Александр Володарский

Слабонервных прошу не читать! Речь пойдет о подготовке и осуществлении давнего, жестокого и коварного убийства. Убийства с отягчающими обстоятельствами, совершенного среди бела дня, с особой дерзостью, группой лиц по предварительному сговору. Нет, лично я не убивал, но я входил в эту бандитскую группировку. Ее руководителя все звали Николаич. Николаич почти никогда не расставался с топором. И был он моим родственником, а точнее тестем от первого брака - по семейному положению, столяром - по профессии и политруком Красной армии в Отечественную войну.

Были ли у меня основания испытывать личную неприязнь к убитому? Были! Кем я был тогда? Двадцатилетним городским парнем, который впервые в жизни оказался в деревне близ города Калуги, где стоял дом родителей моей молодой жены. «Месяц в деревне» - написал когда-то Тургенев. «Полгода в деревне» - мой ответ Ивану Сергеевичу!

Как я стал убийцей? Конечно, не сразу… Буквально на второй день после свадьбы теща ласково попросила меня:

- Саша, выйди на огород, нарви немного петрушки!

Ни слова не сказав, я пошел, куда послали. На огороде много чего росло. Однако, как выглядит петрушка, я точно не помнил, потому что покупала ее всегда мама на рынке и без меня. Рассуждая логически, мне удалось сообразить, что петрушка – это культурная трава. Я огляделся и увидел ровный рядок низкорослых зеленых насаждений, явно созданный руками человека.

- Бурьян ровно не растет! – обрадовался я своей новой догадке и нарвал толстый пучок зелени.

- Что это? – спросила теща.

- Я полагаю – петрушка, - неуверенно ответил я.

Хохот и ржание обитателей дома были мне наградой за труды. Оказалось, что я принес ботву от моркови. Между прочим, я до сих пор считаю, что она как две капли воды похожа на петрушку. И, в сущности, какая разница, что крошить в салат, если и петрушка, и морковь – двухлетние растения семейства зонтичных! Но кого из моих новых деревенских родичей это чесало?

Однако вернемся к моему кровавому преступлению и мотивам его совершения. Представьте: меня, городского мальчика, который дома раз в три дня и то после крика: «Иди уже, паразит!» выносил из квартиры на третьем этаже мусорное ведро, заставляли почти ежедневно собирать для будущей жертвы крапиву и привозить вечером на велосипеде помои из расположенного неподалеку пионерлагеря, где теща работала шеф-поваром. Вы собирали когда-нибудь крапиву в овраге, где растет одна крапива? Думаете, самое страшное, что она жалится? Нет! Холщовые рукавицы и длинные брюки защитят вас от крапивы, как ладан от черта. Крапиву вы рвете руками и запихиваете в мешок. Так вот – это процесс бесконечный, как эволюция! Сколько в мешок ни пихай, всегда можно уплотнить и запихнуть еще. Всегда! Даже у Сизифа лопнуло бы терпение, а я терпел и пихал. Потому что знал – придет день расплаты. И он пришел.

- Сегодня будем резать нашего кабанчика! – сообщил Николаич за завтраком.

- А кто будет это делать? - живо поинтересовался я.

- Я! – сказал Николаич. - Но мне нужен помощник. Ну, кто со мной? – Николаич оглядел присутствующих так, как вероятно вглядывался в лица бойцов своей роты в далеком сорок первом. Жена, ее брат и теща бесстрашно отвели глаза.

- Да, за такое в том же сорок первом могли и расстрелять, – не успел подумать я, как Николаич испытывающее посмотрел мне в лицо… Что говорить, я мог отказаться. Но тут мне вспомнились заросли крапивы, вспомнился огромный рюкзак с помоями, из-за которого я однажды кувырнулся с велика и разбил коленку, и… Я вышел из строя, в смысле, встал из-за стола и сказал:

- Я!

Короче, как совершалось это преступление, я описывать не буду. Скажу только, что целый час выпущенный из загона боров весело бегал от нас по двору как необъезженный мустанг. За это время он, беспрерывно хрюкая, дважды пихнул Николаича рылом в живот, а меня – в центр навозной кучи, что не прибавило моей к нему любви. Потом я держал его за задние ноги и, как ни старался, два раза разжимал руки, и тут Николаич обильно пополнял мой лексикон отборными матами столяра-политрука... Когда все закончилось, я направился к дому. Я шел по двору, как победитель. Куры, которые раньше не замечали меня, подняли головы и перестали клевать, чадолюбивое семейство кроликов прервало процесс размножения и затихло в восхищении и страхе, и даже дворовый пес Саргас торжественно гавкнул в мою честь три раза. Будь у Николаича в хозяйстве белая лошадь, я бы въехал на ней в сени, как маршал Жуков в сорок пятом на Красную площадь. А так я открыл двери и просто вошел. Мне казалось, что меня, как минимум, должны похвалить за проявленные героизм и решительность.

- Не подходи ко мне, убийца! – вместо похвалы сказала мне спутница жизни и отвернулась. Что характерно, свежую колбасу-кровянку назавтра она лопала даже без хлеба, я лично видел!

Через полгода мы с женой окончили институт, и переехали к моим родителям в Киев. Еще через шесть лет мы развелись. Сейчас я снова городской человек. У меня нет ни дачи, ни огорода, и это принципиально. Я не стал вегетарианцем, и больше всего люблю курятину. Но до сих пор, когда вижу, что никто не хочет делать что-то неприятное, но необходимое, я, как идиот, вспоминаю эту, видимо, всосанную с молоком моей советской матери фразу: «Если не я, то кто же?», вспоминаю Николаича и, молча, без излишнего героизма выполняю необходимое.

Самостоятельный

Я, пока в Киеве жил и в школе учился, привык: сколько на автобусе или троллейбусе не езжай, хоть целый час – везде город. А в Калуге оказалось: проехал из центра двадцать минут – и деревня. Настоящая. Дома частные, огороды, пруд с утками и недалекий предок супермаркета - стеклобетонное сельпо с неизменным ассортиментом: продавщица Дуся, галоши всех размеров, свежий хлеб раз в три дня и оригинальные часы обеда - с 13.00 до 16.00. Такое впечатление, что за эти три часа сиесты Дуся все более ценные товары доставала из-под прилавка и втихаря поедала. В целом, для меня тогда - другой мир.

Я в селе толком до этого и не бывал ни разу. «Городские мы». Правда, от остановки автобусной до деревни Крутицы еще идти надо было - восемнадцать минут. Восемь минут по насыпи вдоль железной дороги Киев-Москва и еще десять – по тропинке в лесу. Вот так я и ходил в гости к своей девушке, а потом будущая любимая теща, когда мы заявление в загс подали, сказала:

- Что ты шастаешь туда-сюда, оставайся! Живи!

В Калуге был тогда филиал знаменитого вуза - МВТУ им. Баумана, где я учился. Хитрость заключалась в том, что Калуга на целых сто восемьдесят километров или на три часа ближе к дому, то бишь, к Киеву, куда я мог за шесть рублей по студенческому билету сорваться на проходящем поезде в любое время.

Да, так вот! Произнесла теща эту свою фразу и постелила нам в отдельной комнате, нет – лучше горнице, вместе. Потому как репутация у меня была такая, и даже на лице написано – порядочный! Сказал: женюсь на вашей любимой дочери – значит, женюсь! Кстати, это до сих пор на моем лице написано, поэтому, кроме порядочности, у меня мало что есть.

А поступок - был решительный. В деревне нового человека сразу видно. И кто это там у Надьки появился – вроде муж, или - не муж... Так что репутацию у местного населения предстояло мне еще только завоевывать. И надо сказать, определенная слава пошла обо мне быстро.

Помню, иду я домой от автобуса. Лес, солнышко, красота кругом, но для меня однообразная: машины опять же не ездят, девушки мимо не проходят – скучновато идти, монотонно. И решил я в войну поиграть. Сам с собой. Нашел палку с сучками, типа автомат Калашникова, от дерева к дереву перебегаю и ору:

- Пиф-паф! Бах-барабах! Хэндэ хох! Урра-а!

Шишки-гранаты бросаю, и перебежками вперед. В меня, конечно, враги ни разу не попали, а я: уничтожил роту немцев, взорвал фашистский танк «Тигр», взял языка-генерала и устал немного. Остановился передохнуть после боя, смотрю - а позади по тропинке две бабки деревенские ползут медленно и с любопытством на меня глядят. Еще бы – посмотрели они только что бесплатное кино про войну, пусть короткое, зато задолго до «3D» эффекта – живое и вполне объемное. А буквально через пару дней шла в гости к нам сокурсница. С попутчицей из крутицких. Разговорились они по дороге, все-таки восемнадцать минут идти – две жизни рассказать можно. Попутчица и поинтересовалась, мол, вы к кому? Подруга отвечает – к Наде. А собеседница говорит:

- А-а, знаю! Это у которой муж – молодой хохол из Киева. Хороший парень, видный, но пьет до зеленых чертей!

Вот так и распространилась обо мне первая «деза», что я - хохол и алкаш одновременно. С алкашом – это явное преувеличение, а вот по вопросу «хохла» позвольте лирическое отступление. Заходит в наш 8-й класс директор школы вместе с каким-то дядечкой из райкома партии.

- Дети! – говорит директор, - ученикам вашего класса оказана честь - пройти на Первомайской демонстрации в национальных костюмах народов СССР. Сейчас мы определим, кто пойдет в украинском костюме!

Дядька разочарованно оглядел всех, в том числе Бондаренко, Мироненко и Панчука и вдруг расцвел, увидев за последней партой мою уже тогда внушительную фигуру!

- Оцэй! – сказал он и ткнул пальцем в меня, представителя другой исторической Родины.

Таким образом, в деревне Крутицы я был назначен хохлом уже во второй раз. Но, вы не волнуйтесь, позже все прояснилось, интерес и любознательность к собственной персоне я невольно будоражил все шесть месяцев своей незабвенной сельской жизни.

Работал народ деревенский, в основном, в городе, поэтому излишков животноводства никто не держал. Так, для себя: куры, кролики, гуси-лебеди и редко свинка. А вот коров на сто с лишним домов было всего штук шесть-восемь, и держали их старики, больше по привычке. И за молоком надо было прийти лучше вечером, после дойки, и для верности – предварительно договорившись. А еще в деревне почти у всех были клички. Я имею в виду людей. Как у нас в школе. Только более меткие, одним словом народные - как частушки!

Супружескую чету пенсионеров, державших корову ближе к нам, звали так: Игарма и Самостоятельный. Жили они вдвоем. Игарма – сухонькая, шустрая, мелкая старушка лет семидесяти, перемещалась по двору быстро, словно курица, бегающая от ненасытного петуха. Ее муж – Самостоятельный – высокий мужик, с длинными руками и негнущимися пальцами, младше ее, как мне сообщили, лет на десять, наоборот – все больше сидел на лавочке у калитки, неспешно курил папиросы и поглядывал на дорогу. Я не знаю, что такое Игарма, но что-то неприятное, «игармячье» в этой самой бабуле было точно. Заправляла всем в доме она, но гнула свою линию тихо и незаметно, как же, муж-то у нее – Самостоятельный! А что в этой кличке явная ирония – так об этом лучше не вспоминать. Не любили у них брать молоко мои новые родичи – попадешь не в настроение или зайдешь не вовремя и получишь от Игармы отказ. Мне же на другой конец деревни идти было влом, и я решил действовать иначе – навел мосты с Самостоятельным. Проходя, всегда останавливался возле него и заводил умные беседы. Самостоятельный читал газету «Сельская жизнь» и недолюбливал Советскую власть. Мне он задавал вопросы специфические. Например:

- Саня, скажи, а Брежнев – еврей?

- Нет, - отвечаю.

- И я вчера Горбатке говорю, что нет! Был бы он еврей – так уж был бы поумнее! Хотя бы как Косыгин!

- Косыгин – тоже не еврей!

- Ты чего, Саня! Два руководителя – и ни одного еврея. Так в России - не бывает!..

- Ладно, - заканчивал я беседу, - сегодня за молочком зайду, оставите?

- Ага, заходи! Вечерком. И банку пустую - не забудь!

И вот, значит, послала меня молодая жена в очередной раз за молоком. А теща, как чувствовала, и говорит:

- Куда? Посмотри на небо – тучА какая!

Было у нее в лексиконе такое дивное слово – «тучА»! Так, с ударением на последнем слоге, называла она грозную, черную тучу, заволакивающую небо накануне ливня или снежной бури.

- Ничего, Зинаида Семеновна, сбегаю быстро, успею, - сказал я и поспешил.

- Нет молочка, милый! Завтра приходи! – неласково встретила меня Игарма.

Я говорю:

- Как же?! Я же с вашим мужем договаривался, мне должны были оставить!

Игарма отвечает:

- Муж мне не указ, а я с коровой не договорилась. Мало она сегодня дала, все уже разобрали! Иди с богом!

А у меня ж репутация! Я еще ни разу без молока не возвращался! Забегаю в сельпо перед самым закрытием, хватаю у Дуси винца, пачку папирос - и к Самостоятельному. Смотрю: он, к счастью, на месте – на скамеечке.

Я говорю:

-А мне молока не дали!

Он говорит:

- Она ж тебе сказала – нету! Значит – нету.

Тут я неожиданно:

-Зато у меня с собой есть! - и вынимаю бутылочку.

В общем, за полчасика мы ее раздавили, обсудив по ходу все Политбюро с его членами, Пиночета с его хунтой и по традиции – будущий урожай с неурожаем.

- Ну, все, - говорю, - меня ждут. Я пошел. Без молока!

- Как без молока? – удивляется Самостоятельный.

- А вот так, - говорю, - не дала мне молочка ваша жена, сказала – нет! И вы ей, говорит, не указ!

-Игарма! – взревел вдруг Самостоятельный так, что Игарма появилась, как джинн, мгновенно. – Молока ему! Быстро!

- Так у нас же… - начала шепелявить супруга.

Но тут, видать, самостоятельность ударила моему собутыльнику в самое темя:

- Ну! – заорал он, - я кому сказал!

Вернулся я домой, когда за мной уже хотели идти на поиски, с банкой свежего молока, которую Игарма, не глядя мне в глаза, достала из холодильника. Вернулся промокший до нитки, потому что ливень начался тотчас, как отошел я от дома Самостоятельного. Сделала тучА свое мокрое дело.

Что касается, репутации – скажу честно, бороться за нее я устал. Поэтому все переговоры с продавцами, сантехниками и прочими представителями сопутствующих нам в жизни профессий самостоятельно ведет моя жена Анна, вторая и на этот раз - городская. А по поводу моей репутации хорошо высказался старый паркетчик, который хвастался, что он «с 1959 года в паркете» - и положил паркет так, что дверь в моей киевской горнице едва открывается до середины:

- Хороший у вас муж, Анечка, порядочный! А вы – какая-то дамочка нервная!



Моя пастораль

Помню, в детстве пацаны во дворе на вопрос: где был летом, гордо отвечали - в селе у бабушки, тетки или дядьки... Моя парализованная бабушка жила с нами, а тетя вместе с дядей, свекровью и двумя детьми обитала в 12-метровой коммуналке на улице Горького, в Киеве. Я, конечно, мог закатиться к ним на целое лето, но мои родители считали, что ребенку лучше оздоровиться в пионерлагере «Орленок», две смены в котором – была моя обычная летняя норма.

Кто же мог подумать, что пройдет немного лет, и в моем паспорте будет красоваться штамп: «Прописан: Черносвитенский сельсовет, деревня Крутицы, дом 4», а сам я поселюсь под Калугой, в уютном деревянном домике родителей моей жены. Вообще говоря, сельским жителем я мог стать еще раньше, после окончания третьего курса Калужского филиала МВТУ имени Баумана. Весь год нам читал лекции преподаватель совхоза-техникума (было такое учебное заведение в самом центре города), а в конце всем вручили удостоверение тракториста-машиниста третьего класса и направили в совхоз имени «Первого мая» на практику. Кстати, во времена перестройки Калужский «Совхоз-техникум» получил новое звучное название, символизирующее противоречия самой перестройки - «Совхоз-колледж». Не удивлюсь, если нынче это уже - «Совхоз-академия»…
Как звали тракториста, которого назначили моим наставником, я точно не помню. Хочется назвать его как-то по-народному, типа Фома или даже Ферапонт, но я назову его Василий. Тем более, что его так и звали, я вспомнил. Местный тракторист Вася даже трезвый выглядел пьяным. Поэтому возможность начать мой трудовой путь с должности механизатора, как начинал сам Михаил Горбачев, Василий предоставил мне сразу, вручив руль трактора «Беларусь» и сладко закемарив на сиденье рядом. Сбоку моего трактора кто-то прицепил борону длиной метров восемь, а передо мной простиралось поле, русское поле, которое, как я догадался, стояла задача - боронить, вернее, бороновать! Впрочем, я был готов и к тому, и к другому.
Короче, трактор тронулся и, к моему удивлению, процесс «рыхления верхнего слоя почвы, разрушения комков, почвенной корки и уничтожения сорняков» пошел! Я двигался медленно и радостно, словно встающее над землей солнце, но внезапно на горизонте, среди поля возник большой столб. Столб приближался, поле не кончалось, одним словом, возникла тяжелая для меня и для столба аварийная ситуация. Я стал рассуждать. Объезд справа грозил столкновением бороны со столбом, а объезд слева – встречей столба и кабины трактора. На решение оставалось каких-то жалких минут пять, и на исходе пятой минуты я понял, что жизнь дороже, и заложил крутой вираж влево. Мой трактор, покачнувшись, миновал препятствие с запасом метров пятьдесят от края бороны и метров сто от края поля, а моего наставника центробежной силой бросило головой об дверцу.
- Твою мамашу! – услышал я, и тут же проснувшийся от удара Василий резко отобрал у меня руль и гаркнул, - ты чего делаешь, коняка?! Если я так буду работать – меня же на хрен из совхоза попрут?!
Прикиньте, что в те времена, когда работать на селе было решительно некому, надо было сотворить, чтобы тебя выперли с такой должности?! Однако - выперли! Правда, не его, а меня…
Несмотря на неудачную первую попытку, со второй я втянулся в свою новую сельскую жизнь на удивление быстро. Вероятно потому, что деревня Крутицы казалась мне естественным продолжением уютной Калуги.
- Следующая остановка: «Шестой магАзин!» - именно так громко объявляла женщина-кондуктор, и это значило, что автобус №10 уже вырулил из центра города и скоро мимо домика безумного и гениального калужского учителя Циолковского домчит меня до остановки «Поворот на «Калугу-2»», где мне выходить и держать путь к прелестям деревенской жизни.
У меня имелся свой рейтинг этих прелестей. Например, все знают, какой лом выходить в городе зимой на улицу в мороз, когда долго подбираешь и пялишь на себя ворох всякой теплой одежды. Поэтому первое место в рейтинге держали хранящиеся наготове в сенях безразмерные валенки, телогрейка и треух – дресс-код, в который можно было запрыгнуть как на коня - в секунду и выходить хоть на околицу, хоть на завалинку, хоть позвонить в город по единственному телефону, стоявшему на веранде дома депутата сельсовета. На втором месте шел погреб, посреди которого стояла бездонная бочка с моченой на дубовых листьях антоновкой. Божественный вкус и мелодичный хруст этих яблок стоит у меня в ушах до сих пор. Мне кажется, если бы Адам и Ева откусили такое яблочко, Господь понял и легко простил бы им этот грех, оставь они и ему хоть кусочек. Третье место – сбор и последующее сжигание в банке с бензином колорадских жуков – занятие азартное, возбуждающее и экологически честное. За одного только этого противного жука Штаты должны давать нам беспроцентные кредиты в своей зеленой валюте до конца своих дней!
В общем, все шло хорошо. Полное взаимопонимание с тестем и тещей, частичное – с молодой женой, нарастающая популярность среди тружеников села. А вскоре пришел день, когда моя слава просто зашкалила. Началось с того, что Сашка Сусленко, водитель упомянутого автобуса-десятки и наш сосед, утром не взял у меня денег за проезд. Затем продавщица Дуся вынесла мне из подсобки сельпо три буханки хлеба, хотя его вроде даже и не завозили. И тут вечером впервые в жизни в наш дом заглянула старуха Игарма.
- Саша-то дома? – спросила она.
- Дома – обмерла теща.
- Вот – передай ему! – Игарма вытащила из сумки трехлитровую банку топленого молока. – Топленое, в печи специально для него истомила. Он любит!
Загадка разрешилась, когда тесть открыл вечером калужскую газету «Знамя», по прозвищу «Знаменка». Местный патриотизм был высок, и эту газету выписывали почти все. Самыми читаемыми там были: программа передач и зубодробительные фельетоны под смачными заголовками. Я запомнил два: «Плесень под зонтиком» - о девушках легкого поведения и «Деревянная совесть» - о махинациях с клавишами на фортепианной фабрике «Аккорд». Конкретно в этом номере была статья о нашем студенческом театре миниатюр и самое главное – фото со мной крупным планом. Возможно, я стал первым жителем деревни Крутицы, попавшим на страницы областной прессы. Между прочим, где-то к этому же периоду относятся и мои первые потуги в области литературы. К сожалению, они не сохранились, но есть основания полагать, что в итоге я вполне мог пристроиться в ряд знаменитых писателей-почвенников, типа Белова или даже Распутина. И вообще, кто знает - быть может, деревянный дом, где я обитал, со временем мог стать домом-музеем имени меня, а деревня Крутицы – мемориальным местом паломничества любопытных, типа Ясной Поляны или Михайловского…
Однако прервалась моя пастораль ожидаемо и закономерно. Я как раз пошел за водой для бани – четвертой в моем рейтинге деревенских прелестей . Таскать воду ведрами было долго и неэффективно. Поэтому я предпочитал ходить за водой с сорокалитровым бидоном для молока. Я набирал полный, затем подсаживался под него и, крякнув, как штангист-чемпион, одним махом взваливал бидон себе на загривок. Именно этот момент увидела моя бедная мама, которая неожиданно нагрянула с папой к нам в гости.
- Фима, ты видишь?! – бессильно сказала она папе, хотя папа хорошо видел, что и подтвердил:
- Вижу, Нюра!
Тогда мама закончила мысль:
– Ребенок здесь пропадет! Мы должны немедленно забрать его в Киев. Я согласна на обмен...
И мы с женой переехали в столицу Украины, где с трудом обменяв родительскую трехкомнатную хрущевку на две квартиры, стали жить в одной из них самостоятельно. Но это, как говорится, уже совершенно другая история. А паспорт с тем штампом забрали при обмене. Жалею до сих пор. Ну что мне стоило его якобы потерять и тем самым сохранить на теплую память о моей незабвенной сельской жизни.

В наше смутное время каждый, кто способен хоть что-то производить, производит, что может. Участковый терапевт и литератор Евгений Аронович Черняховский производит впечатление. Сперва сильное - уже издалека: рост под два метра, вес под полтора центнера, а затем неизгладимое - уже с первой фразы. На вступительном экзамене по физике в медицинском Жене досталась «Торричеллиева пустота». Когда абитуриент Черняховский произнес первые слова: «Итальянский физик Эванджелиста Торричелли…», пожилой доцент, принимавший экзамен, встал и сказал: «Тридцать лет я принимаю экзамены, но за все это время никто и ни разу не произнес «Эванджелиста». Садитесь, пять!».
Друзья называют Евгения просто – «Ароныч», потому что он очень простой, несмотря на сложный внутренний мир. Недавно Ароныч так обратился к обычному водителю маршрутки:
- Будьте любезны, если не трудно, вы не могли бы остановить свое маршрутное такси на остановке «Улица Шолуденко»? Заранее благодарен!
Потрясенный шофер, говорят очевидцы, не только не успел остановиться на этой остановке, но еще две промчался на одном дыхании, не останавливаясь и пытаясь насладиться стилем автора. Видимо, «заранее благодарен» - было лишнее.
Женя – глубокий знаток Бродского, Ахматовой, Мандельштама, причем наизусть, так что он знает много слов, во всяком случае, гораздо больше, чем я, и, следовательно, больше, чем рядовой индивидуум. Поэтому не каждый может себе представить, какого труда стоит Евгению, беседуя, расставить эти слова в нужном порядке.
А поговорить Женя любит. Но особенно он любит ходить и говорить. Вот почему для его друзей- современников ходьба бывает трех видов: спортивная, обычная и ходьба рядом с Евгением Черняховским. Один его сосед по вечерам часто выгуливал рядом с Черняховским себя и свою собаку, и вскоре люди заметили, что интеллект не только собаки, но и соседа заметно вырос. Все, кто ходил с Евгением Ароновичем, знают: надо становиться с правой или левой стороны от него, я точно не помню, он сам скажет, и тогда Черняховский лучше слышит. Причина его легкой тугоухости мало известна, но благодаря этому слова до него хуже доходят, зато дольше остаются.
Однажды во время очередной прогулки Женя спросил меня: «Родственник! У тебя есть знакомый нотариус, мне нужно посоветоваться, как решать вопрос с квартирой тещи?» Вопрос меня, признаться, удивил. Нет, в самой просьбе встретиться с нотариусом ничего предосудительного не было, но я привык, что все свои потребности Женя удовлетворяет при помощи больных. У доктора Черняховского есть больная-портниха, которая поправляет ему одежду, больной-банкир, который советует, где лучше хранить деньги, и даже больной-читатель, который в восторге от всех его произведений. Нет у него только больного-работника мобильной связи, поэтому у Ароныча нет мобильного телефона. И, если вас хватил удар сегодня, то Евгений, скорее всего, узнает об этом завтра. Теперь кратко о его теще. Теща Черняховского – родная сестра бабушки моей жены. Значит, мы - родственники. А дело было важное, потому что теще было тогда лет 95, и она одна занимала двухкомнатную квартиру в престижном районе Киева.
Однако вернемся к нотариусу. Мой знакомый нотариус Каплун принимает в известной нотариальной конторе на улице Пирогова в центре города. Я заверил, что приведу к нему интеллигентного человека по пустяковому вопросу. Но мог ли рядовой боец юридического фронта предположить, что это будет настолько интеллигентный человек? Как выяснилось, не мог…
Когда мы пришли, Женя сел напротив нотариуса, а не сбоку, поскольку говорить собирался он. И он заговорил.
- Видите ли, - начал Евгений, и нотариус сразу напрягся, - моя проблема видится мне вполне тривиальной, однако нахождение ее оптимального решения является в высшей степени актуальной задачей и требует исключительно индивидуального подхода. Дело в том, что у меня есть теща. Но вопрос, разумеется, отнюдь не исчерпывается этим в значительной степени банальным фактом. Теща – практически неизменный атрибут каждого индивидуума мужского пола, связанного матримониальными узами, поэтому…
Нотариус Каплун беспомощно посмотрел на меня. Я развел руками. Я-то давно знаю, что предисловие книги, а также предисловие Черняховского можно пропускать без особых последствий.
А Женя увлеченно продолжал: «Моя теща проживает в столице Украины, по адресу Киев, 04032, улица Саксаганского, 90, квартира 127, общей площадью 43 квадратных метра, на 6-м этаже, вход со двора, налево от арки. Эта улица названа в честь великого украинского театрального актера Саксаганского Панаса Карповича, настоящая фамилия Тобилевич, 1859-1940».
У нотариуса задрожали веки и непроизвольно сжались кулаки. Я поймал себя на том, что смотрю напряженный спектакль с двумя великолепными актерами, каждый из которых достойно вел свою неповторимую линию.
Что вам сказать, чтобы долго не задерживать: доктор Черняховский полностью переиграл нотариуса Каплуна, закончив разговор, как и следовало ожидать, цитатой из своего любимого поэта Бродского Иосифа Александровича, 1940-1996.
«Вот я иду, а где-то ты летишь,
уже не слыша сетований наших,
вот я живу, а где-то ты кричишь
и крыльями взволнованными машешь»
Но надо отдать должное и нотариусу. Он ничем не махал, а терпеливо выслушал все до конца, не проронив ни слова. Когда Евгений наконец удовлетворенно откинулся на спинку кресла, нотариус обернулся ко мне. Видно было, что собеседник произвел неизгладимое впечатление и на него, но он не знал, как об этом сказать. Потом нотариус взял себя в руки и сказал коротко: «Простите, но я абсолютно ничего не понял!» И здесь Женя произнес фразу, которая повергла нотариуса в нокдаун. Черняховский спросил: «Повторить?»
Тут я понял, что пробил мой час, и я сказал: «По-моему, Евгений хочет установить опекунство над своей тещей, чтобы не пропала квартира».
- Вы этого хотите? – тревожно спросил Каплун громко и внятно, случайно оказавшись с правильной стороны от собеседника.
- Да! Отчаянно хочу!– радостно ответил Черняховский.
Нотариус встал и с чувством пожал Черняховскому руку.
- Сделаем! – сказал он. – Для такого человека все сделаем! Зайдите ко мне в понедельник, мы съездим к вашей теще, адрес вы, как я понял, знаете, и на месте напишем все в лучшем виде!
Они расставались довольные друг другом, а я подумал, если такие далекие друг от друга люди достигли взаимопонимания, значит, такой шанс есть у всех нас, несмотря на то, что в русском языке всего около 600 тысяч слов, и все их знает только герой этого рассказа.