ИГОРЬ  БÉЗРУК
 
Мы вселились в новую квартиру на пятом этаже высотного дома. Начали обустраиваться. После строителей было чем заняться: подштукатурить, побелить, замазать щели в плинтусах, застеклить лоджию, чтобы зимой не так сквозило.
Материалов, как всегда, не хватало. Хотелось заложить кирпичом перегородку на соседскую лоджию, смастерить антресоли для разных ненужных вещей, которых обычно в быту накапливается масса.
Против нашего дома располагался частный сектор. Некоторые его жители покидали обжитые места и переезжали в новые благоустроенные квартиры, не забывая, впрочем, свои старые жилища: стены разбирали на кирпич, от внутренностей отдирали брус, доски, выставляли оконные рамы. То тут, то там вдоль улицы виднелись полуразрушенные остовы, словно кровавой раной зияя выщербленным красным кирпичом и оголенным фундаментом.
Я часто посматривал в окно, соблазняясь бесполезно лежащими остатками построек, но совесть удерживала меня, и дальше желания взять что-либо я не шел.
Нехватка материалов, однако, сильно подхлестывала. Я все чаще ловил себя на мысли, что вот-вот переломится мое незапятнанное сознание, и я с топором в одной руке и гвоздодером в другой ринусь вниз снимать доски, отрывать брус, разбирать печи.
На мою беду соблазн возрастал: еще один человек покинул насиженное гнездо. Не знаю, месяц ли, два, но я все оттягивал вылазку. Вот упала крыша, обрушилась задняя стена, потом и вовсе все бывшее некогда возвышением сравнялось с фундаментом, превратилось в пыль, смешалось с землей, утрамбовалось под ногами любопытных детишек. От прежней усадьбы остались сарай, небольшая построечка для угля в северном крыле, забор и три фруктовых дерева: огромная груша, роскошная черешня и пышная слива. Забор тянулся метров на десять-пятнадцать, ограждая лишь переднюю часть. В заборе сохранилась и небольшая дощатая калитка, которую бывший хозяин всякий раз тщательно запирал, поначалу наведываясь чуть ли не каждый день.
Чаще всего он приходил после обеда. Открывал калитку, обходил пустой двор,  дергал за ручку запертой двери сарая, несколько минут стоял в задумчивости, потом неторопливо возвращался обратно и снова старательно запирал калитку.
Я смотрел с верхнего этажа на его действия и забавлялся: смешно было  видеть, как человек запирает калитку в заборе, который ничего не ограждает, ведь   за забором ничего больше не было, и при желании его можно было свободно обойти. Но хозяин, видно, думал иначе. Он регулярно посещал свой уголок, снимал с крючка калитку, заходил, стоял несколько минут, выходил, запирал калитку и только потом покидал безжизненное пространство до следующего раза.
«Что его толкает сюда?» – задавал я себе вопрос, наблюдая из окна за чудаком, и окончательно уверовал – корысть, когда увидел, как бывший хозяин продавал сложенные у забора остатки второй половины ограждения какому-то предприимчивому мужику.
Торговались недолго. Мужик подогнал невесть как добытый грузовик, загрузил в него доски и камень от фундамента, козырнул хозяину и уехал.
Потом хозяин продавал черешни, разрешая сбор после уплаты. 
С высоты пятого этажа я не мог рассмотреть его лица, но явно представлял себе твердые скулы, пухлые губы и узкие корыстные глаза. Почему-то я был уверен, что нос у него мясистый, картошкой, а глаза корыстные. И все представлялось мне, как он алчно пересчитывает вырученные денежки и сладко причмокивает жирными губищами, проглатывая выделяющуюся от удовольствия слюну.
Я был убежден, что узнаю этого человека из тысячи. Заочно я стал презирать его самодовольную улыбку, меркантильный блеск глаз, слизкое потоотделение рук от  возбуждения. Теперь каждый его приход увеличивал мою неприязнь к нему и к его действиям. То ли он сгонял с деревьев мальчишек, то ли продавал доски с сарая, то ли просто мочился посреди открытой усадьбы, а потом, уходя, тщательно запирал калитку  – всегда во мне что-то закипало, клокотало, гудело и возмущалось. Хозяин. Он – хозяин! Но когда в один из дней он срубил все три дерева: огромную грушу, роскошную черешню и пышную сливу, – я не сдержался.
– Все, – сказал жене. – Какой он, к черту, хозяин. Терпение мое лопнуло.
На следующий день, взяв необходимые инструменты: топор, молоток,  плоскогубцы и кусачки, я отправился к тому несчастному месту.
Забор решил не трогать, хоть доски там были еще хорошие. От сарая осталось два пристенка с сохранившейся деревянной крепью. Взялся за них, стал отрывать топором брус, стараясь работать как можно аккуратнее, чтобы не повредить. Оторвал один, потом другой, добрался до третьего, как вдруг услышал характерный стук калитки и мелкие торопливые шаги. Это был он. Я сразу узнал его. Как и предполагал: твердые скулы, полные губы, мясистый, картошкой, нос и узкие серые глаза, которые смотрели с удивлением и некоторой долей возмущения.
– Что вы тут делаете? – спросил он.
– Брус отрываю, – ответил я, нисколько не удивляясь своему спокойствию, ибо в воображении десятки раз прокручивал сцену нашей встречи.
Хозяин, встретив явное сопротивление, поначалу опешил, даже двух слов не смог связать, пораженный моей хладнокровностью. Но вскоре его прорвало:
– Это мое, – произнес поначалу приглушенно он, затем тверже и угрожающе: – Мое!
– Что? – прикинулся я простачком, вступая с ним в опасную игру.
– Все, – заскрипел он зубами. – Все здесь мое!
Я оставил работу, присел на сохранившийся деревянный пол сарая, вытащил из кармана брюк пачку сигарет, достал оттуда одну, неторопливо закурил.
– Не спеши дядя, садись. Скажи, кто ты, чего тебе надо?
Его глаза налились кровью, кисти сжались в кулаках, он весь напыжился, посапывая и роняя обрывистые фразы:
– Да я… Да ты…
Внезапно он рассвирепел, схватил камень и бросился на меня. Я, признаюсь честно, никак не ожидал от его тяжеловесной фигуры такой юношеской прыти, но все-таки успел вскочить на ноги, перехватить его занесенную руку с камнем и спокойным, выверенным движением заставить противника отступить. 
От резкого толчка в грудь хозяин упал навзничь и сразу свернулся клубком то ли от боли, то ли от стыда.
– «Мое»… – передразнил я его, остывая. – «Хозяин»… Чего хозяин-то? Оставшейся земли? Так она не твоя – государственная. Разваленного сарая? Он бы и без тебя сгнил…
Мужчина тихо всхлипывал.
– Брось, хозяин, – скривился я, не вынося рыданий. – Государство взяло, государство и даст. Если захочет.
Мужчина поднялся и, даже не отряхнувшись, побрел прочь. Его сутулая фигура долго еще маячила вдали. И по тому, как он медленно удалялся, я понял, что больше он сюда не вернется – некуда возвращаться.
Я стал отрывать брус дальше. Он долго не поддавался, скрипел и стонал под острым лезвием топора, пока в конце концов тоже смиренно не затих.