Татьяна Стогова


С вечера, как всегда, над балконом пятого этажа неистово носились ласточки. Они стремительно прочерчивали розовое, постепенно темнеющее небо; долетев до конца дома, где стоял старый высоченный тополь, они возвращались плавной дугой, и снова…
Трудно было проследить хотя бы за одной из них, но Анна и не пыталась.
Небо на западе было ясным, ярким, предвещало хорошую погоду.
Но, что бы ни случилось в небе и на земле, ничто уже не могло предотвратить завтрашней неизбежности. На письменном столе зловеще белел листок бумаги, и хотя Анна старалась не смотреть в ту сторону, взгляд её неизменно наталкивался на этот листок – направление на операцию в онкологическую клинику.
Будильник послушно зазвенел ровно в шесть. Ныли все мышцы, в голове ухало. Муж и сын ещё спали, накануне она с трудом уговорила их не вставать до её ухода – хотелось собраться с мыслями и найти решимость в самой себе.
Обычные хлопоты – душ, наскоро проглоченный кофе – несколько отвлекали.
Уходя, оглянулась. Вспомнилось блоковское из «Снежной маски»: «А в шкапу дремали книги…»
Солнца не было, но из окна троллейбуса казалось, что улицы освещены золотой листвой тополей. Она мысленно прощалась с городом. Хотелось, не торопясь, пройтись по утреннему парку и подышать свежим воздухом с примесью гари – где-то дымились осенние костры. Очень хотелось жить.
В вестибюле клиники оказалось многолюдно, женщины с покорными судьбе лицами ожидали очереди в комнату регистрации и приёма. Выходя оттуда, они друг за дружкой, как пингвины, подвигались к лифту.
Анну охватила ещё большая, чем накануне, тревога и тоска, глаза наполнились слезами, как ей казалось - от жалости к мужу и сыну, оставшимся дома. Но она вспомнила мысль великого актёра Станиславского о том, что природа слёз – это всегда жалость к себе, и только к себе. Стало спокойнее.
- Да что это с вами? – вдруг услышала она совсем рядом – вот ещё выдумали - расстраиваться! Это же не горе!
Сероглазая девушка с открытой улыбкой, как говорят, до ушей, порывисто села рядом, взяла за руки. На ней было серое полупальто, концы воротника завязывались и ниспадали, они заканчивались серыми пушистыми помпонами. Завершённость неожиданно обнадёживала.
А Тая (так её звали) уверенно и весело говорила:
- Во-первых, пока никто не знает точно, что именно у вас, это покажет только гистология, а во-вторых, э т о сейчас излечивается. Вот моя родственница (сноха или невестка) уж точно болела э т и м в последней стадии, но ей сделали операцию, и сейчас она живёт и здравствует, да ещё купается зимой в проруби. Всё зависит от воли человека, от его собранности и настроя – вот вы настройте себя на выздоровление, и всё будет хорошо. Сколько таких случаев уже известно!
Людей вокруг становилось всё меньше, Тая, заглядывая Анне в глаза продолжала:
- Мы с мужем Боречкой вас навестим после операции, он у меня чудесно готовит борщ, мне-то некогда, я в кафе работаю каждый день до вечера…
Потом она начала рассказывать анекдоты, зачарованная Анна не могла отвести взгляд от её оживлённого лица.
Анне стало спокойнее. Полутёмный вестибюль уже не казался столь угрюмым. Будущее приобретало реальные и вполне приемлемые очертания.
Более того, в самой Анне сразу что-то неуловимо изменилось, будто повернулось какое-то колёсико: люди вокруг оказались мягче, добрее, тоньше. Безотчетно захотелось нести им добро.
С тех пор прошло много лет.
И вот что интересно: оглядываясь на прошлое и вспоминая Таечку с её серыми помпонами на концах воротника, Анна отчётливо понимает, что именно с этой встречи и началось её медленное, но окончательное и полное выздоровление.
Но откуда она взялась, эта Таечка, и куда исчезла потом? И к т о послал её? Да и вообще, была ли она на самом деле?