Леонид ПОДОЛЬСКИЙ

Мы продолжаем публикацию отдельных глав из эпического романа писателя Леонида Подольского «Финансист». Роман посвящён бурным событиям российской истории 1992-1994 годов, когда начинались российский капитализм и российский авторитаризм. Публикация романа ожидается в течение 2023- 2024 годов.  

Часть 2, глава 10
 
Профессор Клейн оказался так же точен, как некогда философ Кант. Ровно в восемнадцать, секунда в секунду, Игорь увидел Бориса Марковича, спускавшегося на набережную Айяркон. Профессор был с тростью, в соломенной шляпе и в белом, не по сезону (считалось, что  наступила зима), пиджаке. Он медленно, в задумчивости, перешел через дорогу и, не ускоряя шаг, пошел вдоль моря, так что Игорю ничего не стоило его догнать. 
Профессор Клейн узнал его сразу и ничуть не удивился.
- Какими судьбами? Насовсем? Рад вас видеть! За те несколько месяцев, что я здесь, я повстречал тут массу московских знакомых. Такое впечатление, что Тель-Авив на время превратился в Сочи или в Ялту.
- Я послезавтра улетаю в Москву, - сообщил Игорь. – Я здесь уже целый месяц.
- Да-а, - протянул профессор, думая о чем-то своем. - Изучая судьбы русской эмиграции, я никогда не думал, что сам окажусь беглецом. Хотя, не скрою, бывали мысли. Тем более, что меня приглашали читать лекции в Америку.
- Мне Александр Гуревич рассказывал, что у вас были неприятности в Москве. 
- Да, убили зятя, - подтвердил Борис Маркович. – Он был банкиром. Может быть слышали, Российский Инвестиционный Кредитный банк? Вы ведь тоже, кажется, стали бизнесменом? В Москве прямо охота идет на предпринимателей.
- Нет, не слышал. Очевидно, не очень большой банк. Меня тоже могли убить. Похищали. Но я отделался выкупом. А бизнес мой рухнул. Почти рухнул. Остались только суды.
- Я больше ничему не удивляюсь, - вздохнул Клейн. – Бизнесмен в России – это очень опасная профессия, вроде сапера. Требуются в первую очередь не деловые качества и острый ум, а крепкая крыша и связи. Но это же нонсенс. Я говорил Александру, зятю, чтобы он был осторожней. Что у него нет за спиной могучей руки в органах, нет папы прокурора. Он был из ученых-гуманитариев, историк, как  и я. Как историк он тоже все время ходил у грани. Ведь куда ни кинь… Даже реформы Александра второго, - это была тема его диссертации – ведь что из них вытекало? Реформа государственного управления, Столыпинская реформа, развитие русского капитализма… А дальше все упиралось в фундаментальный вопрос о системе… О соотношении государства и человека… Об институтах… О том, что сегодня называется русской системой  и что практически осталось неизменным и после семнадцатого года,  даже наоборот, окончательно закостенело. Я все больше опасаюсь, да, к сожалению, все сильнее, что слишком сильна, просто срослась с нами, ордынская традиция…
Банкиром он стал почти    случайно. Друзья уговорили, подался в кооператоры. Как ни странно и невероятно, в банкиры иногда идут из чистых побуждений. Не часто, но бывает…
 Я советовал: от нефти и алюминия держаться подальше. Слишком криминальный бизнес. Слишком много крови… бандитов. Но он не очень прислушивался. Он по серьезному собирался   модернизировать Россию. Верил, что возможно... Идеалист… 
- Вы думаете, его убили из-за нефти? Или из-за алюминия?
- Мы не очень знали его дела. Ни я, ни дочка. Уже после смерти мы узнали, что у него были тысячи приватизационных чеков. И все куда-то пропали. И деньги из сейфа. Какие-то межбанковские кредиты… Когда Сашу убили, дочке стали угрожать, будто он кому-то сильно задолжал. Стали требовать огромные деньги. А банк захватили какие-то люди. Я так полагаю, из органов. Из его же службы безопасности, бывшие чекисты. Но чекистов, как известно, бывших не бывает. Предъявили какие-то векселя, скорее всего поддельные. Но нам не до того было, пришлось все бросить и как можно скорее уехать. Хорошо хоть, что обе квартиры – и нашу, и дочкину – мы вовремя успели приватизировать.  
- А что правоохранители? – Поинтересовался Игорь. – Хоть что-нибудь говорили?
- Вы же знаете, какое у нас государство. И какое время, - Игорю показалось, что Борис Маркович произнес это с укоризной. – Все держалось на страхе, на тотальном «нельзя» - и вдруг ни страха, ни этого самого «нельзя». Все практически сразу развалилось. И еще грызня наверху. Вы полагаете, что Ельцин демократ?
- Я думаю, что Ельцин – наименьшее из возможных зол, - осторожно сказал Игорь.
- Да, может быть. Может быть, - задумчиво повторил профессор. – Мы очень долго шли к краху. Царская империя развалилась в несколько дней. Большевики ее собирали по кусочкам – силой и страхом. И демагогией тоже. И вот, снова развалились по тем же разделительным линиям, по тем же национальным границам. Это ли не показательно? Мы были  могучим Голиафом, но с исключительно дурной головой. Мы воображали о себе, что мы – лучшие, самые умные, самые  сильные, самые большие марксисты. И вот… Сила оказалась не в танках и   ракетах…
В сущности, - продолжал Клейн после паузы, - ни Ленин, ни тем более Сталин, не были настоящими марксистами. Ленин – предельный прагматик, даже циник, он очень ловко использовал марксистскую теорию, приспосабливал ее к России, а Сталин – профессор Клейн сделал долгую паузу. – Сталин – свирепый государственник, то, что сегодня называется национал-патриот.   
Да, именно национал-патриот, - подтвердил свою мысль профессор. – Только в марксистской       шкуре. Использовал теорию, фразеологию, Интернационал, все, что возможно было использовать, он был очень хитрым политиком, диктатором высокого класса, но не марксистом.
- А что такое по-вашему марксист? – Спросил Игорь.
- Очень интересный  вопрос. Здесь как раз и заключено шулерство, - Борис Маркович от возбуждения махнул тростью. – Маркс подробно исследовал капитализм  XIX века. Все же он был очень серьезный ученый, хотя и схоласт. Но теорию социализма, теорию революции он не разрабатывал. Он дал лишь ряд очень общих положений, вроде диктатуры пролетариата или пролетарской революции сразу в нескольких индустриально   развитых странах. Что-то вроде умозрительного прогноза. Но ведь ничего  не подтвердилось. Та же диктатура пролетариата. Посмотрите на нынешних рабочих. Ведь они все сдали и сдадут без боя, без малейшего сопротивления позволяют грабить страну. Где у нас профсоюзы? Где рабочее единение, солидарность? Единственный дельный, боевой профсоюз – в Польше, «Солидарность», но это вовсе не социалистический профсоюз.
Диктатура комбюрократии, вот что это было в Советском Союзе. При весьма пассивном отношении рабочих. И революцию делали отнюдь не рабочие. Люмпены. Разложившийся,  спившийся петроградский гарнизон. Царь Николай II и его окружение от большого ума сами подложили под себя мину, причем огромной разрушительной силы. А рабочие, они, конечно, служили пушечным мясом революции, но не больше. Они играли сугубо подчиненную роль. Посмотрите хоть на «ленинскую гвардию», на этих профессиональных революционеров. Много ли среди них было рабочих? Особенно на главных ролях?
И так во всем. Маркс многократно ошибался. Маркс совершенно не был пророком. И те, кто называли себя для солидности марксистами, они просто делали подмену. Что называется, ловкость рук. Никакой разумной научной теории социализма не существовало. И, что интересно, так и не было создано.   Ничего, кроме псевдонаучных фантазий. Сплошной догматизм. Социалисты апеллировали исключительно к глупости, к незнанию, к доверчивости человечества. Но кое-кто все-таки попался.
Печально, но их жертвой стала именно Россия. За социализм стали выдавать этатизм и азиатский способ производства.
Вы спросите, почему в сети попалась именно Россия? Потому что мало где существовал такой глубокий разрыв, такая чудовищная пропасть между властью и народом, между классами. Правительство исключительно не умело разговаривать со своим народом! «Кровавое воскресенье»[1]: это как? Людей расстреливали исключительно за то, что они пришли к своему царю с петициями, с иконами, и его же, царя, портретами! А Ленский расстрел[2]?! 
Но вот устанавливается Военный коммунизм и начинаются экспроприации зерна у крестьян. По существу ничего нового, раньше происходили экспроприации банков «на цели революции» - вы помните катехизис революционера[3]: «все дозволено во имя великой цели; цель оправдывает средства»  и все такое.
Не просто производят экспроприации, расстреливают без суда за малейшее неповиновение, за малейшее несогласие. Из-за одних подозрений. Вообще расстрел становится нормой жизни. Расстрелы, лагеря, ГУЛАГ, революционное право. Наконец, уже после Сталина,  Новочеркасск - все это не напоминает вам «Кровавое воскресенье», или Ленский расстрел? Так сказать, преемственность в чистом виде, только в геометрической прогрессии. Царя расстреляли, царскую семью расстреляли, но режим, но нечто сущностное, глубинное… Форма и риторика совершенно другие, но вот насчет сущности, насчет содержания серьезный вопрос. Система не сильно изменилась…
Есть много причин, отчего партия заговорщиков во главе с Лениным (пишем: «заговорщиков», читаем: «революционеров», или наоборот) – отчего партия заговорщиков сумела захватить власть. В истории это не такая уж редкость, когда маргиналы захватывают власть. Удивительно то, что они сумели продержаться так долго и даже придать режиму видимость легитимности. Но и этому есть объяснение: сначала глубочайший раскол общества, вековая ненависть, межклассовые и межэтнические противоречия, все прежние силы дискредитированы, плюс выдающаяся демагогия. А потом – большой страх. 
В сущности, это был бандитский режим. Его оружие – мелкие подачки, обман и страх…
- Опираясь на насилие, Советская власть могла продержаться еще несколько  десятилетий, несмотря на все известные объективные обстоятельства и даже вопреки одряхлению и деградации режима. Советская власть рухнула, как только Горбачев попытался ее реформировать. Дело, мне представляется, не в его многочисленных просчетах. Просто эта власть была нереформируемой. Советский Союз не мог превратиться в демократическое государство, демократия была для него столь же смертельна, как избыточная концентрация кислорода для человека, - высказал свое мнение Игорь.
- Да, вы правы, - согласился Клейн. – Под лежачий камень вода не течет. А строило только пошевелить камень, попытаться сдвинуть его с места…
Однако вспомните Бисмарка: «На штыки можно опираться, но на них нельзя сидеть». Ни одна власть не может продержаться долго, если станет опираться на одно насилие. Вы, наверное, помните универсальный опыт всех империй, в том числе и Российской: «разделяй и властвуй». И очень специфический опыт Советской империи: поддерживать градус ненависти, искать и находить врагов. Другие империи нередко играли на национальных противоречиях, а Советская – на классовых. И даже когда классы исчезли, были стерты: охота на старых специалистов, на выходцев, на интеллигенцию. Процессы Промпартии, Трудовой крестьянской партии[4], этих партий они выдумывали сколько угодно. Лишь позже они переключились…
- На безродных космополитов?[5] – Подсказал Игорь.
- Да, именно, - подтвердил профессор. – Но это общеизвестно. «Дело врачей», антисемитизм Сталина - тут могли быть и личные мотивы, даже много. Но я хотел бы обратить ваше внимание на другой момент, исключительно недооцененный. В первую очередь нашими так называемыми патриотами.
- Да? – Заинтересовался Игорь.
- Вы, конечно, слышали про «Ленинградское дело»?[6]
- Да, слышал, - подтвердил Игорь. – Но не очень понял, в чем его суть. Берия?
- Кремлевские интриги, конечно, имели место. Борьба кланов у трона дряхлеющего  вождя. Но в данном случае речь не об интригах. Сталин – совсем не тот человек, которым можно было манипулировать. Это был фанатичный имперец. Воссозданию Российской империи он посвятил жизнь. Вернее, по иронии судьбы, первую половину жизни он посвятил ее разрушению, но вторую – именно ее воссозданию, пусть и с новым гимном и флагом. Борьбе за мировое господство, причем за победу не абстрактной коммунистической идеи, а именно империи. Русской или Советской. Москвы, одним словом. 
Сталин, как это парадоксально ни прозвучит, больше всего боялся именно русского национализма, даже его призрака. Казалось бы, противоречие: это он, Сталин, первым употребил определение «старший брат»; это он, Сталин, особенно выделял русский народ. Вы, наверное, слышали его определение: «самая выдающаяся нация из всех наций, входящих в Советский Союз».
Русский народ –образующая государство нация, и Сталин не мог не оценить особую роль русского народа в победе над Германией, все так. Но он же, Сталин, как смерти боялся русского национализма, видя в нем исключительно разрушительную силу. Все в одном флаконе: подсознательно ощущал себя русским националистом, шовинистом, и  испытывал тайные комплексы, и смертельно боялся… 
Такие превращения случаются в истории, даже не редко: Ирод Великий, Александр Македонский[7], Чингисхан[8]…
- А «Ленинградское дело»? – Напомнил Игорь.
- Ленинградцы всего-то предложили создать Компартию России и перевести российское правительство в Ленинград. Для Сталина этого оказалось достаточно. Он сразу осознал, что это путь к распаду Союза, к противостоянию России и центра. Понял и стал выжигать каленым железом, чтобы никому не повадно.
Сталин понял, а наши коммунисты, наши национал-патриоты, наши «руситы»[9] - нет. Советский Союз был так устроен, что национализм в республиках, а он всегда существовал, не был так опасен и допускался в определенных рамках, но русский национализм мог оказаться смертельным. Что и произошло. Двоецентрие. Двоевластие. Даже не национализм, а элементарная суверенность России.
- Да, - подхватил Игорь, - когда мне один из депутатов сказал, что  законы России могут быть выше законов Союза, когда российский парламент во главе с Ельциным заговорил о суверенитете, мне почти сразу все стало ясно: это короткий путь к распаду. Получалась совершенно неустойчивая конструкция. Она еще могла существовать, как существует Европейское Сообщество, но главный президент в этой конструкции не был нужен совершенно. В последний год существования Союза весь этот так называемый Новоогаревский процесс представлял собой очень жалкое зрелище, когда Горбачев пытался найти для себя центральное место в многополярной конструкции, у которой по определению не могло быть единого центра. Тут или-или, или централизованное государство, или – что-то вроде СНГ, совершенно рыхлое.
- Да, действительно это была агония. Личная трагедия. Но вот какой парадокс, практически никем не замеченный: от распада Союза, если отбросить в сторону державные амбиции и наши неумные претензии на всемирную роль, наш странный «космизм», больше всех выиграл именно  русский народ. Российский народ, - поправился Клейн. – Противостояние Ельцина Горбачеву, его борьба за власть, его политика – все было крайне неэтично, на грани, а может и за гранью предательства, эгоистично, по-хамски, но… Вопреки ельцинской антиэстетике, ельцинскому популизму, выиграла именно Россия. Сбросила бремя империи, великодержавия… Ни одна империя в мире с таким сладострастием, с такой яростью не разрушала самое себя… Но боюсь, что это ненадолго. Освобождение от имперского бремени, от державности, не было сознательным. Люди, даже политики, редко осознают глубинную суть событий, редко делают правильные выводы.  Парадокс состоит в том, что именно в России громче всего раздается плач по кончине Союза. А ведь именно Россия – и так называемые патриоты, и так называемые демократы, каждые по-своему – внесла решающий вклад в процесс распада, и ведь Россия больше всего выиграла!
- Баба с возу, кобыле легче? – Подсказал Игорь.
- Вот именно, - тотчас согласился профессор. – Многие убеждены, что нынешний экономический кризис есть в первую очередь следствие разрыва межреспубликанских производственных связей, что советская экономика специально была так устроена, чтобы всех связать в общую производственную цепь, - с увлечением говорил Клейн, вычеркивая в воздухе тростью замысловатые невидимые фигуры. – Но эта хитрость не помогла. Никого не остановила. Да и не в этом суть. Все эти связи легко восстановить. Проблема в корне неверной экономической политике, в серьезнейших просчетах, в катастрофическом отсутствии опыта и кадров для рыночной экономики, в тотальном воровстве, в безответственности. В государственной системе управления, в которой очень мало светлых умов. Зато огромная сила инерции. Кто сказал, что Гайдар – финансовый гений? Он же никогда не видел производство, никогда не работал в системе управления. Ему бы учиться и учиться…
Или вот приватизация.  Грандиознейшая афера. Ведь нет ни четкой мысли, ни плана. Раздавать национальные богатства незнамо кому, вместо того, чтобы снять денежный навес, вернуть таким образом похеренные вклады, пригласить  иностранцев с деньгами и опытом. Так нет же, любой ценой сформировать искусственный класс незаслуженных собственников. Похоже, воровство и коррупция становятся главным принципом управления, если хотите национальной идеей. Все так глупо, так дико…
Ельцину действительно нужно было разогнать съезд, чтобы устранить хоть какой-нибудь контроль.
         Говорят: новая Россия. Говорят, демократическая…  Обыкновенные софизмы… Нет, не новая, не демократическая. Мысленный обман, - с волнением произнес Борис Маркович. – Люди склонны к самообману, к иллюзиям. Все то же. Русская система. Это новый термин, но содержание в нем старое. Русская система мутирует.  Может быть правильней: азиатская. Или ордынская. Очень близко по смыслу: азиатский способ производства. Говорят: очищение, а какая поднялась муть…
Два базовых принципа российской политической традиции: национализм и супердержавность.  Только русский национализм, он же национал-патриотизм, мало похож на защитный национализм малых и угнетенных народов. Он обращен почти исключительно вовне, но никак не вовнутрь, не на обустройство внутренней жизни, носит исключительно экстенсивный характер. Супергосударство и суперимперия – вот   извечная мечта российского национал-патриота, как некая сублимация собственной неустроенности, как компенсация за собственное рабство. Освободить других, оставаясь несвободным. Подчинить – в представлении квасного патриота это почти что осчастливить. Супергосударство, суперцентрализм, вертикаль власти вместо разделения властей, подавление, бюрократия – вот типичные черты и царской, и советской модели. И, боюсь, нынешней. 
Почему народ в свое время так легко привык к Советской власти? Потому что Советская власть по сути своей мало чем отличалась от прежней, от царской. Те же институты, те же принципы управления, только многократно более жесткие. Тот же царь, только он стал называться вождем или генсеком. Хозяин русской земли. Верховный Совет, как пародия на бесполномочную царскую думу. Органы местного управления, как пародия на земство. Государственный директор вместо частного. Советская власть, которая не была советской. Партия, которая заменила дворянство.
Верховный Совет, съезд – хороши они или плохи – это была попытка изменения системы, начало разделения властей. А именно с разделения властей начинается демократия.
Мы не могли в одну ночь стать демократическим государством. Это нонсенс. Построение демократии – это долгий и трудный процесс, демократию нельзя ввести указом. Даже самой прогрессивной конституцией. Потому что, кроме писанного закона существует еще закон неписанный: традиции. Гражданское общество. Нечто такое в головах. Осознание своих неотъемлемых прав и обязанностей. Наконец, элементарная грамотность населения. 
Когда Ельцин расстрелял парламент, он прервал этот процесс в   самом зародыше. Произошел выкидыш. И вот теперь, пользуясь правом победителя, он предлагает конституцию. Но – у нас и раньше была конституция. Сталинская конституция – это была красивая конституция. Вершина красного фарисейства. Право на труд… - профессор Клейн саркастически засмеялся. – Право на митинги и собрания… Только права на жизнь там, кажется, не было.
Сталинская конституция ни на йоту не предотвратила репрессии.   Миллионы жертв, - с пафосом продолжал Борис Маркович. – Потому что у всякой конституции есть мертвый текст и живой дух.  Расстрел парламента – это прецедент. Это указание на место следующей Думы.
Кстати, у нас давно уже не брежневская конституция. Этот самый хасбулатовский парламент ее чрезвычайно либерализовал, сделал вполне цивилизованной.
Вы читали проект новой конституции? – Неожиданно спросил Клейн.
- Нет. Мне не до того было, - честно сознался Игорь.
- Вот видите, - не без удовлетворения продолжал профессор, по-прежнему вычерчивая таинственные фигуры тростью. – Вы образованный человек и не читали. А много ли у нас вообще образованных людей? Я имею в виду не   дипломы о высшем образовании, - пояснил профессор, - а людей с чувством истории, осознавших прошлое и способных мыслить о будущем. Предвидеть последствия происходящего. Это же полнейший нонсенс, референдум по конституции. Величайшая профанация. Злая насмешка над демократией. Как говорил классик: «по форме – верно, а по существу – издевательство».   Я уверен, что как минимум девяносто пять процентов избирателей конституцию не читали, а из оставшихся пяти процентов девять из десяти не поняли главное. Не общие декларации, а нюансы.
Вот, посмотрите! Президент определяет основные направления внешней и внутренней политики, утверждает военную доктрину, назначает всех министров, распускает Думу. Главу правительства тоже назначает он и если Дума с ним не согласна, имеет право распустить Думу. Но при этом за экономику и социальную политику отвечает не президент, а правительство. Это что же, правительство состоит из мальчиков для битья? И с Думой то же самое? Командует один, а отвечают другие? Но это же абсолютная монархия в чистом виде! Это хуже, чем самодержавие! И после этого конституция утверждает, что Россия – «демократическое федеративное государство с республиканской формой правления»! Но где же четкое разделение прав и обязанностей? В чем федерация? Россия – «светское государство». Ну, посмотрим! Россия – «социальное государство»?! И это – при абсолютном обнищании народа. Грядет большая приватизация и я вас уверяю: Россия станет не социальным, а исключительно олигархическим государством! Россия – даже сейчас очень богатая страна, но с очень бедным народом!
В свое время большевики разогнали Учредительное собрание, а Ельцин разогнал Съезд народных депутатов! Парадокс, но история повторяется! – Патетически воскликнул Клейн и от возбуждения постучал тростью о землю. – И после этого либеральная российская интеллигенция верит, что Ельцин – демократ. 
- Вы имеете в виду «Письмо сорока двух»? – Спросил Игорь.
- Да. «Раздавить гадину», - подтвердил Клейн. – Но проблема в том, что  «гадина» давно расползлась. Она не только в Верховном Совете. Ельцину повезло, что среди депутатов оказался типичный фашист Макашов, что  на помощь белодомовцам прибежали баркашовцы, и не только они, но «гадина» есть и в администрации президента, и среди военных и милиционеров, которые штурмовали Белый Дом, и среди писателей и журналистов. Она, эта «гадина» - в самой российской истории. Скорее наоборот, либеральные интеллигенты, которые требовали «раздавить гадину», сами находятся в трагическом одиночестве. «Гадина» - это дух имперства и шовинизма. Она, «гадина», не побеждена, напротив, она затаилась и ждет своего часа. Боюсь, что и в Ельцине не очень глубоко запрятана эта самая «гадина». Нужно прямо сказать: ельцинская Россия очень сильно похожа на Веймарскую республику. Коммунизм и фашизм – две близких разновидности тоталитарных режимов, которые легко перетекают друг в друга. Между красным и коричневым очень мало оттенков, - решительно   закончил Клейн.
- «Ого, - не без некоторой растерянности подумал Игорь. – Не слишком ли он загнул?» - Речь Клейна о коммуно-фашизме не показалась Игорю такой уж внезапной, ему и раньше приходилось сталкиваться с подобными речами, и с мыслями тоже, но он до последнего сохранял оптимизм. В самом деле, в настоящее время в плане фашизма стало, пожалуй, существенно спокойнее, чем года два-три назад. И все же… Не так давно по всей Москве, а еще больше в Подмосковье распространялись слухи о предстоящих еврейских погромах. Будто бы даже составляли списки по ЖЭКам, а растерянное подмосковное начальство терялось и не знало, что предпринять, а оттого не рекомендовало евреям выезжать летом на дачи. А общество «Память»? А встреча «памятников» с Ельциным[10]? А Баркашов со товарищи? А надписи на заборах: «Бей жидов», или «Бей черных», и значительно чаще: «Россия для русских». А красно-коричневые сборища? А истеричный Смирнов-Осташвили? А множество красно-коричневых газетенок, которыми торговали в самом сердце Москвы у музея Ленина рядом со станцией метро «Площадь революции» и у «Маяковской»? Примеры можно было  продолжать, их было множество; одно время в Москве появились даже сумасшедшие, бегавшие с криками «Бей жидов».
К счастью, и торговали газетами, и зиговали, и кричали «Бей жидов», и посещали коричневые сборища в огромном большинстве маргиналы и ненормальные, но этих маргиналов оказалось неожиданно много, слишком много и, главное, в неспокойное и голодное время фашизм, красный или коричневый, мог распространиться как низовой пожар. Совсем как в пьесе Ионеско «Носороги», где вроде бы нормальные люди стремительно превращались то ли в носорогов, то ли в нациков. Однако обсуждать сейчас эту тему не хотелось.
- А что вы думаете насчет Конституционной комиссии?[11] – Перевел разговор Игорь.
- Очень приличная комиссия, - заверил Клейн. – Там собралось немало специалистов именно по конституционному праву. Причем действительно демократов. Те же Румянцев, Волков[12], Шейнис[13]…
Но Ельцину и его окружению не нужно разделение властей, им нужна вся власть целиком. Не только разогнали парламент, унизили и Конституционный суд, то есть самые главные демократические институты. Но это и называется: переворот. И вот теперь по праву победителя Ельцин навяжет стране суперпрезидентскую конституцию. В итоге и генерального прокурора, и судей Верховного суда, и судей Конституционного станет впредь представлять на должности президент… Баланс критически будет нарушен…
- Если за ельцинскую конституцию проголосуют на референдуме, - подсказал Игорь. 
- Не будьте наивны, - рассердился Клейн. – Он не для того наломал столько дров и пролил столько крови, чтобы отступить перед каким-то всенародным голосованием. Чувствуете подмену? Вместо референдума всенародное голосование![14] Это не тот человек, он пойдет до конца. Это политик не слишком высокого интеллекта, он плохо справлялся с Верховным Советом, он не умеет спорить, не умеет убеждать, не умеет генерировать идеи. Но у него могучая воля и безграничное властолюбие. В этом плане Горбачеву очень далеко до него. Он не уравновешен, не очень здоров – для вас, может быть, откровение, что многие в партийных верхах страдали алкоголизмом, - но он пойдет до конца. Конституцию он обязательно протащит.
- Думаете, все дело в том, как будут считать? – Догадался Игорь. 
- Именно! Дело товарища Сталина живет и побеждает! – С сарказмом воскликнул Клейн. – Но вот в чем соль: сегодня демократы жертвуют принципами и имиджем ради якобы демократического президента и якобы демократической конституции, а завтра эта конституция неизбежно обернется против них. Они по наивности не догадываются о коварстве номенклатуры, которая жаждет реванша.
Вы знаете, что сейчас самое страшное? – Неожиданно спросил профессор.
- Нет, - честно сознался Игорь. – Мне казалось, что самое страшное уже позади.
- Да, если не смотреть далеко, - согласился Клейн. – В ближайшее время победа Ельцина должна принести успокоение. Но какой ценой! Посредством дискредитации либерализма! Мало того, посредством дискредитации всех демократических институтов. Страна будет отброшена назад, в бюрократическое болото, вместо построения демократии, - а ведь это процесс, это долгая и трудная работа, - нам на годы уготована авторитарно-псевдодемократическая модель с исключительно высоким уровнем коррупции.
Революция закончилась! – Продолжал Клейн. – Начинается контрреволюция, медленная, стыдливая, исключительно хитроумная реставрация того, что называется русской системой. 
Приватизация в том виде, как ее планируют наши псевдолибералы, отбросит страну в девятнадцатый век, в капитализм девятнадцатого века. А ведь какие возможности мы упустили: конвергентная система, народный капитализм, когда миллионы людей становятся акционерами и собственниками! У нас ведь был наработан очень серьезный опыт планирования. Рынок и план, между прочим, очень разумное сочетание, деятельное и гибкое участие государства. Все было возможно, но все, извините, прокакали, все разрушили, а теперь окончательно разворуют.
Нельзя сказать, что у нас совсем не было серьезных ученых-экономистов, но они оказались не востребованы. А вместо них – выскочки, горлопаны, шулеры, откровенное ворье. Действительно, разруха не в клозетах! Это называется системный кризис! Наша элита оказалась не пригодна ни к чему, кроме обогащения и воровства! – Клейн замолчал и долго в задумчивости шел молча. Лишь через некоторое время он обернулся к Игорю и спросил:
- Помните у Достоевского в романе «Подросток» насчет нашей лучшей тысячи?
- В общих чертах. Мысль такова, что России потребовалась тысяча лет, чтобы вырастить лучшую тысячу людей. Я так понимаю, что речь идет об интеллигенции. Тысячу людей, болеющих за все лучшее в мире.
- Вот-вот, именно. Речь об интеллигенции, о нашей интеллектуальной элите, - подхватил Борис Маркович. – Потребовалась тысяча лет. И не просто тысяча лет. Потребовались Великое посольство и несколько столетий тесных связей с Европой, просвещения, пусть и далеко не всеохватывающего, потребовались университеты и гимназии, по уровню гуманитарного образования не сопоставимые с советскими школами, политика культурной открытости, постепенной европеизации прежде, чем наступил расцвет – и в литературе, и в театре, и в музыке, в истории, философии, в изобразительном искусстве, балете. Но и в технических дисциплинах тоже. Но, пожалуй, важнейшее: феномен российской интеллигенции. Россия вырастила не лучшую тысячу, а – миллион! Даже больше! И вот это мы потеряли! Сотни тысяч наших интеллигентов, наша настоящая элита, отправились в эмиграцию, тысячи, а может десятки тысяч, умерли от голода, сотни тысяч репрессированы и расстреляны, кто-то просто затерялся. Семьдесят лет, может быть несколько меньше, стране потребовалось, чтобы вырастить интеллигенцию заново; не власти, но стране – часто интеллигенция возрождалась в противоестественных условиях. Да вы сами хорошо знаете, чего стоила борьба с диссидентами, насильственные высылки, психиатрички! Это она, интеллигенция, вышла на улицы. Потребовала реформ! И вот снова, словно в насмешку – главный удар реформ пришелся по  научной и гуманитарной интеллигенции! Наши реформаторы бездушны и бездумны! В конце концов они подрубают тот самый сук, на котором сидели. Свой собственный электорат. Хотя, возможно, они делают это сознательно. Рассчитывают опереться на предпринимателей, а наука им не нужна…
Вы помните, что говорил Ельцин? «Потерпите полгода». Но что может произойти за полгода? Вырасти урожай? Могут отелиться коровы? Единственное, что выросло, и во много раз, цены. Ельцин абсолютно некомпетентен!  И все же, он либо сознательно вводил в заблуждение, либо…
- Не умен? – Подсказал Игорь.
- Да уж точно не умен, - подтвердил Клейн. – Знаете, в чем беда России? Беда – во власти. Вернее, в системе власти. Не только в отдельных людях, хотя, конечно, человеческий фактор нельзя исключить. Но система власти у нас негодная. Начиная, кстати, с отбора во власть. Бюрократическое государство, абсолютно безразличное к людям, безответственное перед людьми.  Жесточайшая централизация, то есть диктатура. То, что по-научному называется «русской системой». И вот – все опять повторяется. Вместо демократии начинается реставрация. Говорят о свободе, о борьбе с тоталитаризмом, но – восстанавливают прежнюю систему. Пусть и в сильно усеченном виде. Наши либералы только зовутся либералами. В действительности мы, очевидно, получим новый вариант большевизма: олигархический режим. Вместо государственно-монополистического капитализма, чем и была в действительности Советская власть, мы получим олигархический – власть нескольких сотен или тысяч семейств – с элементами не вполне свободного рынка, с сильнейшим государственным вмешательством в экономику. Чиновничий, насквозь коррумпированный рынок, вот это мы получим! Уже получили!
Игорь не без сомнения слушал профессора Клейна. Тот, конечно, очень умен и образован, проницателен, нет слов, но все же? Еще недавно он, Игорь, был сторонником Ельцина и Гайдара, но постепенно накапливалась усталость – вроде бы происходили реформы, но в стране ничего не менялось. Вернее, становилось все хуже. Власть находилась где-то очень далеко от него, будто на другой планете, и там, на другой планете, шла между    н и м и  борьба. Между тем, власть не защищала, не помогала, ее, власти, вроде бы и не было, только иногда в телевизоре мелькали знакомые лица. 
Когда Макашов повел толпу на Останкино, Игорь испугался, что вернутся красно-коричневые. В Израиле после разговора с Гуревичем он начал догадываться, что в сентябре-октябре выясняли между собой отношения не плохие и хорошие, не реформаторы и силы вчерашнего дня, которые им мешали, а всего лишь две разных группировки со своими интересами, две партии вчерашней номенклатуры. И что в каждой из этих группировок имелись свои консерваторы, свои имперцы и свои   демократы. Игорь знал, что «ДемРоссия» находилась на стороне Ельцина и Гайдара. Но ведь и Дмитрий Васильев, и Жириновский, тоже? Ну, а остальные? Та же «Демпартия»[15]? Нет, ясности не было. В любом  случае Игорь не мог поддерживать Макашова и Баркашова. Однако: «олигархический режим»?
- Вы удивлены? – Спросил Борис Маркович. – Я вижу, что-то вас смущает.
- Да. Все-таки Ельцин и Гайдар казались мне намного предпочтительней.
- Вы правы, - согласился Клейн. – Они сегодня кажутся бóльшими демократами. Даже, вероятно, искренно верят в это. В них сегодня меньше имперства, меньше стремления к реваншу, чем во всех этих бабуриных. Но Ельцин и его окружение отстраивают систему, в которой нет места действительной демократии. Систему без противовесов и ограничителей. И раньше или позже, возможно, с самыми благими намерениями, но логика системы возобладает и получится авторитарная демократия. Только авторитаризм будет настоящий, а демократия – показная. 
В сущности, запущенная Горбачевым перестройка – именно перестройка, а не революция; никакой революции не было и не могло быть, демократическое движение оказалось инфантильным, оно и не могло не оказаться инфантильным после всего – увы, наша перестройка зашла в тупик, как много раз до того, и при царях, и при генсеках. Система возобладала. К сожалению, с самого начала альтернатива состояла в противоборстве между плохим и очень плохим. В самом деле, нам значительно сложнее, чем странам Восточной Европы: для них наш «социализм» не был органичен. Мало того, никто из них не был имперской нацией. Разве что поляки. Но они давно растеряли свое имперство.
Я вам скажу больше, - продолжал профессор, - хотя вы, вероятно, не поверите. Но через некоторое время, я уверен, вы, скорее всего, придете к  тем же выводам. А именно, что советская система копировала царскую, только в ухудшенном виде. А та, что возникнет, станет их эклектически соединять. Победа Ельцина означает реставрацию.
- Вы все так хорошо просчитали? Про олигархический капитализм?
- Нет, я не пророк, - возразил Клейн. – Но есть мировой опыт. В частности, стран Латинской Америки.
- А если бы победил Верховный Совет? 
- Возможно, образовался бы дуумвират Зорькин-Хасбулатов. Вероятно, возникло бы что-то более левое. Но я сомневаюсь, что они смогли бы и захотели перестроить систему.                            
Но вот вам цифры: в пресловутом 1913[16] году национальный доход на душу населения в Российской империи составлял 110 рублей золотом, в Германии – 300, в Англии – 500, в США – 720. И что же, за двадцатый век мы сгубили десятки миллионов людей – Сталин не просто так устраивал ГУЛАГ, а ради индустриализации. Людей намеренно превращали в бесплатных рабов. Ради того же разоряли деревню. По сути, весь народ был обращен в рабство. И вот итог: мы как были, так и остались беднее всей Европы. В 1913 году позади Российской империи находилась только Португалия, но сейчас и она далеко впереди.
Россия – страна догоняющего развития. В этом есть преимущества. Мы могли бы перенимать и учитывать чужой опыт, но куда там… - Профессор Клейн горестно махнул рукой и попрощался. Он должен был работать над своей монографией.
По дороге в Бат-Ям, Игорь мысленно прокручивал в памяти состоявшийся разговор. Выходило, что все не хорошо, и не могло быть хорошо, что за семьдесят лет, сначала окаянных, а потом застойных, все было выбито и вытоптано дотла, что русская система, бюрократическое государство и имперский дух – все оставалось незыблемо. Абсолютная монархия сменилась сначала диктатурой вождей, потом генсеков, а в недавние дни – псевдовыборной то ли президентской монархией, то ли диктатурой. Менялись формы, но не содержание.
Выходило, что российское государство представляет собой очень жесткую модель, которая может либо распасться, как Советский Союз, либо остаться неизменной. Что каждый осколок распавшегося огромного государства воспроизводит свой прежний генетический код, ровно так же, как разрубленный надвое червь. Что на место православной религии на время заступила языческая квазирелигия большевиков, и вот теперь православие брало реванш, возвращалось на белом коне, воскресало из небытия, как две тысячи лет назад воскрес Христос, и сам президент, этот старый, неуклюжий партийный бонза, наверняка закрывший не один храм, снесший дом на крови[17] - сам президент стоял теперь на негнущихся ногах со свечкой в руках. Свечка в руках президента-атеиста означала вовсе не воскресшую веру, не преображение души, а – новый политический курс. Ему, похоже, нечего было предложить новое, из арсенала конца ХХ века, а потому, отвергнув вчерашнее, он директивно обращался к позавчерашнему опыту. Выходило, что на место государственно-монополистического капитализма, совершенно безликого, который лицемерно назывался социализмом, приходит новый – старый олигархический капитализм, что власть немногих сменяется властью опять-таки немногих,  и что Ельцин всех перехитрил и обманул. Выдал себя за демократа и ему по наивности поверили (а может просто не оказалось других кандидатов в демократы), а на самом деле ему нужна была только власть, причем не какая-нибудь, а царская, потому что он не умеет ни убеждать, ни договариваться –   ни с парламентом, ни с конституционным судом, и что Ельцин по натуре самый настоящий большевик. 
Еще выходило, что верхи – и не только верхи – что всю страну захлестнула коррупция, и что Ельцин и его окружение хотели избавиться от какого-никакого парламентского контроля. И что никто – ни президент, ни Верховный Совет – не хотели по-настоящему бороться с коррупцией, они лишь обвиняли друг друга. И что старую интеллигенцию  извели: высылали философскими поездами и  пароходами, а тех, кто остался, заставили молчать до конца жизни. И что новую   интеллигенцию тоже изводят, и что в стране давно происходит отрицательная селекция.
Но разве Верховный Совет был лучше исполнительной власти? Разве лучше это агрессивно-послушное большинство? Все эти Макашовы, Бабурины, Павловы, Исаковы, Горячевы, Челноковы? Все эти коммунисты и имперцы, не желавшие понимать, что история подписала свой окончательный вердикт.
А народ? А демдвижение? Несколько лет назад Игорю приходилось выступать в районных отделениях Демпартии перед рядовыми партийцами. Он запомнил их лица, их глаза – не отдельные лица и глаза, но нечто общее – сосредоточенные лица и пытливые глаза: люди только пытались разобраться. Они смутно понимали глубинную суть событий, не знали, что нужно делать, имели самые общие представления о демократии и праве, но видели, что  страна распадается и что с каждым днем растут цены. Ненавидели премьера Павлова[18] и верили – не Ельцину, а в Ельцина, просто потому, что некому больше было верить. Это были стихийные государственники и стихийные демократы, в сущности, люди самых разных взглядов.
А ему, Игорю, верили? Ему казалось, что верят. Тогда казалось. Слушали очень внимательно. 
А он сам? Он верил, что все будет хорошо, что частная собственность, демократия и рынок преобразуют Россию. Он верил, что народ поддержит демократов. О, как наивен он был! Но в то время все еще было впереди и не было ни тотального захвата собственности, ни такого воровства, как сейчас, ни беспредельной коррупции, ни бандитов. Почти мирное время. Все только начиналось. Хотя, он просто мог не знать. Не догадываться. О рэкете уже много писали. Но медицинский кооператив бандиты обходили стороной. И убийства происходили относительно редко. Однако все уже ставили  железные двери вместо прежних деревянных.
Выходило, что все не так, как казалось раньше. Что все намного хуже. Вожди, власть, люди. Где же выход? Выхода, увы, не было видно. Похоже, что в самом деле летели не туда – давно уже летели – все продолжали лететь, так и не определив аэродром для посадки[19]. По ходу сбросили груз и заменили прекраснодушного пилота на решительного и брутального, но что толку, если он не знает, куда вести  самолет? И к тому же не очень умеет.
Получалось, что России, как сбившемуся с курса лайнеру, придется идти на новый круг. Но кто поведет ее и когда, если демдвижение малочисленно и инфантильно, а общество разочаровано и расколото?
И он, Игорь, тоже запутался. Послезавтра он должен вернуться в Москву, а там – бандиты и полная неизвестность. Увы, выбирать не приходилось. Хорошо бы остаться в Израиле, но он не мог…
Между тем наступил день отъезда. В аэропорт Игорь с Лёней приехали точно к  началу регистрации и не успели стать в очередь, как к ним подошли два мужчины, по всей видимости грузинские евреи.
- У нас близкий родственник в Москве. Он будет встречать самолет в Шереметьево. Большая просьба передать ему открытку, - попросили они.  – Его зовут Леван.
Отказать было неудобно. Да и  почему он должен отказать? Игорь, не раздумывая, сунул открытку в карман пиджака. Однако, как только они отошли, забеспокоился молчавший до того Лёня.
- Что-то вид у них подозрительный! Мало ли чем они занимаются. Может, наркотиками?
Игорь вытащил открытку и показал ее Лёне. Открытка была как открытка, ничего особенного, на ней изображен был медвежонок с розовым шариком в лапах и вытеснена подпись, то ли на иврите, то ли на грузинском языке.
- Это не просто так, - сказал Лёня. – Это какой-то тайный знак.
- Да бог с ними. Это их дело. Главное, что это точно не взрывчатка,  –  возразил Игорь. 
- Может за ними следят? Зачем тебе неприятности? Лучше верни открытку, - посоветовал Лёня. Игорь оглянулся, но мужчин нигде не было видно. Они в одну минуту испарились.
Не успел Игорь успокоиться, как к нему подошла сотрудница службы безопасности, мельком взглянула на чемодан и стала что-то спрашивать на иврите.
Не понимаю, - отвечал Игорь по-английски.
- Кто этот человек рядом с вами? – Спросила она по-английски, указывая на Лёню. 
- Родственник, - сообщил Игорь.
Она опять что-то спросила и Игорь догадался, что ее интересует степень родства. По непонятной причине именно Лёня вызывал у нее подозрение или любопытство. Однако Игорь, при всем своем желании, не смог бы ей объяснить, что Лёня – троюродный брат, ни на одном языке, кроме русского.
- Он – гражданин Израиля, - сказал Игорь, раздражаясь. – Вы не доверяете своим гражданам? Если у вас есть какие-то сомнения, давайте я открою свой чемодан. Вы можете проверить, что там нет взрывчатки. 
- Нет, я не стану проверять ваш чемодан, - запротестовала сотрудница службы безопасности. – Это было бы неэтично и неприятно для вас.
 - «А копаться в душе и расспрашивать про всякие глупости – это приятно и этично»? - Игорю стало смешно, но он сдержался и подозвал Лёню, чтобы тот объяснил ей степень родства. Но  то ли в иврите нет такого понятия, как троюродный брат, то ли Лёня еще недостаточно хорошо выучил  язык, но объяснялись они весьма долго, пока не сошлись, наконец, на “cousin”.
- Но это двоюродный брат, а не троюродный, - разочарованно подвел итог Игорь.
- Да бог с ней, с этой дурой. Какое это имеет значение? – Отмахнулся Лёня. – Мне пришлось ей объяснять, что у нас общие прадедушка и прабабушка, и что у них было шесть сыновей и одна дочь.
- А как звали прадедушку, не спрашивала? – Заинтересовался Игорь.
- Нет, не спрашивала.
- А ты знаешь?
- Вроде бы Моисей, Моше, но не уверен, - сознался Лёня.
- А прабабушку?
- Не знаю, - пожал плечами Лёня.
- И я тоже не знаю, - подтвердил Игорь.
Между тем второй вопрос оказался еще сложнее, чем первый. Не везет ли Игорь чьи-нибудь письма? Это нельзя категорически, это может быть очень опасно. В конверте может оказаться взрывчатка. Или что-нибудь подобное.
- Нет, - не очень уверенно отвечал Игорь. На самом деле у него в чемодане лежало письма от Лоры Гутман к подруге, которое она просила опустить в почтовый ящик в Москве, и еще письмо от недавнего знакомого Ильи Аркадьевича к родственнику с серебряной цепочкой и крестиком, но предусмотрительный Илья Аркадьевич вложил цепочку и заклеил конверт при Игоре.  И, наконец, во внутреннем кармане у Игоря лежала открытка от грузинских евреев, но в открытку точно ничего не насыпешь. 
- Это может быть очень опасно, - повторила сотрудница службы безопасности. – Иногда люди передают чужие письма, они сами могут не знать, что находится в конверте.
- Нет, - на сей раз твердо повторил Игорь. – Нет никаких писем. Лучше проверьте багаж.
- Нет, мы не станем это делать, мы вам доверяем, - сказала сотрудница службы безопасности и стала расспрашивать Игоря, с кем он встречался в Израиле.
Игорь начал старательно перечислять. Он перечислял долго, назвал и Гуревича, и Клейна, и всех по одному родственников, и Марину Фельдман, и Ивана Хижняка, и Гутмана с Цацкиным, и профессора Брика, и Павла Максимовича, не стал упоминать только Лолу. Наконец, ему надоело:
- Я находился в Израиле целый месяц и каждый день с кем-нибудь общался, а часто со многими. Неужели я сейчас должен вспомнить всех?
Сотрудница подтвердила:  всех.
Игорь назвал еще несколько фамилий и взорвался.
- Извините, все, с кем я встречался, граждане Израиля или находились в Израиле по израильским визам. Мне не понятно, чего вы от меня хотите. Мне ваш вопрос кажется бессмысленным. Тем более, существует еще и частная жизнь, и я вовсе не обязан… Если мы будем так продолжать, я опоздаю на самолет.
Сотрудница службы безопасности, вероятно, и сама поняла, что зашла слишком далеко.
- Подозрительных людей среди тех, с кем вы встречались, не было? – Дала она задний ход. 
- По крайне мере тех, кто мог бы взорвать самолет, - резко ответил Игорь.
Очередь на регистрацию заканчивалась.
- Желаю вам хорошего полета, - с улыбкой пожелала сотрудница службы безопасности, и Игорь с Лёней, подхватив вещи, кинулись к стойке.
- Не понимаю, почему утверждают, что в Израиле лучшая в мире служба безопасности полетов, - только и успел сказать Игорь. 
- Это они сами так говорят, - усмехнулся Лёня.
Нужно было спешить. Игорь наскоро попрощался с Лёней и кинулся в зал посадки. День выдался нервный, наконец-то можно было расслабиться…