Владимир Адамович Парфенков шёл на остановку троллейбуса и смачно ругал себя за то, что сунулся на это мероприятие…

Когда директор их школы Валерий Григорьевич сегодня утром в учительской предложил по желанию посетить освящение музея Василия Рахновского, он мог бы отказаться. В конце-концов он учитель русского языка и литературы, а Рахновский – поэт украинский, но задребезжала краеведческая струна в душе молодого учителя, и он после третьего урока отправился в центр Изотовска. Краеведением Владимир Адамович «заболел» в позапрошлом году, после окончания Торского госуниверситета он, отработав безбедно два года простым учителем, получил классное руководство. Ему достался 5-а класс, и первой их внеклассной работой было подготовка реферата на городской краеведческий смотр. Конечно же, реферат он написал тогда сам, не доверив своим юным воспитанникам отстаивать честь школы. Он взял за основу рассказа историю первого православного храма в Изотовске (тогда ещё Изотовке), который был открыт во второй половине XIX века при штейгерском училище имени Самуилова. Их класс тогда очень достойно выступил. Реферат о Свято-Макарьевском храме был отмечен дипломом первой степени среди учащихся средней школы. Петя Катченко и Таня Киева, которые озвучивали этот реферат, отчитали и забыли, а Парфенков на краеведенье после этого «подсел». Он начал собирать публикации, связанные с историей города, топонимикой и гидронимикой родного края. На выходные он мог сорваться и пойти искать истоки рек (а на территории Изотовска своё начало берут 29 рек), то обследовать холмы и курганы, а иногда и просто шёл бродить по склонам терриконов, отыскивая отпечатки растений или моллюсков в кусках породы. А потому, после своих уроков съездить на мероприятие посвящённого творчеству поэта-диссидента, который пару лет жил и работал в Изотовске, Владимиру Адамовичу показалось вполне закономерным решением.

Когда он подошёл к музею, который располагался на первом этаже панельной пятиэтажки, на высоком и широком крыльце уже стояли группки людей, среди которых угадывались журналисты городской прессы и радио, также Владимир Адамович заметил несколько учителей из других школ и изотовских литераторов. Из дверей появился директор музея и пригласил всех гостей вовнутрь, пояснив, что священник уже на подъезде, а пока можно ознакомиться с экспозицией. И Парфенков со всеми ожидавшими на крылечке стали потихоньку перемещаться с улицы в помещение. Музей состоял из небольшого фойе, кабинета директора и деловода, а экспозиционный зал, который был единственным, оказался просторным, хотя с невысоким потолком. Стена напротив была украшена панно, на котором были изображены заключённые с кирками и лопатами в руках, а у подножия этого изображения располагался макет зоны с миниатюрными вышками и бараками, окружёнными колючей проволокой, табличка возле этой экспозиции была лапидарной «Пермь-36». На стене справа были рукописи Василия Рахновского и большое распятие и рядом фрагмент стены карцера, на которой рукой поэта нацарапаны его последние слова на украинском языке: «Господи, благодарю». Стена слева была заставлена витринами, на которых располагались документы, связанные с жизнью, творчеством и заключением Василия  Рахновского, его рукописи, фотографии гражданские и тюремные, а на краю витрины висела тюремная роба. В самом углу был устроен карцер, по типу того, в котором поэт и умер. А стена возле входа была занята полками с книгами, как самого Рахновского, так и материалов о нём, юридического и литературоведческого характера, без какой либо систематизации, всё вперемешку, всё вповалку. 

Когда народ сгрудился, появился протоирей Василий из Свято-Казанского храма, который располагался в жилмассиве Мария, батюшка был вместе с пономарём, они надели облачения и запели: «Царю Небесный…» Рядом стоявшие женщины подхватили, Владимир отметил про себя, что среди подпевающих были и педагоги, а также участники хора из Дома учителя, которых он помнил по городским мероприятиям. После того, как были прочитаны и пропеты необходимые молитвы и псалмы, отец Василий окропил экспозицию, после чего они откланялись и ушли. А слово взяла сперва деловод, весьма представительная дама лет около пятидесяти с белокурой кудрявой шевелюрой, она рассказала об основных задачах музея, о его устройстве и богатом архиве, который просто невозможно выставить весь. Владимиру понравилось, с каким воодушевлением она рассказывала о вверенном ей музее, она чуть ли не порхала от объявшей её лёгкости слова. А затем слово попросил директор, он же автор идеи появления этого объекта в городе, полковник внутренних дел запаса Фёдор Олегов:

- Дорогие друзья, спасибо, что сегодня вы пришли в гости к поэту Василию Рахновскому, вы знаете, что наше заведение открыло свои двери ещё четыре года назад, но сегодня мы решили освятить нашу экспозицию, будем надеяться, что наш музей прослужит долго. А сейчас я хочу предоставить слово соратнику Василия Симоновича, который специально приехал ко дню нашего мероприятия из Киева. Встречайте – Василий Мальников.

И Фёдор Олегов взмахнул рукой в сторону публики, и из толпы вышел высокий худощавый гражданин: седоватый, остроносый с усами, а-ля Мыколайчук, в элегантно-подогнанном по фигуре костюме в зелёно-оливковую клетку, важной деталью всего гардероба являлся зонт-тросточка, на который он опирался.

- Дийсно, - сказал гражданин, - мэнэ звуть Васыль Мэльныков. Я вдячный, шчо мэнэ сёгодни запросылы на цэй захид. Але шчось мэни анияково, дивлячысь на все цэ… Розумиетэ, я прыйихав у мисто, дэ жив мий пры́ятэль, Васыль Рахнивськый, и я шокован. Куды на заходь, чы то до крамныци, чы то библиотэци, нихто нэ розмовляе украйинською мовою. Я всэ розумию, спадшчина радянського рэжиму, але ж не можна знэважаты ридну мову. До рэчи, справа в тому, что на землях украйины николы росияны не булы коренным насэленням. На тэрэнах нашойы дэржавы усього чотыры коренни нацийи: украйинци, карайимы, гагаузы, та крымськы татары, а росиян тут ниякых не було. Все це дуже жахлыво. 

И он оглядев ещё раз экспозицию, вдруг встрепенулся и продолжил:

- Ось, бачытэ, навить поклыкалы сюды московськых попив, яки освячали залу, навить концтабор попрыскалы, я навить подумав, бронь Боже, не дай шчоб всэ знов повторылося.

«То есть, если бы попы были «киевские», - подумал Владимир Адамович, - то освящение бы не вызвало таких ассоциаций?». Но вслух произнести не посмел, гадская субординация, долбанное уважение к старшим, сволочное, ничем не оправданное чувство гостеприимства! Собравшаяся аудитория тоже безмолвствовала, журналисты, учителя, литераторы, все стояли в состоянии какого-то транса, как бандерлоги перед Каа. Никто не посмел пресечь это ядоизливание господина с зонтиком. А тот, распоясавшись, продолжил вываливать на головы изотовчан «факты» альтернативной истории, на своём цвенькающем говоре. В конце-концов, Парфенков не выдержал и демонстративно, пройдя через зал перед носом зарвавшегося (завравшегося) оратора, и хлопнув дверью, покинул безмолвное собрание интеллигенции. На крыльце стоял руководитель литобъединения «Восхождение» Николай Егорцев. 

- Вы тоже не выдержали сентенций этого пижона? – поинтересовался литератор.

- Не выдержал, - ответил Владимир Адамович, - пригласили свинью за стол!

И, удручённый гнусным настроением от этой встречи с гостем города, пошёл восвояси. Владимир Адамович Парфенков шёл на остановку троллейбуса и смачно ругал себя за то, что сунулся на это мероприятие. То, что это мурло в интеллигентном костюме нагадил в душу изотовчанам, задевало меньше, чем то, с каким смиренным видом все это молча «проглотили».

В школе он не стал делать доклад о мероприятии, и о своём впечатлении никому не рассказал, но неоднократно прокручивая в голове этот случай, он понял одно: нездоровый национализм – это демоническое начало разрушения, однажды сыграет не самую лучшую роль в жизни его Страны.

***

Когда по прошествии определённого отрезка времени пришла война с лицом этого воинствующего национализма, Владимир Адамович, лёжа в окопе под Жмаканкой, в свой последний день, вспомнил об этом мероприятии. И за несколько минут до вражеского миномётного обстрела успел подумать о том, что этот «клетчатый» с зонтом просто оказался тем чеховским ружьём, которое в конце-концов выстрелило, спустя восемь лет, в 2014-м.