабанил пальцами по столу:
- Знаете, когда в 90 – х годах у нас, в Союзе, пошла обильная волна эмиграции, люди шутили, что евреи и немцы из СССР являются «средствами передвижения» по миру. Вот я и «передвинулся» вслед за женой и её родственниками, когда почувствовал, что моя жизнь «там» дошла до предела, до того самого рубикона, который я не смог перейти... На профессию свою я тут, в эмиграции, не рассчитывал и оказался прав, а с хорошим счётом
в швейцарском банке можно было бы неплохо жить и на Родине!, - снова усмехнувшись, он замолчал.
В ресторане царил лёгкий, рассеянный полумрак, робко прокрадывавшийся между столиками. Общее освещение зала состояло из настенных ламп – рожков, расположенных искусственно – редко и отбрасывавших только над собой косые, жёлтые пятна света.
Как – бы в дополнение к этому, низко над столами, на длинных, витых шнурах свисали цветные пластмассовые плафоны. Их свет, направленный вниз и падавший отвесно широкими кругами, выхватывал из полумрака то только сервировку столов там, где посетитители ещё отсутствовали, то, кроме этого поблескивающего и отсвечивающего стандартного великолепия, ещё и руки сидящих за столом, мелькавшие время от времени
в молочном световом круге, словно крылья сказочных птиц; не в силах расширить свои пределы, свет оставлял за гранью полумрака людские силуэты и оттуда, словно размытые дождём, неясными пятнами проступали незнакомые, чужие лица.
- А кем Вы работали до того, как уехали?, - спросил Рязанцев, прерывая небольшую паузу и доставая из внутреннего кармана пиджака начатую пачку сигарет «Кэмел».
Выложив её на стол, он старался не думать о том, что ещё утром, в очередной раз, дал себе слово непременно бросить курить. Всё это время Рязанцев стойко держался, выкурив всего две сигареты и исчерпав, таким образом, свой строгий суточный лимит, который сам же себе и установил.
Шаталов, отодвинув от себя полупустую тарелку, вновь наполнил водкой обе рюмочки, пробормотав, что теперь его очередь это сделать. По его предложению они стали выпивать «свободно», то есть, не утруждая себя тостами.
Водка, которую пьют «свободно» и запивают пивом, всегда способствует развитию беседы. В этом можно было убедиться уже не единожды и принять данный вывод, как неподлежащий сомнению.
Вот и на этот раз всё происходило так, как и должно было быть. Незаметно исчезла натянутость первых минут знакомства, оживлённее заблестели глаза, слегка порозовели лица, громче и откровеннее становился разговор; происходящее вокруг постепенно отошло на второй план и вот, как устранение последнего препятствия на пути к
пресловутой откровенности, по одну сторону их стола, незаметным движением, вскользь, ослаблен тугой и безупречный узел галстука, а по другую – неторопливо снят и небрежно сброшен сзади, на спинку стула, дорогой пиджак от известного московского портного.
11
- Мой случай не тепичен, тут всё было совсем не просто, - Шаталов помолчал секунду, слегка поджав губы, словно собирался с мыслями.
- Во – первых, - продолжил он, - по образованиию я - юрист, а юрист, как известно, специалист не универсальный, а предназначен только для определённой государственной системы. Во - вторых, я не «работал», а «служил»... Служил без малого тридцать лет в милиции, - он коротко вздохнул, - Начинал в советской, а заканчивал уже в
украинской, пройдя, как говорится, длинный путь от младшего сержанта до полковника.
Взглянув на Рязанцева, лицо которого приняло недоумённое выражение, он хмыкнул:
- Да, да, представьте себе! Начинал патрульно – постовым, а закончил в областном управлении, на должности, которая являлась номенклатурой министерства, причём, свою карьеру прервал сам. Практически всё время был на следственной работе и только последние годы – на руководящей... А здесь это никому не нужно, тут своя страна,
своя государственная система, свои специалисты. Кстати, они совсем неплохо справляются, говорю это, как профессионал... Так что, после приезда в Германию,
пришлось начинать всё сначала. Хорошо, знаете ли, быть полковником в 46 лет «там», а не иностранцем «здесь», на чужбине, без языка, образования и профессии. Но, как выяснилось, Родине оказались не нужны профессионалы, вернее, такие из них, как я - «белые вороны»...
Рязанцев, удивлённо взглянув на своего собеседника, закурил после проигранной самому себе внутренней борьбы, но сделал это так, как – будто «не заметил», как подхватил губами сигарету из пачки и торопливо щёлкнул зажигалкой.
- А что, теперь с Украины все, даже полковники, могут выезжать беспрепятственно?, - он затянулся табачным дымом и, как будто только сейчас это заметил, тут же торопливо перехватил сигарету изо рта рукой.
- Я не думал, что это у вас там так просто делается, - синеватые облачка табачного дыма вылетали из его губ вместе со словами.
- Нет, это было совсем не просто, - серъёзно ответил Шаталов, - но мне, представьте, удалось. Как говорится, не имей сто рублей, а имей сто друзей! Впрочем, для этого мне хватило и одного друга, но самого настоящего, - по его лицу скользнула мимолётная тень улыбки, тут же, впрочем, исчезнувшая, - Как сказано в Ветхом Завете,
верный друг – крепкая защита!, - и Шаталов замолчал, ещё раз улыбнувшись.
Устраиваясь поудобнее, Рязанцев откинулся на спинку стула и закинул нога за ногу.
Журналисткое чутьё не обмануло его, разговор становился всё интереснее. Теперь он почувствовал себя в привычной стихии и приготовился «раскручивать» собеседника дальше, хотя, сенсации, понятное дело, из этой истории не выйдет.
Подумаешь, полковник МВД сбежал, да ещё и с Украины! Был бы свой... Впрочем, интерес к собеседнику у Рязанцева не исчезал, а он всегда привык полагаться на своё чутьё.
За время многолетней журналисткой деятельности Рязанцев выработал свой, особенный стиль общения с людьми. Про себя он называл это «системой неприятных и неудобных вопросов», которые он задавал, зачастую, довольно бесцеремонно, ставя собеседника в неловное положение и заставляя, таким образом, либо явно врать, либо
говорить правду. Чаще, конечно, первое...
- И что же это Вам, полковнику, не хватало? Позвольте искренне удивиться, ведь слышать подобные истории, право слово, по – меньшей мере, странно! Итак, определённое положение в обществе, надо прямо сказать, у Вас было, верно? Попробую угадать дальше... Хорошая зарплата и, наверняка, помимо зарплаты, ежемесячный
солидный куш – тоже; подобающая квартира или большой дом, престижный автомобиль, лучшие школы и платные ВУЗы для детей, а так же много прочих прекрасных возможностей в жизни, которые предоставляет служебное положение такого ранга... И вдруг – всё под откос: отъезд, практически, в «никуда», крах каръере и, стало быть, всему
12
жизненному укладу... Абсолютно нелогично и, следовательно, труднопонимаемо. Что скажите?
Он произнёс всё равнодушным тоном, как – будто не придавал совершенно никакого значения словам, стараясь при этом говорить естественно, ровно, «на одном дыхании», даже не глядя на собеседника, но, что называется, чувствуя его. И только произнеся
последние слова, он поднял глаза и посмотрел на него с лёгким прищуром, испытующе, чтобы сразу, «слёту», поймать его первую реакцию. Первая реакция всегда важна, она может многое открыть опытному и наблюдательному. Шаталов, усмехнувшись, спокойно выдержал этот пристальный взгляд:
- Не знаю, поймёте ли Вы..., - произнёс он негромко и, прежде чем продолжить, на мгновение задумался.
По его лицу словно пробежало тёмное облачко: брови слегка нахмурились, а губы упрямо и даже зло сжались, но тут же, встряхнув головой, он снова улыбнулся и строгие морщинки, собравшие было лучиками у его глаз, мгновенно разгладились.
- Не знаю, поймёте ли Вы меня, ведь, судя по всему, мы с вами люди, так сказать, из разных поколений, - он посмотрел на Рязанцева прямо и открыто, - Абсолютно не понимаю, зачем мне это нужно, но, тем не менее, попытаюсь объяснить.
- Наверное, этот разговор более важен для Вас, чем для меня, - заметил Рязанцев и тоже скривил губы в усмешке, - У каждого человека бывает желание выговориться и тогда случайный собеседник оказывается очень даже кстати – потом не нужно стыдливо
мучиться сомнениями из – за своей откровенности. Ведь наша жизнь полна условностей, которые мы, зачастую, сами и придумываем. Например, кому что сказать, кому не говорить, а то, не дай Бог, неправильно поймут! Всякие там «этично – неэтично», «прилично – неприлично», «что подумают обо мне?...» и так далее... А тут – милое дело!
Как говорится, встретились два незнакомых одиночества, поговорили по – душам и разошлись, никаких тебе сомнений да сожалений, - и Рязанцев немного театрально развёл руки в стороны, словно приглашая присоединиться к его мнению.
Шаталов задумчиво кивнул головой:
- Что ж, пожалуй, Вы правы! Наша человеческая природа такова, что все мы или, по – крайней мере, большинство из нас, постояно нуждаемся в инвентаризации морали, в переосмыслении собственной жизни. Эмиграция явно способствует этому процессу...
Более пяти лет живу в Германии, но очень часто, просыпаясь по утрам, спрашиваю себя, зачем я здесь? И каждый раз приходится самому себе всё снова и снова объяснять... Вы правы, человек – это такое существо, которому свойственны постоянные сомнения. И чем более он интеллигентен, чем больше у него времени на всевозможные умственные изыскания, тем больше он им подвержен. Это неизлечимые болезни интеллигенции –
сомнения и болтовня... Так вот, - Шаталов осторожно, чтобы не пролить, взял наполненную до краёв рюмку и некоторое время удерживал её на весу, - В народе бытует поверье, что честные люди не бывают богатыми.
Он улыбнулся и выпил, затем, поставив рюмку и откинувшись на спинку стула, продолжил:
- Перефразируя эту поговорку, скажу, что честные полковники не бывают богатыми. Ну, если допустить, что в системе глобальной, государственной коррупции «честные» вообще могут стать полковниками... Конечно, «богатство» и «честность» -
категории философские, скажите Вы, всё относительно и познаётся в сравнении.
Согласен, но, даже «относительная» бедность, знаете ли, унижает человека. Когда твои сослуживцы начинают вдруг ездить на роскошных «иномарках», щеголять в дорогих костюмах, а их жёны – сверкать золотыми украшениями, когда тебе известна истинная
цена этого достатка и источники его происхождения, вот тогда и начинается тот самый «разлом», который проходит и через твою душу, и через всю твою жизнь, - Шаталов криво усмехнулся и у его глаз снова мелькнули строгие, недовольные морщинки.
13
- Мы - я имею в виду мою семью – всегда жили в той степени достатка, что позволяли наши с женой оклады. И не моя вина, что государство недостаточно высоко оценило мои профессиональные качества, мою честность и стремление служить ему, что называется, верой и правдой. С аналогичной дилеммой столкнулись и мои товарищи,
большинство из которых решили её не в пользу государства. Они стали сами обеспечивать и себя, и свои семьи, и своё руководство, как от них и требовалось. Всё это, естественно, только благодаря служебному положению. Для меня же такое решение оказалось неприемлемым, - несколькими неторопливыми глотками Шаталов допил содержимое
пивного бокала.
- Ну, прямо забытый «социалистический реализм», - пробормотал Рязанцев, воспользовавшись паузой, - Всё как – то слишком скушно, нудно и правильно: или белое, или чёрное, или честно, или... Не трудно угадать, что Вы предприняли, - воскликнул он чуть громче, как – будто первая фраза была предназначена ему самому и вот только
теперь, словно спохватившись, он обратился к своему собеседнику.
- Поскольку Вы не могли, «как все» и не могли этому...м-мм... противостоять, назовём это так, то Вам нужен был другой выход. Вы слишком интеллигентны и весьма предсказуемы в своих решениях. Только, ради Бога, не поймите меня превратно, я ведь не осуждаю Вас! Просто Вы могли позволить себе уехать, или, другими словами, могли позволить себе отойти в сторону, неважно, по каким причинам.
Шаталов отставил пустой бокал и кивнул:
- Да, это так, я нашёл выход для себя. Прекрасно понимаю, что Вы хотите сказать - кто уехал, тот и не прав. Но, знаете ли, весь парадокс именно в том, что я, хоть и уехал, но не считаю себя неправым, просто не захотел во всём этом участвовать, а бороться с системой в одиночку, по – меньшей мере, бессмысленно. Искать же единомышленников - дело, в общем – то, неблагодарное и затяжное. На это можно угробить целую жизнь, причём, полученный результат всегда остаётся сомнительным.
Он пожал плечами, высоко поднимая их под пиджаком, как бы говоря: «Ну, что я тут могу поделать?...» и пробарабанил пальцами по столу:
- Так вот, готовясь к отъезду, мы продали всё, что имели: десятилетний «Опель», который я покупал, далеко не новый, почти за четыре тысячи долларов, а при продаже выручил что – то около двух; нашу двухкомнатую квартиру мы отдали соседям практически даром, причём оптом со всей мебелью – всего за четыре тысячи, кроме этого,
они же купили и мой гараж. Вместе с небольшими сбережениями весь капитал составил порядка 7000 долларов. Конечно, по так называемому «закону подлости», время для продажи было не самое лучшее – тогда цены существенно упали, но и продавать нам, как видите, было особенно нечего. Ждать же лучших времён, а с ними и более высоких цен, мы не стали - нужно было ехать, пока меня выпускали.
Рязанцев слушал внимательно и с удивлением поймал себя на мысли, что готов поверить своему собеседнику. «Что ж, вполне может быть... А почему бы и нет? В любом случае, он весьма убедителен, нужно отдать ему должное...»
- Часть денег я оставил маме – это был её «неприкосновенный запас» на «чёрный день», - Шаталов грустно улыбнулся, - Кое – что нам пришлось потратить на оформление документов, на билеты для всей семьи и на саму дорогу, а что – то «проесть» до отъезда, ведь ни я, ни жена уже не работали и других средств к существованию у нас не было...
Одним словом, после обмена на границе, с учётом разницы курса валют, всё моё «достояние» составило ровно 4000 евро. Это и был «задел» для устройства новой жизни.
Как Вам такой сюжет, а? Говорите, забытый «соцреализм»? Вот вам и «полковничья зарплата», и «помимо», и «солидный куш»!
Поймав удивлённый взгляд Рязанцева, Шаталов рассмеялся:
- Не верите? Трудно вписывается в нарисованную Вами схему жизни «чиновника высокого ранга»?
14
Рязанцев некоторое время курил, задумчиво поглядывая на Шаталова, а затем, с явным сомнением в голосе, нахмурив лоб, произнёс:
- Вы хотите сказать, что в наш век повальной коррупции ещё существуют люди, которые не берут взяток? Причём, в правоохранительной системе?! Вы говорите сейчас о нашем обществе или о каком – то выдуманном, идеальном или... виртуальном?
Патологическая честность, это, простите меня, скорее смахивает на диагноз!
Шаталов, не торопясь с ответом, усмехнулся и посмотрел на него хитровато – прищуренным глазом. Затем, как – бы обозначая очередной тайм – аут, он наполнил рюмочки и жестом попросил пробегавшую мимо кельнершу принести ещё два бокала пива вместо тех, которые они с Рязанцевым уже выпили. В процессе беседы пиво всегда пьётся легко, это нетрудно заметить, хотя, кого интересуют подобные мелочи?
Специфика же «придорожного» или «привокзального» заведения такова, что заказы посетителей тут выполняют очень быстро. Уже через несколько минут, следуя обратно от барной стойки, неунывающая и неустающая официантка поставила перед ними два очередных запотевших бокала, украшенных сверху белыми пенными шапками. Поблагодарив её улыбкой, Шаталов снова повернулся к Рязанцеву. Приподняв свою
рюмку: «Ваше здоровье, Олег Витальевич!» - он, не торопясь, выпил. Рязанцев, всё ещё хмурясь, последовал его примеру, после чего негромко пробормотал, ни к кому конкретно не обращаясь: »Могли бы всё же нормальные рюмки принести, а не эти... напёрстки!», как бы соглашаясь с предложенной Шаталовым паузой.
Несколько минут они сосредоточенно закусывали, после чего беседа неторопливо потекла дальше.
- Вот Вы сказали - «патологическая честность», - Шаталов ещё немного ослабил гастук, слегка потянув строгий узел вниз.
- Да разве встречается в нашей жизни честность в чистом, так сказать, виде да ещё и в такой концентрации, чтобы называться «патологической»?!, - он хмыкнул и покрутил головой, - Чудно рассуждаете, Олег Витальевич! На грешной земле святые не
живут... Выдуманное, идеальное, виртуальное общество? Нет, милейший! Просто надо, хотя бы иногда, помнить о тех самых моральных ценностях: не убий, не укради, не возжелай... Слыхали, наверное? И, по – возможности, соблюдать их. А если совсем уж трудно следовать библейским заповедям, то хотя бы для самого себя установить предел в
«загребательстве» - возьми, раз имеешь такую возможность, но совесть имей! Как насчёт совести? Тоже, небось, слыхали такое слово?
Рязанцев согласно кивнул и снова закурил. На этот раз он не обманывал самого себя и затягивался табачным дымом глубоко и неторопливо, с видимым удовольствием. Морщины на его лбу разгладились, от прежней нахмуренности не осталось и следа, он поглядывал на Шаталова внимательно и с интересом. Для задушевного разговора нужно чувствовать настроение собеседника, быть с ним открытым и понятным, дать ему возможность выговориться, нужно терпеливо выслушивать его монологи, порою нудные и бесконечно – длинные, при этом попытаться
понять его или хотя бы сделать вид, что понимаешь. И разве Рязанцеву было этого не знать?! Он давно уже понял, что именно такого разговора хотел его собеседник.
- Наверное, я, что называется, один из «последних могикан», - продолжал, между тем, Шаталов, - Не знаю, откуда во мне такое обострённое чувство совести и нетерпимости к несправедливости, к подлости, к подлецам всех мастей. Скорее всего, так
меня воспитали. Я, конечно, не ангел и крылья за спиной не растут, приходилось многое делать, в том числе и, так сказать, непотребное с точки зрения морали, а порой, и закона.
Иногда приходилось и взятки брать, каждый раз чувствуя себя продажной девкой, и начальникам в «высокие кабинеты» заносить, ненавидя за это и их, и себя, а то ещё и «заказы» «сверху» выполнять... Да, да, Вы не ослышались!, - воскликнул он, заметив
лёгкую скептическую улыбку, мелькнувшую на лице Рязанцева, - Именно «приходилось» всё это делать, потому что таковы были правила игры!
15
Шаталов на секунду замолк и слегка улыбнулся, голос его зазвучал насмешливо:
- Знаете, как выяснилось, давать взятки начальству мне оказалось легче, чем брать самому! Когда несёшь «отчёт о проделанной работе» и отдаёшь этот конвертик чинуше, чтобы он тебя лишний раз не дёргал и дал возможность спокойно заниматься делом, ощущаешь своё превосходство над ним. Ты – «покупатель», ты берёшь его со
всеми его гнилыми потрохами, как с бесплатным приложением! Правда, даже тогда, в краткий момент твоего тайного триумфа, ты ощущаешь свою странную схожесть с ним, а так же определённую зависимость от этого упыря... После секундной паузы голос Шаталова зазвучал уже безо всякой иронии:
- Значительно хуже чувствуешь себя, когда тебе самому приходится «найти» эти деньги, тут уже ты – продажная тварь... У тебя нет другого варианта, или ты сам должен что – то «замутить» и денёг срубить, или своих подчинённых озадачить – так, мол, и так, к концу месяца, будьте любезны, каждый мне принесите в клюве... Последнее для чинуш
предпочтительнее, чем больше людей участвует в игре, тем лучше! И денег больше, и кругом все «свои», все «повязаны»! А что делать? Как говорится, с волками жить - по волчьи выть! В противном случае, эта коррупционная машина просто перемелет тебя и выбросит, как чужеродный элемент. Но одно правило у меня было неизменным: никогда не брать денег с бандитов! Что бы они не предлагали... И подчинённых я старался не
впутывать, пока была возможность найти какого – нибудь «спонсора» под растущие аппетиты начальства, я это делал... Конечно, тут явный самообман: и «спонсор» - то, зачастую, тот же самый бандит, только под другим соусом, и подчинённые сами по – себе впутывались...
Снова короткая пауза, которую Рязанцев даже и не попытался прервать, зная, что продолжение сейчас последует, и не ошибся. Ещё раз вздохнув, Шаталов, словно самому себе, задумчиво произнёс:
- Оказавшись, помимо своей воли, в болоте, я старался барахтаться на поверхности, чтобы не утонуть. И всё это до тех пор, пока мог... Чувстовал, что сжимаюсь внутри, как пружина, но терпел, наивно надеясь, что вот – вот всё изменится и будет, как и должно было бы быть, - встряхнув головой, Шаталов замолчал и быстро улыбнулся, немного робко и смущённо, как - будто извинялся за что – то.
«Да», - подумал про себя Рязанцев, - «наивность неприлична уже после пятнадцатилетнего возраста, господин полковник!», - но ничего не сказал вслух, а чтобы дать Шаталову возможность собраться с мыслями, посмотрел в окно, за которым всё ещё не прекращался дождь.
Мелкая водяная крупа щедро осыпала затемнённое вечерним бархатом оконное стекло, превращаясь на его поверхности в дождевые капли - обильные, многочисленные, беспрерывно катившиеся вниз по этой искусственной глади, догонявшие и обгонявшие друг друга, порою сливавшиеся вместе, но, в любом случае, навсегда исчезавшие из поля
зрения, как только им, беспрекословно подчинявшимся законам природы, удавалось доскользить до конца этой прозрачной поверхности.
Временами стекло отзеркаливало и тогда в нём, немного скошенно и смещённо, отражался зал ресторана всё с теми же плафонами ламп, маленькими столиками и искривлёнными контурами людских силуэтов. Но, стоило только посмотреть в это странное зеркало под другим углом, как оно, благодаря уличному освещению, тут же становилось оранжево – прозрачным и тогда сквозь него можно было увидеть неизменно - безрадостный пейзаж осеннего промышленного пригорода.
Полюбовавшись несколько секунд на «буйство природы», Рязанцев отвернулся и невольно окинул взглядом зал ресторана, который, в сравнении с «потусторонней» непогодой, выглядел ещё уютнее, чем это показалось ему прежде, ещё в самом начале вечера, когда он только пришёл сюда, усталый, раздражённый, весь какой – то
вымотанный и не знающий, куда себя деть.
16
Сейчас, после нескольких часов, проведённых тут, ресторан превратился в этакий тихий и умиротворённый островок, в маленькое царство стабильности и сытости, где нет жизненных бурь и прочих неприятностей, где время течёт неторопливо и размеренно.
- Зачем же нужно было столько лет терпеть, коль «царёва служба» стала ..м-мм... тяжела?, - спросил он, чувствуя, что пауза затянулась, - Уволились бы и занялись чем – нибудь другим.
Шаталов кивнул и тут же ответил, словно ожидал именно такого вопроса:
- Я же говорил, что это будет трудно понять. Не обижайтесь, но, Вам, людям другого поколения, действительно может показаться странным... У нас разные представления о многом. Я делал эту работу, потому что считал и считаю её своим призванием, своим долгом, простите за пафос. Представьте, - он усмехнулся, - что ещё
будучи рядовым следователем, я провёл не одну ночь на стульях в своём кабинете, заканчивая, скажем, сложное уголовное дело и заработавшись допоздна. Для того, чтобы работать взахлёб, не считаясь с личным временем, нужно очень любить своё дело, а учитывая невысокие должностные оклады, любовь эта бескорыстна в прямом смысле слова, - лёгкая усмешка, на этот раз немного грустная, быстро скользнула по его губам
- Кстати, как и всякое настоящее чувство, такая любовь не проходит с годами, зачастую мне и сейчас снится, что я выезжаю на осмотр места происшествия...
Рязанцев не спешил включаться в разговор и только кивнул головой, соглашаясь. Явно приободрёный его поддержкой, Шаталов продолжил:
- Да, в горячие и суматошные 90 – е годы, когда бандитизм буквально захлестнул страну, приходилось нарушать закон, так сказать, ради достижения справедливости.
Например, арестовывать бандитов – самых, что называется, крутых и быковатых - за умело подброшенный операми «ствол», зная, что другим способом этого гада было не зацепить - очень уж хорошо устроился!
Его губы зло и упрямо поджались, на долю секунды колюче прищурились глаза, но, тут же, буквально через несколько мгновений, его лицо вновь приняло невозмутимое выражение.
- В моей личной практике это были единичные случаи, адресные акции, применяемые к конкретным людям, чью преступную деятельность было трудно доказать, пока они оставались на свободе. Учтите, - Шаталов приподнял вверх указательный палец, - опасную преступную деятельность! Я никогда не использовал бы подобные
методы, если бы имелся другой выход. Это слабое оправдание, но я и не оправдываюсь.
Речь не шла о каком – нибудь воровстве, а исключительно только о тяжких преступлениях, таких, как разбои, бандитизм, убийства и только в отношении, так называемых, «преступных авторитетов», людей, возглавляющих целые преступные организации. Порою только так можно было спасти чью – то жизнь... По сути, тогда в стране шла самая настоящая необъявленная война с криминалитетом, конечно, без
активных и открытых боевых действий, но война жестокая, бескомпромиссная, не прекращающаяся ни на один день. Как на любой войне, тут были и свои герои, и свои предатели, и громкие победы, и не менее громкие поражения. Как и в любой войне, в ней трудно определить окончательного победителя, да и к тому же, она ещё не закончилась, -
Шаталов снова пробарабанил пальцами по столу.
- Но, честно сказать, - продолжил он, глубоко вздохнув, - совесть абсолютно не мучила после того, что приходилось столь изрядно нарушать закон, ведь в результате этого удавалось пристроить на нары пару – тройку отъявленных негодяев. Знаю, что сказали бы многие, услышав сейчас меня: закон, мол, всегда соблюдать надо, это, мол, не
дышло, которое куда крутнул, туда и вышло... Но я всегда был непоколебимо убеждён в своей правоте, в том, что делал благое дело и не для себя. Да, нарушая закон, мы не имели абсолютно никакой личной выгоды, - Шаталов сжал кулак и, словно демонстрируя правдивость своих слов, слегка пристукнул им по столу, - Мы просто хорошо делали свою работу. Именно такими были правила игры, - и он снова пожал плечами, - Они менялись в
17
зависимости от того, кто в стране «правил бал». Только со временем я убедился, что до тех воров, которые засели «наверху» и кого действительно нужно было бы «пристроить» лет этак минимум на пяток, уже и не дотянешься, руки коротки... Вот так - то!
Рязанцев, слушая своего собеседника, вдруг подумал, что то, о чём они говорили сейчас, никак не гармонировалось со всем этим уютом, спокойствием и