Елена Кисловская


 Рассказ

Описываемые события действительно происходили в одном из городских поселков. Естественно, отображены они не с документальной точностью: изменены имена, добавлены вымышленные персонажи. И хотя данную историю нельзя назвать типичной для определенного города и поселка, произойти она могла в любом из них.

...Сволочундрой Зинку называли в поселке все от мала до велика. А всему виной был невыносимо язвительный Зинкин характер. Ее цепкие глаза не пропускали ни одной мелочи, будь то покосившийся забор, сорняк в огороде, пятно на юбке, вмятина на ведре... Перечислять то, что не соответствовало Зинкиному представлению «как надо», можно было до бесконечности. И ведь не только увидит, а и замечание отпустит, да такое въедливое - хоть провались сквозь землю. Возражать Зинке было бесполезно - она спокойно и уверенно гнула свою линию, находя все новые и новые доводы, так что в итоге соперник вбирал голову в плечи и старался поскорее убраться восвояси.

Большое удовольствие доставляли жителям поселка Зинкины выходы на рынок. Правда, точнее сказать, удовольствие получали те, кого сегодня по тем или иным причинам она не затронула. Для остальных в этот день торговля заканчивалась.

- Баб Мань!- раскатывался зычный Зинкин голос по рынку, и окликнутая ею сухонькая старушка дергалась и вжималась в прилавок. - Че это вы через раз людям перегон предлагаете? Какое ж дите здоровым вырастет на белой воде вместо молока? Ой, баб Мань, не простит вам Господь ваших прегрешений!

- Захарыч, а не совестно тайком от детей да от жены яйца у кур таскать? - адресовалась ее следующая реплика мужичку в засаленном пиджаке и с подозрительно красным носом. - Тебе ж твоя пол-литра весь белый свет застит! Или уже позабыл, какую мебель раньше ладил? Гляди, как щас руки трясутся. Срам, да и только!

- Женщина, - останавливала Зинка покупательницу, подходившую к румяной молодухе, торгующей творогом и сметаной, - вы сначала понюхайте то, что она вам предлагает. Эта мадама ни разу корове вымя не мыла.

«Мадама» от такого позора моментально вскипала и становилась свекольного цвета, но возразить было нечего - напраслину Зинка не возводила и свою корову содержала чуть ли не в стерильности. Бабы язвили, что она и копыта ей с порошком после пастбища моет.

Естественно, такие «концерты» бесили всех пострадавших.

«От язва чертова», - сплевывали под ноги мужики, стараясь после Зинкиных разоблачений не показываться на глаза разъяренным супругам, до которых базарные новости долетали с телеграфной скоростью.

«У-у, с-сволочундра», - шипели бабы в Зинкину широкую спину, не рискуя вступать с ней в перепалку.

На работе повторялась та же история. Каким-то непостижимым образом Зинка оказывалась в курсе всех событий, маленьких и больших, которые происходили в цехе: кто сколько деталей запорол, каким путем инструменты из кладовой перекочевывали на рынок...

Но получали по заслугам только те, кто филонил, подворовывал, прогибался перед начальством. Промахи, допущенные по неопытности, неосмотрительности или из-за того, что мысли были заняты домашними неурядицами, Зинка словно бы не замечала, но порой оказывалась рядом именно тогда, когда ее помощь становилась необходимой. Тем не менее прозвище «Сволочундра» приклеилось к ней крепко-накрепко, и за каждым Зинкиным движением обиженные ею бабы и мужики следили так внимательно, как этого не удостаивались даже герои излюбленных «мыльных опер», чьи страдания пересказывались и обсуждались дома, на улице, на работе.

- Сволочундра-то опосля работы чтой-то долго дома не показывалась, - доверительно сообщала Петровна Никитичне в закатный час на лавочке у забора, усеивая землю вокруг семечной шелухой.

- Да ты че? - изумленно округляла заплывшие жиром глазки Никитична, забывая швырнуть в рот очередную порцию семечек. - Никак хахаля себе нашла?

И пусть позже выяснялось, что Зинка подменяла заболевшую уборщицу Валю, остроты интереса это не снижало.

«Хахали» или «ухажеры», говоря местным языком, Зинку старались обходить подальше, хотя женщина она была видная - высокая, статная, с румянцем во всю щеку, да и хозяйкой слыла отменной - во дворе и за двором самый придирчивый глаз не нашел бы ни соринки, окна улыбались белоснежными накрахмаленными занавесками, огород поражал ухоженностью и распланированностью, Зинкины рецепты солений, печений, варений шли нарасхват. Но... Зинкиным требованиям, вероятно, очень трудно было соответствовать в полной мере. Белозубый широкоплечий красавец Петька, отчаянный выпивоха и гуляка, вылетел однажды как пробка из Зинкиной калитки после того, как, явившись к предмету ухаживания в нетрезвом состоянии и с чахлым кустиком ромашек для выяснения отношений, попытался фамильярно хлопнуть этот предмет по тому, что аппетитно округлялось ниже талии.

- Сволочундра - она и в Африке Сволочундра, - прохрипел незадачливый жених, поднимаясь с четверенек посреди улицы и отряхивая испачканный в пыли пиджак.

Больше подкатывать к Зинке никто из мужиков не пытался.

Подруг у нее в поселке не было. Письма приходили редко, в основном из далекого уральского городка, откуда, поговаривали, Зинка была родом и где ежегодно проводила свой отпуск, перепоручив свою живность соседке, бабе Фене, которая хоть и ворчала, но исправно ухаживала за коровой, курами, кормила кота Федьку, опасаясь вызвать недовольство Зинки по возвращении.

...Зинку недолюбливали многие и призывали на ее голову все возможные и невозможные напасти, но когда однажды в сентябре по поселку разнесся слух о ее смерти, никто ему не поверил: существование Сволочундры казалось естественным, незыблемым и нерушимым.

Соседи вспоминали, что их беспокоил свет, горевший в окнах Зинкиного дома всю ночь, но зайти к ней не решился никто. Тревогу поднял случайный прохожий, обнаруживший странные пятна, похожие на кровь, на заборе, на распахнутой настежь калитке. Вызванный участковый нашел Зинку лежащей у стены в комнате с проломленной головой. Наверное, только крепкое здоровье этой женщины позволило ей в таком состоянии добраться до дома и зажечь свет как знак беды и просьбу о помощи. Но этого, к несчастью, не понял никто.

Хоронили Зинку всем поселком. Убийцу нашли через несколько дней. Им оказался поселковый дурачок Витек Латаный - такое прозвище ему дали за то, что он и в холод, и в жару не расставался с латаной-перелатаной фуфайкой, спал на ней и злобно оскаливал зубы, когда мальчишки в шутку пытались ее отобрать. Витек выдал себя сам: он скулил, как побитая собака, показывал на Зинкин дом и нечленораздельно объяснял, что кого-то ударил.

А произошедшая трагедия оказалась нелепой и страшной. Зинкина соседка, бабка Феня, которой та поручала присматривать за своим хозяйством во время отлучек, уехала в село к заболевшей сестре и в свою очередь попросила Зинку похозяйничать, Зинка, естественно, безукоризненно выполняла возложенное на нее поручение и, заметив поздно вечером странную возню в соседском дворе, зашла через заднюю калитку посмотреть, кому это там что понадобилось. Ее взору явился Витек, деловито потрошивший бабкин погреб. От неожиданного Зинкиного окрика он дернулся, схватил лежащий на земле старый колосник и швырнул его в обидчика, сам же бросился наутек.

Витька задержали, и когда отбирали у него фуфайку, он извивался в руках милиционеров, выл, рычал, пытался их укусить. Проводивший осмотр сержант поднял ее с пола и удивился, насколько тяжелой она оказалась. Под каждой заплатой хранились сокровища Витька - мелочь и бумажные деньги, которые он выпрашивал и в поселке, и в городе у кого придется.

... На Зинкиных поминах жители поселка вдруг вспомнили, как она появилась в поселке с больной матерью - ей тогда было лет пятнадцать. А когда мать парализовало, девочка самоотверженно ухаживала за ней, ни к кому не обращаясь за помощью. Всплыло в памяти многих и то, как девушка билась в рыданиях, провожая одноклассника Лешку в Афганистан, как застыла потом с лицом белее мела у цинкового гроба, пришедшего оттуда через несколько месяцев. Больше никто Зинку никогда не видел плачущей, но никто и не встречал ее с парнями. Позже она стала работать токарем на заводе. Обиды, неприятности сносила молча, без жалоб, но училась давать достойный отпор. Вот с тех пор и стал вырабатываться закаленный в неурядицах невыносимый Зинкин характер. Хотя почему невыносимый? Никто не мог вспомнить случая, когда она хотя бы раз кого-то обидела понапрасну, облила грязью. А вот в помощи действительно не отказывала никому, кто в ней нуждался, даже если об этой помощи и не просили.

В далеком уральском городке, откуда Зинке изредка приходили письма, жила ее тетка по матери. Переехать к племяннице она отказывалась наотрез: «Где родилась, там и умру», - но отпуск свой Зинка всегда проводила у нее, не считаясь с деньгами и обстоятельствами, да и, как выяснилось, регулярно посылала ей переводы.

Самогона на поминках было много, народ расслабился, языки развязались, каждый норовил внести свою посильную лепту в жизнеописание Зинки. И тогда, пошатываясь, расплескивая из граненого стакана мутноватую жидкость на стол и на соседей, поднялся Захарыч, которому частенько доставалось от Зинки, и толкнул речь:

- Я вам, граждане, так скажу. Сволочундра... прости, Зинаида Пална, выходит, была совестью нашей улицы. Вот я и предлагаю при вас всех назвать ее именем Зинаиды Палны Корытиной.

Народ пьяно загалдел. Находились и сторонники, и противники этого предложения, а окончательное решение постановили вынести на следующий день и на трезвую голову.

Естественно, на следующий день больше кто-то думал о том, как бы опохмелиться, а кто-то так и не понял, о чем вчера шла речь, и предложение Захарыча благополучно кануло в Лету. Странно все-таки устроена человеческая натура: тех, кого еще день назад большинство готово было растерзать, сегодня могут возносить на пьедестал и расхваливать на все лады. Жаль, правда, что происходит это зачастую после смерти.

...Прошло несколько лет, нашумевшая история стала забываться, но нет-нет да и скажет кто-нибудь из сельчан: «На Зинкиной улице газ провели», «А вчера на Зинкиной улице народ реформу обсуждал»... Зинкина улица так Зинкиной и осталась.