Евгений Рудов  

 І

Самоходная буровая установка на широких болотных гусеницах пробиралась сквозь тайгу на новую заданную геологом точку.
Уложенная над кабиной в горизонтальное транспортное положение решетчатая из труб вышка свободными концами смотрела вперёд – самоходка двигалась задним ходом, уцепив за мощный передний крюк массивное металлическое дышло крепких деревянных тракторных саней, на которых были навалены бурильные штанги, колонковые трубы, патрубки, связки коронок, бочки с топливом, ящики для керна, рабочий инструмент.
По болотистой местности двигаться задним ходом было надёжнее. На ведущие звёздочки трактора приходилась вся тяжесть закреплённого на нем сзади бурового станка, давила дополнительным весом, увеличивая зацепление ребристых башмаков гусениц с вязкой, переувлажнённой почвой, только у тракториста от такой езды с повернутой назад головой к концу дня болела шея.
Проваливаясь в оттаявшую местами к концу лета вечную мерзлоту и выворачивая
гусеницами наружу черную грязь, самоходка ревела всей мощью, выбрасывая из торчащей над капотом выхлопной трубы дизеля сгусток метрового кроваво-красного пламени, выбираясь из болотистого месива и волоча за собой груженые сани.
Кряжистые высокие полозья саней из лиственницы, самой прочной породы в Сибири, только поскрипывали, играя в сочленениях сбитых между собой брёвен, переваливаясь через неровности прокладываемой дороги.
На сухих местах самоходка разворачивалась, цепляла сани за задний крюк и ходко лавировала в просветах золотистых стволов сосен. Бригада буровиков, состоявшая из двоих бурильщиков и их помбуров, запрыгивала на уложенные трубы,
усаживалась сверху и закуривала, а буровой мастер Боря Саяпин забирался в кабину к трактористу. Там было солиднее и удобнее − и сиденья мягкие, и сверху всё видно.
Иногда на пути самоходки попадался густой молоденький березняк. От собравшей-
ся воедино белизны стволов день казался еще светлее, а от усеянных на бересте черных отметин рябило в глазах.
Стройные, тянущиеся к солнцу деревца со стволиками толщиной в руку стояли так
плотно, так близко друг к другу, такой непроницаемой стеной, что дальше собствен-
ного носа, дальше двух- трёх шагов невозможно было что-либо разглядеть.
Самоходка безжалостно наезжала на эту молодость, на эту красоту, ломала,рушила
её, и те берёзки, которые попадали под её железные башмаки, ложились на землю и умирали, а те, что клонились под многотонным стальным чудовищем и проскакива- ли между его гусениц и полозьев саней, оставались живы, но подняться уже не могли
– так и росли наклонно, искалеченные, израненные, с ободранной корой,как после страшной бури.

К полудню самоходка вышла к болоту. Все признаки его были налицо – угнетен-
ные топью, редкие, искривленные невысокие сосенки с чахлой копной иголочек, а из- под тяжёлых гусениц, чиркнувших под собой почву и содравших с неё мох, вдруг вылетело грязно-серое крошево льда. И это летом! Вечная мерзлота. Вечная, как и сама тайга.
Самоходка остановилась. Выскочивший из кабины буровой мастер скомандовал бригаде:
− Стоп, мужики. Глуши мотор. Надо оглядеться. Тут не попрёшь сходу. Пос-пешишь, людей насмешишь. Увязнем, сам бог не поможет. Разведите пока огонь,
чайку сварганьте, а я пройдусь, прикину, где лучше проехать.
− Прикидывай тут сколько хочешь, а болото нам не объехать,− высказался один из помбуров. − Попьём чайку и двинем дальше. Первый раз что ли, таскать на себе брёвна.
− Видно будет,− подытожил мастер.− Ждите меня.
Боря вытащил из рюкзака патронташ, застегнул на животе, перекинул через плечо ружьё.
−Глухаря подстрели,− крикнули вдогонку.− Здесь его места́. Глядишь, свеженины попробуем. Тушёнка совсем надоела, в горло не лезет.
−Будет и свеженина. Не всё сразу, − и Боря свистнул улегшимся у саней лайкам. Те с готовностью вскочили на ноги.
Оставшиеся у самоходки буровики успели только развести костёр и вскипятить чай, как из болота донёсся отрывистый лай собак. Сначала звонкий и удивлённый брех еще недавнего щенка, увидевшего в тайге что-то для себя необычное, теперь же повзровслевщей, готовой к охотничьему сезону лайки – это была Белка, и тут же послышался грубый и злобный голос Бурана. По доносившемуся собачьему дуэту можно было только гадать о развивающихся там событиях.
− Глухаря держат, − прислушивались к звукам устроившиеся у костра буровики.
− Сейчас Боря его шлёпнет.
− Прилетел клюквы поесть.
− Ягода еще незрелая, кислая. В октябре будет в самый раз.
− Камешки, может, глотает. Их всегда найдёшь у него в желудке. Пищу перетирают.
− Интересная птица, − вмешался в разговор тракторист. Носком кирзового сапога
он подтолкнул в огонь вывалившийся из костра перегоревший сук. − Едешь, бывало, по тайге, а он спокойно сидит на вершине сосны, разглядывает тебя сверху. Или по дороге разгуливает. Трактор грохочет, а ему хоть бы что, головой даже не поведет, что там на него прёт.
− Глухой, значит, не слышит. Не зря же его глухарём назвали, − заметили буровики.
− Но только высунешься из кабины,− продолжил тракторист,− сразу же сорвётся
и улетит. Даже прицелиться не успеешь. Без собаки не возьмёшь. Пока она отвлекает лаем, тут его и бей.
Донёсшийся из глубины болота, визгливый болезненный скулёж Белки прервал разговор. У костра наступила настороженная тишина. Собака выла явно от боли, толь-
ко вот кто бы мог её так! Не глухарь же.

− Нет, мужики, − поднялся от костра тракторист. − Там что-то посерьёзнее, не глухарь это. Может, медведь забрёл.
И с этими словами, достав ружьё из кабины, поспешил в сторону лая. За ним, прихватив топоры, ушли и помбуры.
Нетерпение и охотничий азарт охватил и сидевших у огня бурильщиков. Забыв о
чае, поднявшись на ноги, они стали вслушиваться в тайгу.
Среди мшистых ядовито- зелёных кочек болота видный со всех сторон, как на ладони, на высоких тонких ногах стоял молодой лось. Выростов на его голове ещё не было. Он родился этой весной, и рога у него появятся только на следующий год.
Тракторист и помбуры увидели его сразу. Лосёнок был довольно крупный, как хорошо откормившийся за лето на богатых травах хозяйский бычок. Большими тёмными глазами он неотрывно следил за наседавшими на него собаками.
Чем была занята в этот момент его крупная горбоносая голова с широкими ушами? Несомненно, как и у всякого живого существа, попавшего в опасность, только одной мыслью – спасти свою жизнь.
Природа наделила лося длинными сильными ногами и на их концах твёрдыми роговыми копытами. Это было его оружие. Удар взрослого животного мог расшибить голову медведю.
Собаки кружили вокруг, беспрестанно и до хрипоты лаяли, наскакивали на лося,
увёртываясь от его копыт.
Белке уже досталось. Это её визг был слышен у костра, и теперь лайка осторожни-
чала, не лезла близко, держалась на расстоянии.
И тут раздался первый выстрел. Это спустил курок мастер. Грохот ружья на секун-
ду прервал лай собак, лось дёрнул головой и замер. Дробь попала ему в уши и шею,
причинила боль. Яркие пятна крови выступили на тёмно-коричневой шерсти.
Это был какой-то миг. Собаки быстро опомнились и ещё с большей яростью набро-
сились на зверя.
− По глазам бей! − кричал кто-то.− По глазам!
Грохнул ещё один выстрел бурового мастера, за ним по очереди оба ствола трак-
ториста. Гремело всё болото. Канонада заполнила пустовавшее до этого пространство.
По горбатому носу животного вместе со слезами и кровью текли выбитые глаза. Лось ослеп. В него стреляли уже слепого. Навскид. Не промахнёшься. Цель была круп-
ная и близко. Но мелкая дробь, предназначенная на птицу, наносила только раны, убить не могла, а он, теперь уже незрячий, лишь поворачивал голову на лай остервеневших от запаха крови и выстрелов собак.
Ругаясь, Боря и тракторист, за ними помбуры с топорами бросились к лосю, но чуткие уши животного уловили топот людей, и он, вскинув голову, вслепую поднимая ноги, кинулся в глубину болота. Собаки не отставали, но их лай становился всё тише и тише по мере того, как лось отдалялся от преследователей, а потом и вовсе стих.
− Всё. Теперь его не возьмёшь, − досадливо морщился и ругался мастер.
− Глупо вышло, −сокрушались буровики. – Столько мяса ушло из-под самого носа. Сдохнет где-нибудь в тайге, разве что соболя́ растащат.
− Хоть какая-то польза от него будет,− попытался загладить неудачу мастер.
− Наелись свеженины,− ещё не остыли помбуры от охотничьей горячки.
− Э-эх,− расстроено выдохнул Боря.− И как это я не прихватил пару патронов с пулями. Вместо глухаря встретил сохатого. Уложил бы его с первого выстрела.
Тракторист не решился признаться. У него были заряды на крупного зверя, но в спешке и от неожиданной встречи он перепутал патроны.
− Идём чай пить. Чего тут стоять. Лось сюда не вернётся, − сказал он и первый повернул к оставленной самоходке.
Вернувшиеся из погони собаки укоризненно заглядывали неудачливым охотникам в глаза.

ІІ

Вопреки мрачному предсказанию лось не сдох, оставался жив и даже мог передви-
гаться. Он забился в пихтовую глушь, где его никто не мог видеть.
Лай собак пропал, не слышно было и крика людей, исчез едкий запах их пота, и
вообще в этот сумрачный лес, в котором лапы хвойных, переплетаясь с лапами соседних деревьев, росли от макушек и до самой земли, не проникало извне ни единого звука, кроме монотонного под напором верхового ветра, векового шума тайги. Но к нему он привык с первого дня своей жизни и не замечал этого.
В абсолютной звенящей тишине чернолесья лось чувствовал себя в безопасности. Он улавливал даже лёгкое движение крыльев пролетающей над ним, редкой в этих местах, птицы, шорох в траве мышей, крадущиеся шаги ласки. Уши его настороженно и тревожно подрагивали и поворачивались из стороны в сторону, ловя малейшее изменение в окружающей природе, но ничего подозрительного он не находил. Широкими ноздрями втягивал воздух, но и тот был свеж и чист, без всяких посторонних примесей, как и вода, которую он пил из здешних ручьев и речек.
Всё оставалось как и ранее, если бы не пугающая, навалившаяся на него внезапно
темнота. Он не знал, как от неё избавиться, и стоял, понуро опустив голову. Болело израненное дробью тело, болели пустоты выбитых глаз.
Шли дни. Исхудавший, с выпирающими из-под кожи костьми лось продолжал жить. Он учился этому в кромешной тьме. Помогал выстоять животный инстинкт, заложенный в нём многочисленными поколениями его предков. Он различал день и ночь, хотя они ничем не отличались для него друг от друга. Но, слушая крики птиц и ощущая на спине тепло солнечных лучей, понимал – стоит день, а когда тело охватывала прохлада и покой, догадывался – наступила ночь.
Ноги его ступали по болоту, утопали в мягком, ласкающем, как шёлк, мху ельника, или их обжигал горячий, нагретый летним солнцем, оранжевый (он это помнил) рыхлый песок сосняка. По этим признакам он определял местность, строение леса и то, какую для себя пищу мог найти в нём.
Он заметно прибавил в весе. Тайга щедро одаривала своих обитателей необходимой им едой. Вокруг было много зелёной, сочной травы, а в осинниках беспорядочнои дико подымался растущий молодняк. Захватив подвижной верхней губой ветку, лось срывал с неё нежные листья.
Богатый корм сказался и на его округлившихся боках. Исчезли проступавшие наружу рёбра, а короткий тёмно-коричневый мех стал густым и плотным, приобрёл своеобразный красивый блеск, который появлялся у лосей только к осени.
Последние холодные дожди кончились. Стояли сухие и ясные дни осени. По утрам земля индевела, и хрусткий ледяной налёт покрывал полёгшую, почерневшую от заморозков траву, затягивал тонкой прозрачной плёнкой воду.
Воздух стал особенно горьким и терпким от нападавших листьев. Студёные утрен-
ние зори тревожно полыхали пожаром. Побледневшее солнце только к полудню про-
бивалось рассеянными лучами сквозь низко нависшее свинцовое небо.Тайга притихла,
ждала первого снега. И он не заставил себя ждать.

IIІ

Дымные столбы из труб, расширяясь кверху, вытянулись нестройным рядом над крышами изб, подпирая собой низкое зеленоватое небо, и стояли так, не шелохнув-
шись, освещённые вечерним закатом.
Единственная вдоль реки деревенская улица, по которой проходил зимник, была
пуста, готовилась к ночи. Во дворах делались последние приготовления –наглухо за-
пирались ворота, тащили скотине охапки сена в сарай, заглядывали в собачьи будки,
проверяя привязь злых сторожевых псов.
Сергуня, по причине своей хромоты прозванный Гуляй-нога, вышел из «экспеди-
ции». Он даже не поёжился от крепнущего к ночи мороза. В распахнутом ватнике,
привыкший ко всему он, пуская изо рта пар, пьяными невинными глазами пытался оп-
ределить наравление к своему дому.
В «экспедиции» Сергуня подрабатывал. Наколет дров и растопит печь, подметёт
пол от набросанных окурков. Надо, сбегает в магазин, куда посылали его ночевавшие
в бараке, проезжавшие по зимнику шофера́. Пригласят к столу – не откажется. Пил−сколько давали. Шофера́ – люди при деньгах, не сквалыжничали.
− Дурно не будет ? – спрашивали Сергуню, наливая ему очередной раз в стакан.
Сами – только по стопке, утром ехать дальше.
− Не будет,− отвечал он, утирая рукавом губы.
На зимнике Сергуню знали все и в дороге заглядывали на спидометр, считывая с
него километры до деревни. У Сергуни хорошо. Даже в лютые сорокаградусные моро-
зы в «экспедиции» натоплено, чисто , горячая вода в баке – руки помыть, умыться
или в радиатор долить.
Пьёт? А кто сейчас не употребляет.Но дело делает.
Сергуня уважал шоферо́в-дальнобойщиков. Их профессию он считал серьёзной. А ну-ка, посчитай сотни злых, мёрзлых километров по тайге! Это тебе не с бабой переспать под одним одеялом. А если что сломается в машине!
Шофера́ тоже не забывали о Сергуне. Он не обязан был доглядывать за бараком.
Ему за это никто не платил. Прислали как-то сюда людей, собрали из щитов строеньи-
це на трассе и забыли о нём. Хорошо, что добрый человек нашёлся ( так рассуждал о себе Сергуня), присматривает за ним. Делает это он из чисто внутренних побуждений. Ну и, чего греха таить, привечали его в «экспедиции», стопку поднесут. А ещё апельсинов привезут (из самого Красноярска!), лимонов к чаю. А однажды вручили ананас. Вот уж чудо! Такого фрукта Сергуня никогда не видывал. Держал его за «чуб», не знал, что с ним делать.
− Сергуня, а как ты хромым стал? – в который раз спрашивали его шофера́, слышавшие эту историю из первых уст или перекрученную, разбавленную юмором, многократно повторенную другими рассказчиками. Надо же было чем-то скрасить время до сна.
− Инвалид детства? – наперед зная, что это не так, с подвохом ожидали Сергуниного рассказа.
− Инвалид, инвалид, − пьяно кивал он .− Шишкарил. Залез на кедр, все ветки обла-
зил, шишки посбивал. Хотел было уже спускаться. Глядь, а одна осталась. Над самой головой. Висит себе и дразнит меня. Крупная такая. Рукой не достать, а палку я
уже бросил на землю. Не слазить же за ней, а потом опять на́верх переть. И так меня эта шишка раззадорила, так разожгла, что я сам не свой стал, вроде ум за разум зашёл.
− Чего добру пропадать, думаю? Зазря висит. Все одно кедровка склюёт или сама с дерева упадёт, бурундук утащит. Стал я подниматься выше. А ветки всё тончают, да тончают, раскачиваются, гнутся. Пальцы вытянул – не достаю. Чуток бы ещё, один вершок! Стою размышляю, зацепиться ногой выше не за что, одни сучочки малые. А она, зараза, как насмехается надо мной – пузатая, ядрёная, зерна́, значит, полная, в чешуйках коричневых, смола на них выступила. Я и подпрыгнул. Легонько так, самую малость, на вершок, чтобы шишку только сорвать. Промазал, не ухватил её. Сучки под ногами треснули, и я рухнул вниз.
Сергуня помолчал, заглядываясь на бутылку. На её середине хорошо было видно кольцо , каёмку, по которой в ней имелась ещё недопитая жидкость.
В бараке стояла тишина, шофера́ сидели на койках, курили и смотрели на Сергуню. Но чувствовалось, как эту тишину распирает изнутри, и она готова вот-вот лопнуть, взорваться, как это делает громко и неожиданно раздутый детский шар.
− Ну, дальше, дальше. Не томи! – нетерпеливые голоса понукали Сергуню.
− До земли не долетел. Обломал ветки, перевернулся вниз головой и повис на ост-
ром суку. Он разодрал мне штанину, оцарапал ногу и влез в халявину сапога. Так и ви-
сю я головой вниз, расщеперив , как балерина, ноги. Одна – в небо, другая подошвой
к земле тянется. Чистый шпагат делаю, хоть и не учен этому.
Тишина взорвалась! Шофера́ держались за животы, из простуженных глоток ле-
тели раскатистые с хрипотцой звуки.
Когда хохот поутих, кто-то, ещё давясь смехом, спросил:
− И долго ты этот шпагат держал?
− Висю и думаю, − продолжал Сергуня, −как мне из такого положения выбираться.
Поблизости никого, кричи, не кричи, все одно не дозовёшься, не услышат. Изгибаюсь, как червь у рыбака на крючке, пробую приподняться, дотянуться рукой до сука. Не получается, пресса на животе нет. А до земли далеко. Первый раз такой её вижу, перевёрнутой. Будто ангелом иду по небу. И вдруг, чувствую, сапог подаётся, с ноги съезжает. Это значит, под моим весом сам разувается. Тут я и бухнул. От удара о землю отрубился начисто. А когда пришёл в себя и открыл глаза – сапог мой так и висит на суку целёхонький, а у меня нога сломана. Дополз кое-как, недалекобыло от деревни, баба моя увидала – заохала, закричала, думала меня медведь поломал. Такое бывает с нашим братом, охотником. Знахарка поправила мне кости. Только не так что-то сделала. Хромым стал.
− А сапог? Так и висит там? – не унимался хохот.
− Опосля, как выздоровел, пошёл туда. Жердину вырубил, снял его. Чего добру пропадать. И денег стоит. Да и куда мне оставшийся девать. А так – пара. В самый раз.
В темнеющем небе с неяркими звёздами Сергуня постоял на пороге «экспедиции»,
среди ряда деревенских крыш узнал свой дом и шагнул к нему. Укатанная колёсами
автомобилей дорога вдруг качнулась под ногами, и Сергуня упал. Крепко ругаясь, па-
дая и всякий раз поднимаясь, добрался до ворот. Они были заперты, и он принялся
кричать и колотить в них.
Загремела цепь, вылез из конуры пёс и, не признав голос своего хозяина, залаял, а
вслед за ним отозвались из дворов и другие хозяйские псы.
Утром Сергуня засобирался в тайгу. Охотник он был уже никакой, с хромой ногой
разве только за околицу выйти, но тяга к старому ремеслу не покидала его.
Натянул на ноги бокари, тёплые, мягонькие, лёгонькие, из оленьего камуса, вместо
кирзовых сапог, в которых и зимой и летом ходил по деревне; халошины штанов, сшитых из толстого шинельного сукна, опустил сверху бокарей до самого низу, если и провалится в сугроб, снег не набьётся в халявины обувки. На шерстяной грубой вязки свитер одел ватник, а на голову – шапку, сшитую им самим из беличьих шкурок.
− Куда это? – сварливо спросила жена Варвара, ещё не отошедшая после вчераш-
ней Сергуниной пьяной ругани.
− Пойду петли проверю,− миролюбиво ответил он. – Вишь, окна в избе заиндевели. Морозец знатный. Зайцы по тропам бегают, не сидится, холодно им. Глядишь, и попал который в западню.
− А не в «экспедицию» собрался? Голова-то болит, поди, − не отставала, допекая Сергуню, жена.
− В «экспедиции» сейчас никого нет. Шофера, что ночевали давеча, уехали, а другие появятся к вечеру, а может, и завтра. А голова болит, это точно. Ты бы нашла мне чуток, самую малость.
− Я найду тебе! Придёшь пьяным, во двор не пущу, ворота не открою. Ночуй в своей «экспедиции».
Сергуня не придавал никакого значения угрозам своей жены, поворчит и затихнет,
что с ней станется. Молча закинул на спину пустой рюкзак – мороженых зайцев скла-
дывать, на плечо – ружьё и вышел из хаты.
Сразу от дворов, в сторону от реки и зимника, начинались деревенские покосы. Теперь это огромное от краю и до краю пространство было занесено морозной искрящейся под утренним солнцем белизной. Снега за ползимы навалило много. Это видно было хотя бы и по тому, что где-нигде выросший в половину человеческого роста осиновый молодняк торчал наружу лишь тонкими вершинками.
Сергуня шёл на широких охотничьих лыжах. Ногам было тепло, ватник и меховая
шапка не пропускали мороз, и только щетина на лице и брови побелели от выдыхаемо-
го им пара, заиндевели.
В лесу было как в сказке. Сергуня обходил белые, пышные, причудливые шапки кустов, пригибался под отяжелевшими от снега, провисшими лапами хвойных, осторожничал, переходя растянувшиеся в длину снежные бугорки, под ними прятались занесённые обледенелые валежины.
Правая лыжня хромой ноги Сергуни на утренней пороше выписывала кренделя, то убегая в сторону, то возвращаясь к прямой линии левой.
Появились следы зайцев – большие, чёткие отпечатки задних ног опережали передние. Это оттого, когда зверёк прыгает, он заносит задние лапы далеко вперёд. В снегу от них остаются глубокие ямки, гораздо глубже, чем от оставшихся позади следов передних лап.
А вот заяц побывал у молодого деревца. Стволик обглодан. Вокруг вытоптан снег. Здесь заяц поднимался на задние лапы, пытаясь достать кору понежнее.
У первой поставленной им петли Сергуня остановился, увидев замёрзшего зайца. Он лежал на снегу с открытыми глазами. Тонкая проволока западни сдавила бедняге шею, и он задохнулся.
− Глупое животное,− присел около мёртвого зверька Сергуня. – Вместо того, чтобы, попав в петлю, остановиться, рвётся со страха дальше, пока петля не удушит его.
Сергуня снял со спины рюкзак, развязал и бросил в него зайца. Через полчаса ходьбы подобрал ещё одного. Остальные петли оставались пустыми. Но и такой добычей он был доволен, лямки рюкзака ощутимо давили плечи.
− Килограммов десять будет, − прикинул на глазок. И ещё подумал, Варвара будет
довольна, ишь, сколько мяса сразу, да ещё две шкурки густого белого меха в придачу.
Перед тем, как повернуть к дому, по старой охотничьей привычке Сергуня огляделся. Не затаился где-либо на вершине берёзы косач? Опустил голову, прошёлся взглядом по снежным буграм – не вьётся парок над каким из них, − верный признак медвежьей берлоги?
И вдруг сердце его ёкнуло. С невысокой ели, ещё подростка, наполовину заслонён-
ной заледенелыми шапками кустов, посыпалсяс снег. А когда белое туманное крошево осело, увидел вытянутую к зелёным веточкам голову лося. Он поедал хвою.
Сергуня замер. Это была неожиданная удача. Не те два зайца, которые лежали у него в рюкзаке и которым он ещё недавно так радовался, а настоящая охотничья добыча. Оставалось лишь завладеть ею.
До лося было далеко, ружьё не достанет, к тому же он почти весь был закрыт деревьями. На виду торчал только горбатый нос и вытянутые к ёлочке губы.
Переломив ружьё и всунув в стволы патроны, Сергуня стал подбираться ближе. Про себя отметил – лось без рог, значит, молод, нет и года. Надо бы повременить, дать ему подрасти до следующей зимы, он далеко не уйдёт с этих мест, но вспыхнувший охотничий азарт уже не принимал никаких доводов.
Когда до живой цели оставалось метров тридцать, Сергуня остановился. Это был верный бой его Тулки. Лось перестал жевать, повёл ушами и повернул голову в сторону Сергуни.
Ни тогда, ни после Сергуня не хотел признаваться себе в том, что на него накатил страх. Лось был слеп, без глаз. Вместо них чернели пугающие пустоты. День был ясный, и он не мог ошибиться. Будто заглянул в потусторонний мир.
И в ту же секунду лось сорвался с места. Рывком вскинул переднюю часть туло-
вища, высвобождая из снега ноги, и бросился прочь. Сергуня спустил курок, но в движущуюся мишень было не так просто попасть. Коричневые с чернотой бока мелькнули среди деревьев. Свинцовая пуля ударила в ствол ели, отщепила кусок древесины и потревожила укрывавший иголочки снег. Лёгкий снегопад мельчайшими искринками отозвался на выстрел и скрыл убегавшего лося.
Сергуня бросился по следу. Из своей охотничьей жизни он хорошо знал, в глубоком снегу лосю далеко не уйти, выдохнется. Это ему, Сергуне, хоть и хромому, всё же много легче скользить на подбитых камусом лыжах поверх снежного покрова, а каково лосю передвигаться прыжками, таская из сугробов ноги. Поэтому и прячутся зимой от человека и волков эти животные в дремучем чернолесье.
Сергуне стало жарко. Не останавливаясь, он расстегнул верхние пуговицы ватника,
раздвинул его полы, движением руки провёл под тугой, обтягивающей шею горлови-
ной свитера, пропуская под него морозный остужающий воздух.
В спину колотили мёрзлые зайцы. Они стали тяжелее, и Сергуня ненадолго задер-
жался у встреченной сушины. Выбрав подходящий сук, поцепил рюкзак над землёй. Соболь не достанет, а зайцев он найдёт по своему же следу.
Лось стал уставать. Сергуня определил это по изменившимся следам. Глубокие провалы ног сближались – прыжки лося становились короче, а выбрасываемые, вытащенные из снега копыта, не в силах достаточно подняться над снежной целиной, своими кончиками чертили на белом покрывале распушенные линии. Сергуня в какой-то момент даже увидел мелькнувший круп, но до лося было ещё далеко, и деревья мешали − не прицелиться.
Когда солнце достигло наивысшей точки и заглянуло в глубь заиндевелой тайги, Сергуня настиг лося .Тот стоял почти по брюхо в снегу. Из ноздрей горбатого носа рвались струи горячего воздуха − лось тяжело дышал.
− Выдохся. Теперь не уйдёшь, − шептал Сергуня, стаскивая с плеча ружьё.
Но выстрелить не пришлось. Лось напрягся, Сергуня видел, как по его спине про-
катились желваки мускулов, и он тяжело сдвинулся с места.
Через сотню-другую шагов, Сергуня не считал их, не до того было перед ним неожиданно расступилась тайга. Сначала пошли поваленные, вывороченные с корнями, присыпанные снегом деревья – свидетельство деятельности человека, и сразу за этим открылся зимник. По обе стороны дороги высилась снежная бровка. Это бульдозеры расчищали трассу от снежных заносов.
Сергуня снял лыжи, перелез через затвердевшую на морозе бровку и очутился по- среди зимника. Теперь он понял, почему лось остановился. Его насторожил близкий
запах бензина, и, следовательно, впереди таилась не меньшая, чем позади него, опасность. Оторваться от преследования он не мог, силы были на исходе, и потому стоял в раздумье. Как далось ему решение искать спасения на зимнике, можно было только гадать.
На укатанном колесами снегу Сергуня нашёл потерявшиеся в завалах деревьев лосиные следы – лёгкие отпечатки раздвоенных копыт, а подняв голову, увидел самого лося. Тот бежал в сторону Сергуниной деревни. Только вряд ли он торопился к людям, надеясь на их заступничество. Просто так вышло. И в той, и в другой стороне дороги спасения ему не было.
Сергуня ругался, но сделать ничего не мог. Бог не дал ему крыльев. Лося было не
догнать и не достать пулей. По наезженному зимнику ему бежалось легко. Где-то, может, перед самой деревней, услышав лай собак, он свернёт в тайгу или спустится к замёрзшей реке, перейдёт её по льду и опять-таки уйдёт в ту же тайгу, но на другом берегу.
С досады Сергуня хлопал себя по ляжкам. Упустить с кончика дула такую цель,
расскажи кому − засмеют. Лучше молчать, делать вид, что ничего и не было, проверял петли. Вот, попали два зайца.
И Сергуня полез назад к оставленным в снегу за бровкой лыжам, собираясь идти
за рюкзаком, но, услышав шум мотора, остановился, стал выжидать.
Из-за поворота выскочил Камаз, и у Сергуни вдруг затеплилась надежда. Он принялся махать обеими руками.
− Стой, стой! – отчаянно кричал он.
Камаз притормозил рядом, опустил стекло, и с высоты бровки, на которой стоял
Сергуня, он и шофёр оказались на одном уровне, лицом к лицу.
− Сергуня, ты! – удивился неожиданной встрече хозяин Камаза. – А на дороге чего
стоишь, ждёшь кого?
Сергуне, по его выражению, некогда было рассусоливать, он торопился. Как бы лось не свернул в тайгу. Тогда точно уйдёт, и не только от него, но и с этих мест.
Обежал Камаз спереди и поспехом с другой стороны влез в кабину.
−Куда так спешишь? Ружьё поверни в сторону. Заряжено поди.
− Поехали, поехали,− нетерпеливо ёрзал на сиденье Сергуня.− Сейчас увидишь.
− Да что увижу? Говори толком. Или, может, гонится кто за тобой?
− Гонится. Только не за мной, а мы гонимся за ним. Смотри на дорогу.
Впереди потряхивавшего на снежных выбоинах Камаза показалась точка. Она
быстро приближалась, увеличивалась, и вскоре оба, Сергуня и шофёр, на грязном заезженном зимнике увидели бегущего лося. Когда до него оставалась сотня шагов, Сергуня высунулся из Камаза, стал одной ногой на подножку и в щель между кабиной и открытой дверью просунул двустволку.
От толчков прицел сбивался, дуло прыгало вверх или опускалось вниз, и выстрелы
прозвучали впустую. Сергуня выругался и шлёпнулся на сиденье перезарядить
ружьё.
Лось продолжал бег. Стоило ему лишь перескочить бровку, очутиться на снежном целике, и он стал бы недосягаем ни для Камаза, ни для Сергуни. Но он, как заяц, потревоженный ночным светом фар, бежал в ледяной канаве зимника впереди авмобиля, не сворачивая с дороги.
− Чего зря заряды тратить. Припасы денег стоят. Дави его колёсами! – потребовал от шофёра Сергуня.
−Как можно, это живое существо! Знаешь, сколько стоит корова в деревне, если ненароком собьёшь её!
− Так то корова. У неё хозяин есть. А это зверь дикий . Никто за него не спросит. Он и живёт только для того, чтобы на него охотиться, − возразил Сергуня.
− Как знаешь, − не стал спорить шофёр.
Камаз догонял лося. Он в страхе убегал от автомобиля. Перед широким лобовым стеклом кабины мельтешили его копыта, под короткой шерстью ходили мускулы.
Наседающий рёв мотора наводил на животное ужас. Лось, не выдержав звукового напора, бросился к высокой заледенелой бровке, пытаясь перескочить её, но подоспевший Камаз всей многотонной массой саданул его сзади. Он несколько раз кувыркнулся и растянулся на зимнике.
Камаз остановился. Сергуня ринулся к своему трофею. Лось оставался жив, у него
были перебиты задние ноги, и он брыкался, вскидывал голову и за ней часть туловища,
упираясь передними копытами в снег и пытаясь подняться.
Сергуня навёл ружьё и выстрелил ему в лоб. Лось дёрнулся и затих. Подошедший
шофёр, оглядев мёртвого лося, с удивлением заметил:
− Гляди-ка, у него нет глаз! То-то, я думаю, чего это он сдуру бежит и бежит впереди нас, не свернет с дороги. Теперь ясно, слепой он. Кто же его так! Неужели из лап медведя вырвался!
Сергуня открыл задний борт кузова. Позади наставленных ящиков было чуточку места, как раз для убитого лося, туда и закинули вдвоем с шофером тушу. Килограммов сто чистого веса. Варвара будет довольна. Это не зайцы. Часть мяса можно продать, им на двоих много.
Умиротворённый, успокоенный удачным окончанием перипетий охоты Сергуня под гул мотора размышлял: „ Дать шофёру или нет? Если по правде, то без его помощи не обошлось дело. А коли так, то сколько? Пару килограммов хватит? Это же я, Сергуня , выгнал зверя на дорогу. Что, шофёр? Такой техникой и чёрта прихлопнешь, было бы кому подставить его под колёса. Каждому по заслугам должно быть, по справедливости,” – трясся над каждым граммом мяса Сергуня.
А под конец дороги , когда показался дым из деревенских изб, твёрдо решил: „ Спросит – дам, не спросит – и ладно.”
Застывшая на морозе кровь ещё несколько дней пугала проезжавших по зимнику шоферов, пока не пошёл снег. Пушистые хлопья обновили белизной дорогу и скрыли следы убийства.