Виталий Шевцов
12.

На следующий день, как только Валентина ушла из дома, Василий окончательно запил. Если раньше он любил это делать на широкую ногу, в компании многочисленных друзей, то сейчас пил в одиночку. На телефонные звонки с работы отвечал, что болен.
Не привык он, не привык, чтобы так с ним, Василием Семеновым, поступали! «Да и кто? – задавал он себе вопрос, скрипя зубами. – Собственная жена! Та, которая за десять лет даже голос боялась на него повысить. И – на тебе! О любви заговорила. Руку на мужа подняла. В деревню поехала жаловаться. Пусть! Пусть! Пусть! – хихикал он, довольно потирая руки. – Ей там тесть с тещей быстро мозги вставят. Век его должны благодарить, что их доченьку с пузом взял. Кому, спрашивается, она была бы нужна в деревне со своим пацаном?»
Жгучая боль каждый раз закипала у него в груди, когда вспоминал этого мальчишку. Вылитый Петька Клюев. Одно лицо. «Папа Вася, папа Вася», – ведь придумал, гаденыш, как уколоть. Но все равно вышло так, как ему, Василию Семенову, хотелось. Не зря тогда военкому целого кабанчика презентовал. Любовь-морковь! Молодец майор, сделал все, как надо. Поехал Петенька в Чечню. Героем стал, правда посмертно. Но здесь никто не виноват. «Боевые потери» – так, кажется, говорят по телевизору. А вот Валька – красавица – ему, Василию, досталась. И это факт. Плевать на эту любовь! Кому она сейчас нужна? Квартира, деньги, машина – это покрепче любой любви сейчас будет. «Так-то!» – довольный своими рассуждениями, громко сказал он, спеша налить себе в очередной раз полный стакан водки.
В глубине души Василий чувствовал, что стоит ему только протрезветь, как он волком взвоет от бессилия. Потому что, все-таки, в чем-то да и права Валентина.
Водка опалила горло, так и не дав опомниться, покатилась горячей волной по всему телу, будоража притихшую злобу и обиду. Подержав какое-то время пустой стакан в руках, он вместо того чтобы поставить на стол, с размаху запустил его в дверь. «А накось – выкусь-ка! – шептали его запекшиеся губы. – Мы еще посмотрим, кто кого! Плохо вы знаете Василия Семенова».
Утренние яркие солнечные лучи, проникнув через окно в комнату, заставили Василия зарыться лицом в подушку. Спросонья ему сначала показалось, что это звонит будильник. Но, оторвав голову от подушки, понял: звонят в дверь. «Ага, легка на помине, женушка. Выперли родители из деревни».
Довольный, он неторопливо встал с дивана. Пригладив пятерней взъерошенные волосы, потянулся, зевнул и только после этого отправился открывать дверь. «Сейчас мы с тобой поговорим за жизнь, любимая жена».
Мстительно улыбаясь, он уже рисовал себе картину, как Валентина будет валяться у него в ногах, вымаливая прощение. «Да! Да! Да! Ну, конечно же, он простит ее. Но она дорого ему за это заплатит».
Щелкнув английским замком, Василий широко распахнул дверь и медленно стал отступать назад. Вместо Валентины на пороге стоял старик Клюев.
– Ну, что хлопаешь глазами? Не признал, землячок? – произнес старик, закрывая за собой дверь.
– Ты, дед, случайно адрес не перепутал? – Василий лихорадочно соображал, чем вызван столь ранний визит старика Клюева. «Валька! Ну, гадина! Нашла-таки, кому пожаловаться», – наконец дошло до него. – Мы, вроде, с тобой не родственники, чтобы в гости по утрам друг к другу шастать, – стараясь скрыть растерянность, развязано произнес он. – Так что вали-ка ты, дорогой землячок, по добру, по здорову, откуда пришел.
– Не шебуршись, Васька, – спокойно улыбнулся старик. – Ты мне гонор свой не показывай. Знаю я тебя. Успокойся. Не к тебе приглашен. К Валентине, к внуку своему приехал. А они мне люди не чужие. Понял? А к тебе у меня разговор имеется.
– Какой внук? Поздно, старик, опомнился. Валентина – жена мне законная, – набычился Василий. – И фамилия у нее с пацаном моя – Семеновы. А твоя фамилия, как мне помнится, – Клюев. Так что не вижу я здесь никакой твоей родни. Ни близкой, ни далекой. И вообще, не желаю я с тобой, дед, ни о чем разговаривать. Освободи помещение!
– Дурак ты, Васька. Вижу я, пометил ты живых людей своей фамилией, словно скотину клеймом. Считаешь, они тебе за это по гроб жизни должны быть благодарны? Шалишь! – погрозил пальцем старик. – Фамилия не клеймо. Запомни это, Вася. Почто люди чтят и гордятся своими фамилиями? Потому, как фамилия есть семья. А семья на любви, на доброте держится. А у тебя семьи нет. Нет! – развел он руками. – Ты перед богом, перед людьми Валентину в жены брал. Помнишь, какие слова говорил? Знал, знал, что ребенок у нее будет. Да будь жив мой Петя… – Голос старика задрожал. – Я в церкви стоял, все слышал. Поверил тебе. А ты что творишь? Жену замордовал. В служанку превратил. Внука моего губишь! Не позволю!
Старик не угрожал и не кричал. Он даже ни разу не повысил голос. Но каждое сказанное им слово тяжелым грузом ложилось на плечи Василия. Все ниже и ниже приходилось склонять ему голову, пряча глаза от пытливого взгляда старика.
– Мне плевать на твою болтовню, старикашка… – попытался он закричать. Но вместо слов с его губ сорвалось какое-то странное мычание.
– Душно у тебя здесь. Ой, как душно, – сочувственно произнес старик, глядя на искаженное ужасом лицо Василия.
– Что ты со мной сделал?
– Это не я, Вася. Это совесть твоя. Запомни, она хоть и говорят, что без зубов, но, поверь мне, загрызет, если есть за что. Так-то. Пошел я. К внуку мне пора. Да! – Старик поспешно полез во внутренний карман пиджака. – Чуть не забыл. Вот, деньги тебе возвращаю. Если что Валентина и внук мой тебе должны, не стесняйся, Вася, скажи, я отдам. – И, аккуратно положив на тумбочку туго перетянутую резинкой пачку сторублевок, старик вышел за дверь.

13.

Время суток Семен сверял по санитарке бабе Тане.
«Здравствуй, добрый молодец!» – это значит, наступило еще одно новое утро.
«До свидания, зайчонок!» – опять пришел вечер.
Но утро и вечер были для него все равно одной длинной, непрекращающейся темной ночью. По шагам, раздававшимся в коридоре, он научился безошибочно определять, кто сейчас войдет к нему в палату. И ни разу не ошибся. Шарканье тапочек – это баба Таня. Цоканье каблучков – вредина Ирка. Катя, та топала, как медведь, и всегда громко сопела носом. А вот шагов доктора слышно никогда не было. Он словно «Бэтмэн» влетал в палату, громко шурша своим накрахмаленным халатом. Но, «пролетая» по коридору, всегда производил столько шума, отчитывая всех подряд, кто только ни попадался ему на пути, что ошибиться в его появлении практически было невозможно.
Мамины шаги… Она ходила на носочках, почти не наступая на пятку. «Твоя мама как балерина ходит!» – заявила ему однажды Ленка с нескрываемой завистью. «Идет, как пишет», – поддержал ее Витька, за что сразу схлопотал кулаком в бок.
Уже целых три утра и два вечера мама не приходила к нему.
«Почему? Может быть, с ней что-то случилось? Или она боится доктора? А может быть, поехала в деревню?».
…Деревня! Как захотелось ему в деревню. В этом году дедушка, наконец, взял его с собой на сенокос. Косить ему, правда, не дали. Но зато поручили ворошить граблями свежескошенную траву, чтобы она быстрее сохла на солнце. Когда Семен был еще совсем маленьким мальчиком, он никак не мог понять, как это коровы и лошади кушают траву, а тем более сухое и колючее сено. Но оказалось, что свежескошенная трава удивительно аппетитно пахнет. Травинки были шершавыми и немного покалывали язык. Через несколько минут его рот наполнился сладкой и тягучей слюной. «Как жвачка!» – подумал он.
А потом был обед. Спрятавшись под телегой от жаркого солнца, Семен с аппетитом, обжигаясь, ел испеченную в костре картошку с домашней ароматной колбасой, запивая все это прямо из глиняной крынки удивительно холодным молоком.
– Бабушка! А почему молоко такое холодное, – удивленно спросил он.
– А она туда лягушку посадила… – хитро улыбнулся дед.
– Как это – лягушку? – чуть не выронив крынку из рук, закричал он, страшно испугавшись.
– Да не слушай ты своего деда. Шутит он. Это раньше люди в деревне так делали, чтобы молоко холодным было. В землю я крынку закопала. Вон, видишь ямку под кустом?
В тот день ему хотелось задать бабушке еще один вопрос, который не давал ему покоя: «А почему молоко белого цвета? Раз коровы жуют летом зеленую траву, то молоко должно быть зеленым; ну, а зимой – желтым, так как они жуют желтое сено». Но спрашивать об этом расхотелось по одной простой причине: а вдруг дед снова будет над ним смеяться? Глупым городским мальчиком быть не хотелось, и он решил сам во всем разобраться. Несколько дней наблюдал, как за коровами, так и за бабушками. Коровы ели только зеленую траву и пили воду из речки. А вот бабушки сразу попали у него под подозрение. Во-первых, они всегда ходили доить коров одни, ссылаясь на то, что коровы не любят посторонних. Выбрав время, Семен поочередно обследовал каждый из сараев, где бабушки держали коров. И обнаружил мешки со странными, серебристо-белого цвета, кристаллами, чем-то напоминающими кусочки льда. Еле дождавшись очередного приезда мамы из города, он тут же поделился с ней своей догадкой. Мама долго смеялась над ним, а потом рассказала, что эти кристаллы есть не что иное, как обыкновенная соль. Коровам она нужна так же, как и людям. Но объяснить ему, почему молоко белого цвета, она так и не смогла.
От этих воспоминаний он вдруг почувствовал, как у него прямо-таки засосало под ложечкой. «А ведь я все это время ничего не ел, – вспомнил он. – Эх! Сейчас бы большую кружку молока и горбушку белого бабушкиного хлеба. Или нет, лучше две кружки молока и полную тарелку пирожков с вишнями».
Только в последний момент Семен успел услышать, как дверь в палату открылась и в нее кто-то вошел. Незнакомец несколько раз тяжело вздохнул и, потоптавшись какое-то время у дверей, осторожно приблизился к кровати, на которой лежал Семен.
– Внучок! – наклонившись над ним, шепотом произнес незнакомец. – Солнышко ты мое золотое! Слышишь ли ты меня? Это я, твой дедушка… – Голос незнакомца задрожал, и он заплакал.
Семен хорошо помнил голоса своих дедушек. Голос этого незнакомца, который называл себя его дедушкой, он раньше никогда не слышал. «Откуда взялся этот, третий, дедушка? Кто его сюда пустил? А может, это сон?». – Все смешалось у него в голове. В таких случаях всегда надо ущипнуть себя за руку, и сразу можно понять – сон это или явь. Но руки, удобно уложенные поверх простыни, и не думали ему в этом помочь.
– Ледяной-то какой! Господи! Дай я рученьки твои согрею.
Шепот незнакомца подействовал на него убаюкивающе. Семен почувствовал сначала слабое покалывание в самых кончиках пальцев на своей руке. Словно после мороза они начали постепенно отходить от холода.
А незнакомец что-то шептал и шептал, склонившись над ним. И то ли от этих слов, то ли от тепла, исходящего от его руки, Семен почувствовал, как сердце у него в груди бьется все громче, громче. Ему даже показалось, что он слышит, как оно говорит ему: «Хватит спать! Пора вставать! Хватит спать! Пора вставать!».
Первое, что увидел Семен, с трудом открыв глаза, было склонившееся над ним заплаканное лицо рыжеволосого старика. Крепко вцепившись пальцами в его горячую ладонь, Семен, улыбнувшись, прошептал: «Хочу домой…»
– Внучек! Милый! Милый ты мой! Проснулся! – не плакал, а громко рыдал от радости старик. – Валя! Дочка! Скорей, скорей беги сюда!
Дверь распахнулась, и на его крик в палату вбежал доктор, а вслед за ним мама.
– Что вы здесь за цирк устроили, папаша? Оставьте больного в покое. Он вас не слышит, – закричал доктор прямо с порога. – А вас, – он строго посмотрел на растерянно стоявшую в дверях маму, – я буду вынужден лишить свиданий за такие безобразия…
– Я слышу! Я все слышу! – приподняв голову с подушки, произнес Семен. – И не смейте! Слышите! Не смейте обижать мою маму!