И.Наровлянский

 (окончание)

Чёт! И снова яркое, благодатное утро. Через несколько часов улетать. В управлении весёлая суета. На рабочих столах аккуратно разложены кустарно фасованные прозрачные пакеты с продуктом. – Вы что, надеялись в белых ручках это добро унести? – отреагировали коллеги на мой рассеянный взгляд. – Посадят же за милую душу. И ни одна у них мышца не дрогнет! – Так ведь шеф же грозился чуть не к трапу... – озвучил я недавнее высочайшее обещание. – Досмотр в наших краях – дело штучное.– вернули меня на землю коллеги. После чего я лишь безропотно следовал сыпавшимся отовсюду советам. Грудь мою, словно террориста взрывчаткой, обложили пакетиками с дорогостоящим дефицитом. Длинным эластичным бинтом объединили всё в монолит и позволили это случившееся безобразие прикрыть своей приличной одежкой. Как веселился народ, когда я после этой «мумификации» шеей вертел, отзываясь на забавные реплики. А ведь и рукам моим кое-что предстояло нести. Из морозильника ещё не извлечена осетрина. Был ещё и объёмный мешочек подсушенной воблы, выданной мне коллегами эквивалентом моим вечерним уловам. – А как же я с этим грузом проскочу сквозь досмотр? – запоздало я задался вопросом. – Так вас же сам шеф вызвался провожать, – хором отозвались коллеги. А ещё были вещички в гостинице. Как это я их умудрился сразу с собой не забрать?
Строго ко времени им обещанному, заглянул в помещение шеф. И дальше всё обязано было соответствовать лишь нашим совмещённым планам и графикам. Честно держа в голове, что шеф наш человек занятой, я просто обязан был быстро убраться из гостиницы, куда он столь же быстро меня подкатил. Между тем, в номере четырёхместном, вокруг принесённых столов вновь много «звёздного» люду толпилось. Словно собраны здесь были все для важных оперативных разборок. – Ну вот, – едва заметив меня, включился близкий мне по духу майор, – если порядок в войсках, так оно ж и без бинокля заметно. Такой публичный анализ оперативных заслуг, меня, как приличного человека, не озадачивал, но смущал. А анализ, между тем, по логике военного времени, выполнен был безупречно: – Коль после созидательной ночи красавица впервые с депешами в «штаб» не явилась, то, ясный пень, растущие запросы её исполнены в полном объёме. А раз так, то сосед наш, подвергнутый обструкции жёсткой, но справедливой – искупил, постоял, поступил! И событие это теперь следует шумно и солидарно отметить. Тем более, что и без моих достижений, хватало поводов у ребят опрокинуть за здравие и расставанье. Потому и мне стандартную гранёную ёмкость всё-таки «уважить» пришлось.
В холле разбитная консьержка энергично размахивала руками перед очередным совершенно удручённым просителем. Она приняла от меня ключи и, вернувшись за стойку, вынула из моей ячейки конверт: – К самому выходу подбежала. Бледненькая такая была, озабоченная. Могла бы, зазнобушка, и проводить. Так уж здесь всем примелькалась за эту неделю. Я забросил куда-то послание, и пулей рванул к длинно сигналившей «Волге».
– Что-то я не припомню, как Вашим поселением сюда занимался. – озадачился шеф, отъезжая.
Гости издалека в организацию наведывались не часто, и создание для них кратковременного гостевого комфорта шеф, как правило, держал в поле зрения. Большую часть пути я пытался веселить его повестью своего авантюрного поселения. Не стал скрывать и того, как была мне полезна попутчица, с которой едва был знаком. Волга мягко притормозила – приехали. Анатолий Михайлович, освобождая салон от вещей, сочувственно покачал головой и протянул мне крепкую ладошку навстречу. Я был удивлён рукопожатьем, показавшимся мне преждевременным. – А с провожаньем-то как, – не смог скрыть своего разочарования я, – ведь обещал же. – Ты лучше ответь, – впервые он обратился ко мне как к собрату, – каким штурмом умудрился ты этот бастион одолеть? – Неужели в этом городе нет более серьёзных проблем? – удивительной для меня в этом вопросе оказалась лишь личность, озвучившая его. – Куда уж серьёзней проблема. Два года – голова то спиралью, то кругом. Пороги кабинета её обивал, школу мебелью обустроил, ремонтом. Сыну старшему в глаза (учится он в этой же школе) страшно смотреть – вдруг расшифрует папашу. А расшифровывать нечего. Так и держит «императрица» по сей день дистанцию, подразумевающую глубочайшее уважение. А тут... Первый встречный... И она ярким факелом!.. А ты мне всё снасти забрасываешь – Обещал! Провожанье! Да не нужны тебе няньки в провинции – сам всюду юрким вьюном прошмыгнёшь!
Никаких тебе цивилизованных терминалов. Перед высоченным забором, прикрывающим лётное поле, парочка «следопытов» сосредоточенно и беспардонно обследует всякого, в ком заподозрит волненье. А потому – всех! Невдалеке группа зорких и не безучастных парней. Это конвейер. Благородная икра – главная его поисковая единица. И важнейший источник грядущих порицаний и сборов. – Представляете, – делились потом «прошедшие через конвейерный ад» своей нечаянной радостью, – там уже протокол составляли, но мы их умолили взять деньги! Много ярче размер этого «счастья» определил вырвавшийся из того пекла кавказец: «Лучше бы я весь этот взятка месяц рестораном гулял!»
На моём теле всё те же килограммы «взрывчатки», в руках непомерная тяжесть, а потому и в глазах лишь ощущение безысходности: « Вон эти громадные и беспардонные парни пронзают понимающим взглядом лишь меня одного, и выжидающе предвкушают»... И реалии настигают меня – из бесформенного мешка вываливают шелестящую воблу, шуруют в четыре руки в моём бездонном портфеле и добивают унижающим взглядом. – Пошёл! – словно парашютиста в бездонность, подталкивает меня главный из них ...к автобусу, подвозящему к борту.
Поднимаюсь по трапу. Предъявляя хорошенькой стюардессе билет, на автопилоте освобождаюсь от груза: – Устраиваю негабаритные – пузатый портфель и мешок воблы, на трап. А в другой руке у меня авоська, укрытая плащом из болоньи. – Молодой человек, и чем это вы нам поливаете трап, – заметив, как капает из авоськи размораживающейся осетриной, – резонно вопрошает девица, находящаяся «при исполнении». Я, холодея, помалкиваю. Девушки, в прекрасно облегающей их синеве, переглядываются скорее участливо, чем глумливо. – Вы, парень, в такой рубашечке родились! Как эти церберы не заглянули под плащ? Боженька вас, наверно, ведёт. К тому же и документы в порядке, – улыбнулась мне безумно красивая девушка, вежливо освобождая проход.

от винта
В полёте люди ведут себя словно одноклассники на большой перемене. Народ, подтрунивая друг над другом, раскованно обменивается свежими воспоминаниями. Целостность багажа удалось сохранить очень немногим – его вспарывали, взламывали кодовые замки, изымали. Кое-кто после фантастических штрафов остался без надежд на встречу с «праздником весны и труда». Более других довелось пережить даме, выглядевшей совершенно потерянной. От неё силой увели её драгоценного спутника. Захваченный, как говорится, с поличным, он пытался «качать здесь прилюдно права». – Это презент, вашу мать! – исступлённо орал грузный мужик на людей, делегированных осуществлять здесь «высшую справедливость». – Я сам пересажаю здесь всех. Но вначале вы приползёте к моему порогу с вещичками! Не исключено, что так и случится на днях, но нынче в салон самолёта поднялась лишь его рыдающая половина. Я пытался убрать напряжение спутников ироническими комментариями, но самому мне было не до улыбок совсем. С каждой секундой мне становилось всё хуже. Сквозь угасающее сознание донёсся до меня ор, теряющейся в страшных догадках соседки. Приняв сострадательный импульс, милосердная бортпроводница тут же плеснула в меня из кувшина. – Хватит воды! – заорал я, успев заметить на подносе ещё и десяток стаканчиков, – мне уже лучше! Она отшатнулась испуганно, а я, растягивая, раскисший и отяжелевший от влаги свитер, пытался стащить его через голову. В состоянии, близком к серьёзному помешательству, я освобождался от пакетов, разогревших меня до бесчувствия.
Я срывал с себя эти дьявольские кульки и забрасывал их в свой пузатый портфель. Один из пакетов изорвался ещё на разгорячённой груди, и пассажиры, которым «посчастливилось» оказаться под боком, нервно воротили носы. Оголённый мой торс шипел, словно взъерошенный кот. Дорвавшаяся до серьёзного дела соседка оттирала мою почерневшую грудь своею бесценною шалью. ...Достаточно быстро восстановилось дыхание... Спутники затаённо внимали моему возвращенью. Господи, повезло-то как, – думал, наверное, каждый, – что этого не случилось до взлёта. И, как же, Господи, повезло – не со мной!
Перед глазами мелькали лихие порывы моих недавних коллег, со студенческой бесшабашностью «собиравших» своего гостя в дорогу. В их шкодливых деяниях не читалось даже намёка на страх в связи «с вероятностью нарушений конвенций». Потому как не сомневался никто, что всё это лишь возврат долга, отнятого у народа жёсткой противоборствующей стороной. – Вы уж извольте распорядиться разумно счастливо сложившимся для вас природным ресурсом, – якобы намекал им закон, – тогда и Родина не позволит себе лютовать. До поры. Но не наглейте же, не крушите устои. И танкерами, или цистернами не позволяйте себе. И держите, Бога ради, в уме – с пассажирами системе куда проще разобраться, чем с браконьерами злобными...
В процессе естественного восстановления мелькали перед моими глазами картинки возвращения с оперативных заданий друзей-офицеров с «изъятием» в объёмах несоизмеримых с теми, которыми мои сегодняшние потерпевшие надеялись порадовать близких. И поглощали это «изъятие» стражи порядка без остатка и угрызений душевных. Под приличную выпивку и бравое гусарское ржание. Не щи же лаптем хлебать слетелись они сюда из далёких, но безрыбных столиц.

провидец
Возвращаясь из странствий, любил я порадовать близких гостинцами чудными. Тем, чего в наших краях ни по спискам не достанешь, ни в очереди. Любой мелочью можно было тогда удивить. В необъятной стране тотального дефицита. – А ну-ка посмотрим, что вам в этот раз волшебник прислал! – обычно я интриговал по приезду. Вот и в тот раз багаж мой уважительно обступили и, затаив дыхание, приступили к обследованию. Вместо ожидаемых мной радостных возгласов ко мне всё явственнее доносился дух, от которого недавно ещё воротили носы пассажиры... Источала его каждая, вынутая из портфеля, вещица.
А по возвращению из душа предстала передо мной экзотическая панорама. Лицо супруги защищено многослойной повязкой. Натужно вертит бельё перегруженный агрегат. На всех мыслимых плоскостях коридора и кухни разложены и развешены, пропитанные рыбьим духом, вещи и документы. – Там ещё на балконе бумажки проветриваются. Ароматный тебе отчёт предстоит, – сквозь толщу антибактериальной защиты доносится до меня хохот супруги.
Среди бумаг замечаю конверт. Конвертик этот бесцветный, как и всё ранее поступавшее от носителя «опасных страстей», я вскрыл скорее лишь потому, что он тщательно был заклеен. С тем же безразличием развернул. Но строки, не каллиграфически писаные, а искажённые нервной поспешностью, пропитанные хаосом пережитого, осязаемой своей очевидностью пронзают, наконец, и меня. В горячечном осознании моём проявляются мизансцены, предшествовавшие решающему выходу из затянувшей меня круговерти амурной – трудовая книжка изгоя, на фоне предательского великолепья стола, магическое распятие в заурядном окладе мрачного дверного проёма...
Могла уже никогда не написать этих строк. Да и прочесть их, скорей всего, некому было бы!.. Преклоняюсь перед даром твоим! Можно ли предвидеть подобное?! Ему же, по показаниям и прогнозам, более месяца ещё предстояло лечиться! По медицинским прогнозам! Но прилетел ведь!? Этой же ночью! Господи! Двух часов не прошло, как ты покинул меня. Непостижимо и жутко! Истово молюсь за тебя. И буду теперь молиться всю жизнь.
И. Наровлянский.