(Стечение обстоятельств)
 там - за облаками
Самолёт на протяжении длительного маршрута многократно присаживался и взлетал, навязчиво напоминая мне о хронических проблемах с сосудами. Полёт обрёл качество лишь после дозагрузки в Ростове. Дама, присевшая в свободное кресло слева, была очень собой недурна и приятным общением скрасила «путешествие», казавшееся до этого бесконечным. Ранее в предполагаемом пункте прибытия мне ещё не доводилось бывать. Потому был в том общении и «гуманитарный» подтекст...
В Гурьеве мы приземлились уже после полуночи. Садились в ливень и кромешную тьму, разбавленную лишь тусклыми огоньками посадочной полосы и частыми грозовыми сполохами. Но, в грохоте и слякоти этой, однако, теплилась надежда, что очаровательную спутницу мою уж точно встретят на «кабриолете», а затем вместе нас из этого безумия увезут. – Мы здесь совсем рядом живём, Вы бы нам помочь не смогли? Вопрос несколько опередил предложение. Но что-то в вопросе этом чуть настораживало. Нам?! Рядом обнаружился хмурый мальчишка лет, наверное, десяти! Как же надо было в поднебесье увлечься прелестной соседкой, чтоб не заметить её юного спутника? Куражу от новости этой у меня поубавилось. Я не слишком энергично кивнул и оторвал тяжести от земли. Вязкий маршрут к их типовому жилищу мы преодолевали в молчанье. Потому мне и благодарность показалась дежурной, и, последовавшее затем предложение побаловаться чайком... Под прицелом укоряющего взгляда мальчишки, я отчалил в мрачную неопределённость ночи.
В тускло освещённом холле заштатной гостиницы меня встретили с характерным раздражением держателей элитных палат: – А вот не замечаю Вас в списках. Когда это Вам место бронировали? От стоечки отойдите, обмочите нам здесь всё! Ну и что, что с самой Украины, да хоть бы из кремлёвских палат. Всем вам здесь нашей икоркой намазано! – накуражившись всласть, наделённая запредельною властью консьержка вернулась к застеленному диванчику...
Я устало и нервно мостился с вещичками на небрежно сколоченных фанерных сиденьях, умолял, чтоб приняли до утра, сулил золотые горы, скандалил! Как не хотелось опять в эту промозглую вязкую степь...
Возвращение «блудного гостя», похоже, совсем не удивило мою недавнюю спутницу. Под кухонным окошком предусмотрительно разложен и застелен матрас. Накрытый стол подразнивал расписным самоваром и бутербродами в разумном ассортименте. – Тебе и не следовало уходить, – легко вернулась хозяйка к общению, органично сложившемуся у нас «в небесах». – Дважды в году мы центральнее пупа Вселенной. Научные конференции, культурные встречи, футбольные матчи! И, прежде всего – блюстители правопорядка с ближних и прочих краёв! Нерест на Каспии и Урале! У нас в эти суматошные дни даже самые элементарные блага, словно награда за большие заслуги.
Типовое однокомнатное жилище. Гостя привечают на кухне – комфортной, но крохотной. А в затемнённой гостиной неусыпно вздыхает, опечаленный возвращением гостя, сынишка. Так мы, на фоне сиротливой постельки, разложенной у кухонного плинтуса, и проговорили всю ночь. Под самоварный чаёк и калорийные бутерброды с икорочкой. О сезонных осетровых страстях, о местных обычаях и стихиях. О целях и сроках пребывания моего. И только, когда то ли дрожь, то ли смех уже было невозможно унять, кто-либо из нас заговорщицки приставлял палец к губам. Пары вызревающего адюльтера всё-таки заполняли пространство.
Подоспевшее утро помогло разобраться с акцентами. Не выспавшийся угрюмый мальчишка, по пути в туалет пробурчал, что в школу теперь не пойдёт, а вынужден будет отсыпаться у бабушки. Людмила лишь вздохнула беззвучно, затем, серией энергичных звонков, разыскала директора единственной в их районе гостиницы, и долго убеждала того поселить своего «близкого родственника» на ближайшие сутки: – Да не гони ты волну по Уралу! Будет тебе и козырный звонок. Поверь, он в город с нужными делами к нам прибыл! У себя?! Измываешься, однокомнатной нашей не видел?! С поселением у нас, по-моему, всё выходит тип-топ, – улыбнулась она, уже обращаясь ко мне, – разберись там с делами, по-быстрому, и побродим вдоль нашего бережка. Так хорош у нас Урал по весне! Рассвет выходил солнечным и спокойным. Вроде в ночи кто-то пальчиком погрозил непогоде.
... В строительном управлении, куда и был я командирован, познакомились со мной коротко и по существу. Выразили лишь удивление нелогичным появлением под выходные. – Ах, простите, – позволила себе ироничную реплику специалистка по кадрам, – редкая птица долетит к нам от середины Днепра. Сами определились в гостиницу?! В нашем-то суматошном апреле?! Надо же, какой пробивной! До понедельника продержитесь? Нам здесь не легче, поверьте. Завтра такой субботник рисуется!
Я отрешённо кивал, хотя следовало бы уточнить кое-что. Мысли о предстоящей прогулке вдоль географического рубежа, хранящего в своих бурных водах тайны двух континентов, поглощали всецело. Овладевали мной и сладостные миражи, предстоящих затем выходных ...
С ног на голову
Прелестная зрелая женщина летела навстречу мне, словно очарованное дитя. Видно было, что очень этой встречи желала. Пришлось даже мысли тщеславные отгонять от себя... Так заколотилось внутри.
Удовлетворённо щёлкнула изящными пальчиками, узнав, что я поселен без проблем. Не удивилась, что в номере – четверо, и лишь я среди всех не в погонах. Сопереживала отсутствию в «хоромах» элементарных удобств, и увертюрным мажором подбодрила – в её скромном жилище и телевизор, и душ всегда к услугам такого желанного гостя. – Тем более, – значительно улыбнулась она, – уже с понедельника – хоккей из далёкой Канады!.. Надо же, как точно и вовремя! – отметил я про себя с удовольствием. – Страсти спортивные отнюдь не чужды «вашему желанному гостю». – Я ещё и потому желала сегодняшней встречи, – интриговала она, не расставаясь с улыбкой, – что об очень многом и важном именно тебе хотела рассказать. И, думаю, вряд ли на подобное ещё когда-либо решусь. Сегодня я фигура заметная в нашем небольшом городе – в средней школе директорствую, – приступила она к рассказу с информации о своём предназначении и статусе. – Видишь, с каким почтением раскланиваются? – Не лукавьте, красавица, вовсе не Ваш статус повод для почитания! – азартно парировал я, не в силах скрыть своего восхищения.
...Цветущее девичество ярко обозначилось в ней уже в классах начальных. Соответственно и в юности она пребывала, словно в купели повсеместного обожания. И наслаждалась она нюансами пребывания в этой купели более, чем жаждою крутых перемен. А с Серёжей они на виду друг у друга росли – школа, дома по соседству. При необязательных встречах он, как правило, замедлял ход, и заметно терялся в процессе случайных общений. Не трогало её это вовсе, смешило лишь. Ей уже и в отрочестве хватало разнообразных вниманий. Но едва у неё наступила жизнь ералашная, чреватая процессами, коих в студенчестве не избежать, юноша, вдруг, то ли нрав, то ли стратегию поменял. Изыскивал возможности встреч, родителей её обаял, потрясал галантностью и калейдоскопом поступков. Приглашал на спортивные соревнования, в которых, как правило, выходил победителем. Не реагировал на внимание к нему ярких и пристрастных девиц. Одним словом – приучал и приручал методично. И приручил – не заметила как.
... А когда разошлись гости после их свадебного застолья, Серёжка только и качал головой: - Неужели это всё же случилось со мной? – и хохотал, вихрем вращая молоденькую супругу свою, – ущипни! А уже поутру, потягиваясь в сладостной неге, бесстрастно озвучил концепцию, так напрягавшую его долгие годы безответных любовных терзаний: - Как же ты мне трудно досталась, любимая! – и после глубочайшего вдоха. – Не доведи Господь, если что... – Если что? – отозвалась она беспечным рефреном. – Зарублю, если что, – длинно выдохнул он, отметая сомнения. – Серёжка?! – пыталась она остановить сумасшедшее биение сердца. – Не смей пугать меня так... – Даже не сомневайся, родная! Топориком!
Никогда более они к этому краткому, но жуткому диалогу не возвращались. Но молвленное слово однажды утвердилось в сознании каждого. В нём, словно средневековым обетом маниакально влюблённого юноши, в ней – ядом непреходящего страха, с непомерной жестокостью впрыснутого в их трудно вызревавший нектар.
Тем не менее, для стороннего взгляда все эти годы всё у них было тип-топ. Отношения внешне – не конкурентные, ровные. Сергей – нежен, заботлив, уступчив. И лишь единственный ребёнок их, хотя родительским вниманием обделён не был, словно чужим себя чувствовал в доме – прорастал раздражительным, замкнутым. Всё более бабушкам своим раскрывался. Видно, незримое напряжение в их семейной обители всё же передавалось ребёнку. Зато как гордился Сергей тем, как почитаема его Людмила в самых разнообразных кругах. Почтение это материализовалось порой загадочными официальными распоряжениями свыше, обязывающими её присутствовать на всевозможных приёмах, к которым она ни коим боком..., роскошными цветочными композициями от неназванных лиц... И в мыслях не уходила она далее безобидного флирта, а словно на лезвии балансировала. К раннему назначению её в директора коллеги отнеслись с пониманием. Но и с лёгкой житейской иронией – не без того. Но более – нарочитое, как ей стало казаться, спокойствие мужа, напрягало рассудок её. От непреходящих кошмаров она просыпалась всё чаще – с наступлением тьмы будто выбегала она к своей любимой реке, и энергичным движением разрезала стремительное течение, избавляясь от ужасных видений. Но всякий раз, когда, озираясь стыдливо, выходила она из воды, эхо родного голоса настигало её и дикой болью разрывало виски: – Нет повода для печали, любимая. Время ещё не пришло... И кто-то ей заметил однажды, что радоваться она отвыкает за себя и других, кто-то ненавязчиво намекнул на её прогрессирующую холодность, от которой теперь и коллегам, и детям всё менее тепла и вниманья. – Не скажи, – позволил я вмешаться в чувственный её монолог, – такая у тебя тёплая улыбка при встрече была! А как ты мне улыбалась вчера. – Лишь неподдельная радость вызывает улыбку, – откликнулась она озорно.
Я даже комментировать не решился – так был ошарашен откровением этим.
С юных лет своих он жил лишь мечтами о небе. Без проблем окончил лётное училище в Алма-Ата. И затем взмывал в небо местных авиалиний Юга Урала и Казахстана. И всё же тесновато ему было в этом, казалось, необъятном пространстве. Безмерного неба не хватало ему, лайнеров высочайшего класса. Бортов же крупных, солидных, садившихся на степную их полосу, было по пальцам пересчитать. И команды на них набирались лишь из мест, где обретались высшие авиашколы и курсы. Но выпал, наконец, и нашему мечтателю счастливый билет. На исходе десятилетия тайных надежд, он в числе лучших специалистов края был направлен в Ростовскую высшую школу для подтверждения и повышения класса. – Ура! – кружил её он под окнами их «блочного шалаша». – Полетаем мы с тобой ещё и на ТУ, и на БОИНГ- ах. И вокруг шарика полетаем. Быть тебе принцессой в моём премьерном полёте!
В конце февраля он же завершить там должен был мытарства. И вернуться с триумфом. Но не прилетал почему-то. И не волновалась бы она по этому поводу, если б не столкнулась случайно нос к носу с коллегой её супруга по курсам. – Ты уже вернулся, Виталий, – не скрыла удивленья она,– а Серёга мой, как же...? Тот вдруг закашлялся длинно и, яростно стуча по груди, лишь руками развёл – извини, мол, подруга, горло сдавило внезапно так, слова сказать не могу. И в «конторе» ей тоже – ничего внятного и конкретного...
А уже ближе к женскому празднику начали у неё нервишки пошаливать. Неподдельно тревожась, телеграммами и звонками она «поставила на уши» родственников близких и дальних. И слетелся народ с разных мест – кто из Молдавии, кто из Твери, и затем – в коллективной бессоннице на маломерном паркете обменивались грустными гипотезами. И сушили друг другу мозги – быть то всем как? Если, не приведи Господи, что...
...Неслышно провернув в замочной скважине ключ, Сергей столкнулся с хаотичным расположением тел. Оставив вещички у входа, он моментально растворился на выходе. Что ему ещё оставалось?!
Всё как-то рассосалось чуть позже. Будничным недоразумением оказалось. Простуда. Горячка. Больничный. Не сообщал – ясное дело, волновать никого не хотел. Прежде же он на здоровье не жаловался. И всё в их доме вновь замечательно было. В кои-то веки счастливо довелось пообщаться с роднёй. Да и в тесном застолье люди, как правило, раскрываются ярче. И тосты самые яркие, сочные были лишь в её адрес, Людмилин. – Женский же день, в самом деле. И так хозяюшка хороша и умела! Серёжина же Одиссея тактично не поминалась, но сам он угрюм был и мрачен, и, на удивление, быстро упился. А когда она вышла на кухоньку с посудою разобраться, он – за ней, словно незримой цепочкой привязанный. И целовал её страстно, и на колени припал, и каялся, прерывая хмельные рыданья, что не болел он в том Ростове совсем, а со страстью случайной не разминулся.
Она успокоила его, сдерживая вулканическое кипение. И уверила, что не такая уж это большая беда, что б им её не одолеть сообща. Одолеем!
– Мудрая Вы всё же, мадам! – не преминул я дать оценку последнему эпизоду. – Погоди, – почти тот час же осенило меня, – всё это страницы «новейшей истории»? Выходит, что и двух месяцев не прошло, как вся эта дребедень приключилась. Прилетел Сергей в начале весны, а сегодня лишь преддверие мая. – Если бы завершилась уже, – выдохнула тяжко Людмила, – это лишь самое начало истории той. Если бы тем всё и кончилось...
В наступившие после тех праздников будни и «заплясала губерния». Заботливо проводив на службу своего дипломированного супруга, Людмила понеслась за ним, словно пытливый охотник. Там, в штабе агентства Аэрофлота, искупавшись в обязательной к ней галантности руководства, она сменила улыбку серьёзом. Аргументировала свои сомнения в истории с заболеванием муженька. И очень была убедительна в желании – разобраться в чудной этой истории. – Надеюсь, нет необходимости уточнять,– определилась она с акцентом на выходе, – не ввязывайте меня, Бога ради, во внутреннее ваше расследование.
Нехитрое расследование подтвердило «опасения» заинтересованных заявителей – следов означенного больничного листа в отдалённой регистратуре не обнаружилось. Стало быть – фальшив документ! Нехорошо-то всё как! Ой, как предсказуемо грустно оборачивались в те годы подобного рода открытия.
И уже через несколько дней Сергей явился с работы со взглядом, с которым лучше бы разминуться. – Всё кончено, – безвольно опустился он на пол, – без борта я теперь и без неба. В связи с событием, потрясшим незыблемые основы социалистического бытия, Сергей был жёстко «опущен на землю». Полгода, впоследствии, предстояло ему заниматься лишь подготовкой к полёту бортов, поднимающих в небо других.
Как она его утешала в тот вечер, как убеждала, что всё преходяще. И что лишь её безусловная вера в него вернёт Сергею и волю, и силы... И помалу стихать стала боль. Важен всё же для мужика крепкий тыл на изломах судьбы. Сергей не стал дожидаться первой, сильно урезанной наказаньем, зарплаты, а энергично налаживал связи. И вскоре – Актюбинск, Уральск, Кокчетав – были готовы его принять. И вернуть ему небо, без которого совершенно невозможно дышать. – Определяемся с выбором, милая, время не терпит. Она в восторге, конечно, от оперативности этой, и не пытается скрыть гордости мужчиной, правящим штурвалом судьбы!
- И, правда, – отменный мужик, волевой! – согласился я, трудно представляя собственные телодвижения в шквале рукотворных кошмаров. – Но с педагогикой ты, мать, сильно перебрала! На мой взгляд.
Наша же героиня, овладев информацией, в очередной раз легкомысленно выданной ей дорогим человеком, вновь сочла за благо явиться к руководству, однажды уже воздавшему оступившемуся по заслугам. – И как же это случиться могло, – с большевистским напором взывала очаровательная амазонка, – ваш, погрязший в тяжких грехах, сотрудник не желает получать по заслугам!? И, словно Троянского скакуна, выкладывает на всемогущую столешницу руководства черновик с намеченными её супругом реалиями.
Жёсткая оперативность вершителей судеб оказалась действенней Серёжиной романтической устремлённости. В кратчайшие сроки весь ближний свет, вчера ещё суливший потерпевшему небо в алмазах, наглухо перекрыл ему живительный кислород. Не мудрено, что отчаявшегося мужика завертело в алкогольном безумстве.
Ангельский лик обожаемой спутницы, в глазах моих, всё более размывался потоком шокирующих откровений. – И тогда ты вновь принялась разгребать этот хлам..., – декларировал я, не скрывая издевательских интонаций. – Конечно же, я обязана была привести его в чувство, должна была ему вернуть веру в себя. И я, представь себе, сделала это! Но даже помыслить тогда не могла, что взбредёт в его голову дальше. Необходимо же отвечать за грехи! Надо было честно вернуть себе право на небо. А он соизволил связаться с, недоброй памяти, ростовским училищем!? И там его тоже обнадёжить решили: – Выезжайте, вместе подумаем! Он и понёсся. И я, словно меня скипидаром намазали, – параллельно...
Пока Серёжка обменивался объятиями с благодетелями и коллегами, «добродетельная» амазонка разыскивала поликлинику, и в ней – злостную совратительницу, принесшую столько бед в её дом. Публичная лекция о падении нравов, и прелестная искусительница в белоснежном халате уже без каких-либо шансов и перспектив. И лишь откровенная враждебность персонала лечебницы оставила у Людмилы неприятный осадок. Некогда ей было разбираться с осадком. Хватило бы силёнок для главного.
Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы не усомниться в последствиях. – Лётное училище дислоцировалось по конкретному адресу, и найдено было истицей без особых усилий. После чего кислород, даже весьма туманных надежд, повинившемуся мечтателю и оптимисту уже не поступал ниоткуда! У «падшего» уже не оставалось ни духу, ни сил, чтобы связаться со своим «добрым ангелом» и сообщить о нескончаемой череде преследующих его потрясений. Икара, пышущего богатырским здоровьем и грёзами, сразил не ведающий о пощаде инфаркт. Сергею ещё и 33-ёх не исполнилось...
В тот момент почудилось мне, что прилюдно меня потрошат, рвут жилы, выворачивают суставы и связки. Бессонная ночь в момент придавила непомерной усталостью. Трудно ворочая языком, я удосужился всё же спросить: – Как же со всем этим жить? Как же ты ещё живёшь со всем этим?
Глубочайшее сожаление по поводу внезапного помутнения у «её драгоценного спутника» – прочёл я в её изумлённых зрачках. – Ты, вероятно, главное упустил, милый друг. Дремал во мне мой затравленный джин всё это очень долгое время. На донышке самом свернувшись. Часа своего дожидался. Выдавил, наконец, чёртову эту затычку. Если бы не было этих ростовских событий, их бы не мешало придумать. Так я устала от страхов, и этого нависшего надо мной топора! – Продукт давней романтической дурости ты называешь нависшим над тобой топором? Однажды и до скончания века? Ты безжалостно и прагматично уничтожала человека, который жил лишь тобой долгие годы. Какой же обителью святости виделась ты мне вплоть до этой прогулки. Теперь же, я порами ощущаю, как ты отыщешь меня в любом закутке и... Страшно вообразить...
Она обернулась испуганно. Искреннее непонимание выражал этот взгляд. – Потрясающе,– прошептала она, сглатывая накопленное напряжение, – я откровением своим, обнажаюсь до тончайшего нерва... Да это я теперь заложница у тебя. Я! Теперь ты можешь меня где и как угодно достать. Мы встретились с тобой в том полёте почти сразу после нашего последнего визита к Серёже. Ты меня от таких тяжких мыслей отвлёк. Хотя там уже сдвинулось потихонечку дело. Организм же молодой, сильный. Мужик совсем недавно марафоны бежал. Ты даже не представляешь – как я благодарна судьбе, за нашу необычную встречу, – она горячечно смешивала прошедшее и реальность, страстно выстраивала ближайшие планы, настаивая попутно, чтобы я не торчал «в этом запущенном общежитии», а лишь ночевать туда возвращался. – Вот теперь уже точно всё, – прервал я её, не задумываясь о корректности, – мне бы теперь только до постельки добраться. – Конечно, конечно, – прижалась она ладошкой к своей разгорячённой щеке, – и мне бы не мешало уснуть...
великий почин
Роскошью холостяцкого разнообразия на столе, и задорным гулом здорового мужицкого эпатажа был я ошарашен уже на пороге. Срочно в постельку – здесь определённо не выходило. Оставалось обречённо вздохнуть и выставить от себя, прихваченный для подобных дел, эксклюзив с национальной перчинкой на донышке. Так и прогудел я до ночи, общаясь с загадочной породой людей, прибывших из разных мест, для борьбы с расхитителями народного достояния. Кстати – икорочки этой на столе было!.. А ведь категорически выведен был продукт из народной торговли на время ажиотажного икрометания. Круто гуляли здесь не одни лишь мои соседи по номеру, но и некоторые иные в мундирах. Как приучили нас мастера интригующего детектива, на самом пике непомерного ликования, в помещение должны войти, не стучась. Вошедший всё-таки извинился, и дал разудалому люду понять, что лишь один я представляю для него интерес. Уединившись со мною за дверью, дежурный администратор поделился затем страшною тайною: - Ваши неподтверждённые льготы завтра ближе к полудню исчезнут. Ну, вы меня понимаете... – Дальше гуляем без штатских, господа офицеры, – поделился я по возвращению грустью, – мне не до фейерверков сегодня.
Вчерашний яркий подарок весны выглядел пока исключением. В шесть утра снова «молоко» за окном и нудящая дождливая морось. Окидываю взглядом «покои» и, поколебавшись слегка, примериваю чей-то мундир. Удовлетворившись своим отражением, прикладываюсь ухом к двери. В коридоре – шаги, но не менять же решение. Набрасываю поверх «эполетов» защитную плащ-накидку, и нахлобучиваю форменную фуражку с гербом. Вдоль безлюдного коридора шагает, щеголяя бравою выправкой, офицер из соседнего номера. Из его ошарашенной памяти не стёрся ещё вчерашний, гражданский мой облик. Собравшись с мыслями, он всё же отвечает мне на приветствие и возвращается к общению с раскрасневшейся дежурной по этажу. Теперь уже я лихо отбиваю гусарскую дробь, спускаясь по цементным ступеням. Заглядываю в окошко полусонного администратора. Форма, из-за которой по историческим слухам, рушились великие судьбы, помогает тому вспомнить, что нужно. Товарищ сверлит рассеянным взглядом золочёныё звёзды средних размеров под развевающейся накидкой и извинительно лебезит: – Суета, знаете ли. Сменщики от недосыпа, наверно... Вы уж простите их, оперативно уладим... Я немногословен в ответ. Улыбаясь понимающе и великодушно, я привычно уже прикладываю к фуражке ладошку и, держа спину, возвращаюсь к ступеням. На этаже уже нет ни дежурной, ни посторонних. Позволили себе уединиться в интиме? Словно шкодливый кадет проскальзываю в «офицерскую спальню», шустро переодеваюсь в то, в чём сюда накануне явился... Трудно отрывается от подушки подполковник, форму которого я только что развешивал благодарно и трепетно. Нехотя возвращаясь из вчерашнего перебора в реальность, он потрясает каскадом логичных недоумений: – Не спится, работничек? Выглянул бы вначале в окошечко, турок... Ну и на кой тебе эта чёртова слякоть в субботу? Я ещё не восстановился совсем после раннего авантюрного действа и растерянно переминаюсь на месте. – Хотя, на свиданье с царскою рыбкой в обстоятельствах этих вполне..., – гогочет военный, с головой укрываясь несвежим одеялом в полоску. – А плащ-палатку мою всё же накинь. Я обойдусь. Мне сегодня – в «бобике» по степи колесить.
Несказанно были удивлены мне в конторе, куда командированного к ним с дальних мест инженера нелёгкая принесла на субботник. Удивление очень логично. День не рабочий. Погода отвратная. Заботы многотрудные и чужие. Мостостроительной организации вменено было дело, которое в городе вряд ли бы кто осилил ещё. Облагораживая побережье областного масштаба, следовало одеть в толстый бетонный жилет четверть километра пологого спуска реки. Всё выглядело элементарно и трудно, как в учебных пособиях по производству бетонных работ. Колонны самосвалов, ведомые партийным перстом, выворачивали на подготовленные площади вязкую бетонную смесь, а множество мужиков, вне зависимости от их привычного ранга и статуса, разбрасывали её совковыми плоскостями и уплотняли затем ревущими механизмами. В кои века заштатному городскому бюджету выпала шальная удача – благоустроиться бесплатно, но эффективно. Машины курсировали без продыху. Расслабиться получалось только, когда у народа каменели спины и не разгибались суставы. Тогда отправлялись толпой под навес просторного арматурного цеха, укладывались на свежеструганные поддоны и, веселясь через силу, травили незамысловатую чушь. Я, трудно ворочая языком, озвучивал воспоминания о том, как в давнем студенчестве сдавал диалектический материализм – «Диамат» – для тех, кто ещё в состоянии вспомнить.
На лекциях, в нередких полемических спорах, порой верх удавалось брать, фехтуя лишь зачатками интеллекта. Я получал от этой софистики эмоциональное наслаждение. Преподаватель, зав. кафедрой, не скрывал удовольствия от этой игры. Держа в памяти эти реакции мастера, я готовился к предстоящей проверке знаний без разрушающего напряжения. Первые две темы я осветил без труда, да и третий вопрос показался мне ерундовым. Следовало лишь поделиться с преподавателем глубокими мыслями о всемирно известном трактате вождя – «Великий Почин». Это миру был широко известен трактат. Мне же предстояло как-то логически определиться. И каждою своей искромётною фразой, удаляя белые пятна из несовершенных учебных пособий, я нёс и нёс абстрактную победоносную чушь о великой исторической миссии партии славных большевиков, и о судьбоносном значении вышеозначенного Почина во Всемирном Пролетарском Движении.
Иван Ефимович Губа, казалось мне, вслушивался с неподдельным вниманием. Тема была не просто ёмкой, а всеохватной. Сколько ещё в моей голове разных мыслей роилось! Но уже как-то хотелось услышать достойное моих непомерных усилий экзаменационное резюме, – довольно, довольно, голубчик! Я и без того уже в восторге от вас! – М-да, голубчик! – потряс преподаватель меня неожиданной фамильярностью. – Как же я расстроен, дружок! А ведь «Великий Почин» – публичная ленинская полемика о великом эксперименте вождя! О Всесоюзном Субботнике, который не один уже год... Вы позволите мне остановиться на этом? – Левый глаз у него был искусственным и, почему-то раздражение в этом глазу казалось настолько естественным и логичным, что о встрече с глазом живым не хотелось и думать. – Какое сказочное лето ожидает вас нынче! А какая пересдача вам предстоит в великолепии осени! Вгрызайтесь в творенья вождя. В полное собрание его сочинений! – смачно завершил он наше затянувшееся рандеву.
Главный заводила и дирижёр нашего субботнего действа, дослушав поучительную историю эту, ухмыльнулся, покачав головой, и поправил ребром ладошки неизменную на нём широкополую ковбойскую шляпу. Жест этот, как мне позднее объяснено было – свидетельство проявления его внимания, озабоченности, интереса. – Так что, – хохотнула позднее смешливая лаборантка, – кажется, наш шеф на Вас глаз положил.
Я бы за месяц так с народом не сблизился, как за тот трудовой день, вложенный в бездонную копилку всемерного благоустройства державы. Когда результаты содеянного проявились в красотах обозреваемой панорамы, стало очевидным для всех, что пережитое нами в тот день было из разряда трудностей, которые пламенные труженики пера, попадись мы им на глаза, окрестили бы героическим. Ветер в течение всего трудового дня силы немыслимой. Лишь тяжеленные лопаты с бетоном удерживали работников вертикально. Выданные народу бушлаты, вобрав в себя влагу беспрерывного ливня, доставали насквозь проникающей сыростью и ознобом. В рабочие будни производство работ в подобных условиях законодательно запрещено. Но, видать, не случилось друзьям журналистам, ради нескольких строчек в газете, оказаться на передовых рубежах...
Небольшой городок в Казахстане, однако, прилично устроился. Возвращаться в Европу после трудов праведных мне предстояло через мост, объединяющий великие континенты. Надолго запомнилось это событие. Ближе к середине моста настиг меня шквал такой силы, что лишь массивность перил удерживала на пролёте. Положение осложнялось и тем, что шквал регулярно менял направление. Около получаса, в избиваемой ветром и влагой накидке с чужого плеча, я пытался овладеть ситуацией. Стало мне известно позднее, что меня угораздило столкнуться в тот раз со случающимся здесь по весне ветровым беспределом – «Бес Кунаки» - «Пять Ветров» для тех, у кого есть проблемы с казахским. Пять буйных братьев. Неписаное удовольствие, смею вам доложить, если вас угораздило встретиться с этим беспардонным семейством на инженерном сооружении, сталью могучих пролётов, стягивающим географические континенты.
персона
Люди в форме разглядывали меня с нескрываемым любопытством. Подполковник, чьи звёздные позументы оказали мне в это утро неслыханную услугу, демонстрируя джентльменский респект, протягивал сложенный вдвое листок. Я ознакомился бегло, скомкал бумажку и побрёл в дальнюю душевую. Вернувшись, я обнаружил записку в свой адрес, извлечённой из урны и аккуратно разглаженной. Таким образом, её содержание ни для кого из присутствующих теперь тайны не составляло. – Если б вы знали ребята, как я напахался сегодня. О дамах ли мне думать сейчас. Объяснение, исходившее из усталого организма, выглядело на тот момент убедительно и сняло с мужиков напряжение. И тогда восторженно загудела дружная офицерская братия: «Какая женщина, парень! Как ты умудрился так быстро?! Да мы её тут всем личным составом в оцепление брали. Даже глазом не моргнула, зараза. Ваше дело только послание передать, – говорит. И рванула на скорости, вроде опасалась чего. Приходи в норму мужик, а завтра, что б всё вышло, как у людей. Не осрамись, раз уж именно тебе повезло». И бутылочки всякие, разные опять на столе, и буженина крупными ломтями порезана, и икорочка в салатнице горкой. А овощи с фруктами свежие, аппетитные – в такую-то неплодородную пору. – Не посрами, мужик, нашу офицерскую честь! – Представляешь, – крепко прижался ко мне после седьмой, или девятой закуски служивый из братского соседнего номера. Тот самый, гусарского вида красавец-майор, что так нежданно повстречался мне этим удивительным утром. – Представляешь, на чём я этих паразитов застукал, – он брезгливо скривился, демонстрируя отношение видавшего виды оперативника к преступлению «в особых размерах». – Эти, эти, суки позорные, выставляли твои, ну как их – вещички!? Я на них такой самоходкой рванул! А они мне, представляешь: «Нас тут заявками истязают! А этот – здесь лишний совсем! Этот оказался случайным!» Это наши органы им, понимаешь, случайны! Быстро им память отшибло! Я им такое светлое будущее начертал! Мгновенно! Они ко мне потом всем личным составом явились. С белоснежным штандартом. И с этим, у которого глазки в бегах. Директором их. – Молодец! – здраво сумел оценить ситуацию я. – Мы теперь здесь все в неоплатном долгу! – Раненых в бою не бросаем! – мотнул своею молодецкою гривой майор.
человеческое отношение
А в рабочий день в управлении меня уже приветствовали, словно многолетнего сослуживца. На рабочем столе, выделенном мне для грядущих творческих бдений, загадками высились свёртки. Они занимали добрую часть столешницы и этим отвлекали от дел. – Вы не сомневайтесь, чистая она, безопасная, – мягко, чтоб не вспугнуть, выруливала специалистка по сметам. – Её у своих – у русских ребят купили. А рыбёшку, ту вообще прошедшей ночью поймали. Люди проверенные. Соседи нашей Анастасии из кадров. Мы все там у этих ребят на крючке. – Хохотнула девица, иллюстрируя сказанное сгибом испачканного тушью мизинца. Речь шла об увесистом икорном ядре, аккуратно обёрнутом калькой, и двух полуметровых кусках осетрины, упакованных посерьёзней. И вовсе это не подношение скользкое, мне объяснили, а лишь выражение искреннего почтения к человеку и другу, проверенному тесным общением и общественно полезным трудом. Я после того, как наслушался всякого за выходные, не был беспечно наивен и, искренне поблагодарив своих чутких коллег, вежливо от всего отказался. – Да как же это, всего за десятку кило, а рыбка, эта совсем за бесценок – пятёрочка вкруговую! – чего-то они не догоняли во мне. Цены ж даже для их «осетрового» Гурьева были фантастически бросовыми. – Наступило проясненье, друзья, – решил я не дожидаться обид, – за икорочку огромная вам благодарность, а рыбку – увольте, с этой тяжестью кто меня на борт пригласит! – А ведь могут и посадить! – резво согласились коллеги, выстраиваясь в длинную очередь за дефицитом. Безмолвный коллективный демарш оказался убедительней жарких словесных увещеваний. И филе царской рыбки было тут же определено в морозильник. В полном объёме!  
С пристрастием
Номер в моём отеле – набор спальных мест для постояльцев без особых претензий. В нём группа командированных офицеров потрясает многоголосьем. При моём появлении стихают дебаты. Не мудрено – у оперативников тайны от посторонних. Доброжелательное входное приветствие игнорируется всеми без исключения. Связываю это с их возможными деловыми проблемами. Не особо в связи с этим печалясь, собираюсь спуститься в столовку. – Сидеть! – Вздрагиваю от рыка младшего в этом доме по званию. Капитан, сверля лютым глазом клиента, вертит в руках сложенный вдвое листок. Вид записочки этой не лишает меня робких надежд, что не всё ещё в этой жизни потеряно. В последующие минуты воинский коллектив нещадно клеймит меня за поступки, несовместимые с высоким званием мужчины, офицера и человека. Они буквально потрясены моим издевательским отношением к высоким порывам «самой очаровательной в этом городишке мадам». И лишь офицерское благородство не позволяет им закидать меня валунами. Улыбаюсь я по разным причинам. Прежде всего – от осознания того, что плевал я с высокого этажа на эту беседу с пристрастием. А потом, я вообразил на минуточку, как эта голубоглазая нимфа могла обаять здесь их всех. Сиюминутно и однозначно! К тому же появлением своим цикличным и частым тронула она их чуткие души. И, что важней всего, – органы. Ясен пень, безмерно преданные великому делу чекисты, обязаны были меня презирать. Демонстрируя это презрение, они окунули меня в вакуум безразличия.
путина
На нет и суда нет. В гостиницу я лишь приходил ночевать. Избегая, заодно, прочих нежелательных встреч. Наконец я воспользовался рекомендациями коллег по работе. Получив от них нехитрые рыбацкие снасти и боевой инструктаж, я предался занятию тем, что ранее меня не влекло. Вряд ли кто-нибудь в это поверит в густонаселённой Европе, но вобла здесь ловилась в таком диком объёме, будто её осознанно набросали в Урал, дабы ублажить командировочного дилетанта. Когда сумерки сгущались до неприличия, я относил свой улов в «контору» и отдавал на хранение до утра дежурившему там охраннику. А наступившим утром коллеги с жизнеутверждающим драйвом делили внеплановую продукцию. Рыбаки, соседствовавшие на берегу, успехам моим не дивились, и лишь лениво позёвывали, вглядываясь в уральскую даль. Привыкнув за несколько совместно проведенных вечеров к чудачеству моих «скромных» рыбацких запросов, мужики совсем не таились меня, да и вообще они ни от кого не таились. Время от времени они, азартно напрягшись, разгораживали уральскую ширь, вытягивая необычные снасти с уловом. Перемёт – длинная толстая леска, с полыми широкими кольцами вдоль длины её всей, из этой же лески сработанными. Колец много – не менее трёх десятков. Дальний конец этой снасти без особых проблем доставляется к далёкой стремнине и стопорится маячком и грузилом. И затем ловись рыбка самых элитных пород. В одном из этих колец колебалась порой, изрядно перед этим намаявшись, огромная остроносая рыба. Вонзившись на скорости в это прозрачное лассо, великолепное создание природы пленялось без единого шанса на побег и помилование. Спинные плавники, расположенные жёстко под острым углом, при яростной попытке освободиться, всё глубже заталкивали узника в незнающее пощады кольцо. Рыбину вытягивали, высвобождали из пут и широким шагом неслись с ней в густые прибрежные заросли.
Мост пересекал реку в двухстах метрах от места нашей рыбалки. Самый что ни на есть центр промыслового города, отравленного текущими ожиданиями порочных нерестовых страстей. Казалось, даже не очень внимательный аналитик смог бы без труда просчитать – вот она, зона действий служб государственного правопорядка. Спокойствие же здесь стояло такое, что однажды даже меня мои нечаянные подельники попросили понаблюдать за снастями. Попросили и словно растворились все разом. Я этой нарочитости не заметил. В кратчайшие мгновения, последовавшие за предложением этим – глаза, руки, дыханье моё налились желанием сродни мощнейшему эротическому. Шустрая игра поплавков, устроенная прожорливой воблой, стала мне в тот момент безразличной. Только бы мне в главной рыбалке успеть, пока эти дьяволы не вернулись. Заражённый безнаказанным опытом моих лихих «сотоварищей», я никак не задумывался о вполне вероятных «зигзагах» на пути в моё туманное завтра. Я уставился в уральскую ширь, боясь упустить едва заметное шевеление маячка. И вдруг пёстрый тот маячок рвануло по течению с такой силой, что лишь яростное управленье снастями могло уравновесить вихри эмоций во мне. – Потрясающе! – ликовал я, глядя на изодранные толстой леской ладони и гигантскую, в моём понимании, рыбину, обречённо вьющуюся у ног. – Я всё же сумел это сделать!
Рыбачки-подельники возникли так же одновременно и резво, как ещё совсем недавно исчезли. – Плохи наши дела, – «осчастливили» они меня недовольством, – рыбка-то «тельная». Тельная – это та, которая успела отелиться уже. В смысле уже без «золотоносной» икры, из-за которой сыр-бор весь. Определили это они, едва на добычу взглянув. Но всё-таки в заросли улов отнесли. Зачем они там этой знатной особе в нутро заглянули – грустной для меня осталось загадкой. Много на мясе запретном они наварить не могли – нелегальный внутренний рынок перенасыщен в нерестовую пору. Нездешний народ с превеликим бы желаньем забрал, да как её, милую, на вывозе утаишь? В родную ей стихию вернуть, дабы далее икрилась и множилась... Но разрушающий сознанье азарт приличию и очевидному недруг. – Мясцо кровное своё заберёшь? – скалили зубы нечаянные «коллеги» мои, предлагая выуженную мною добычу – за «так». – Нормально рассуждаешь, товарищ, – прочитали они в моём перепуганном взгляде отказ, – а нам, куда грешным деваться? – Не пропадать же добру!

падение стены
Чёт нечет. Ещё одно хмурое утро. Завтра мне отбывать. Я сосредоточен и деловит – закругляюсь с делами. Дамы шушукаются, с согласия и попустительства руководства, организовывая заключительное застолье. А ещё меня угнетает конкретика: всё, что здесь уже неделю трепетно хранят для меня – следует как-то и увезти. Эти мои сомненья с легкостью дешифруют коллеги. Но они держат в уме информацию, которой их гость ещё не владеет. В аэропорт меня завтра провожает руководитель организации. Лично! Анатолий Михайлович Исайкин – руководитель редчайшего типа. Обаятелен, молод, общителен! Специалист с виртуозным инженерным мышлением. И столь же универсально контактен. Обязательная на нём шляпа залихватского техасского фермера – лишь человека незнающего могла увести от реальности. Шляпа и служила ему порой лёгким отвлекающим фактором, способствующим безошибочной оценке позиции. И в конечном итоге – убыстрённому решению вчера ещё неразрешимых задач. Мне, по крайней мере, тогда трудно было представить инстанцию, где ему осмелились указать бы на дверь. Напитавшись информационным елеем, я с лёгкостью приобщился к широко развернувшемуся застолью. Ближе к вечеру флюгер капризного весеннего климата обозначил очередную кошмарную полосу. Поэтому Анатолий Михайлович, предваряя обещанное провожанье на завтра, впервые подвёз меня, на своей многое повидавшей «Волжанке», к ставшему мне немилым жилищу.
С нетрезвою осторожностью ступая на удручённые моими «неправедными деяниями» половицы, я столкнулся с привычным уже напряженным вниманьем соседей. На своей прикроватной тумбе я в который раз обнаружил развёрнутый каллиграфическим изыском вверх листочек, чудом не сгоревший от чувств. Повертел его, хмельно разбухая от нагрянувших встречных желаний, и заявил вдруг своим ошарашенным оппонентам: «Так я, господа офицеры, с вашего высочайшего позволения отвалю... У вас здесь такие неудобства сложились. Извиняюсь...» – Ну, ты мужик и гигант! – глубокомысленно изрёк капитан, едва не отправивший меня недавно в застенки. – Круто ты это дело заквасил! Мадам наша у тебя теперь такой ядрёной бражкой забродит! Стена отчуждения, выросшая непреодолимым барьером на ниве немыслимых, в среде мужиков, разногласий, рухнула в одночасье.
преддверие праздника
Встречала она меня так, вроде и не произошло ничего, кроме яркого общения в полёте и невинного общения в ночи – в её гостеприимных покоях. Не было и нашего однозначного расставания на берегу, и её ежедневных посещений – унизительно безответных. Не было вполне естественных опасений, что появление в гостиничных стенах личности в городе известной и яркой, породит вокруг неоднозначные слухи. С её счастливого лика легко считывалась лишь очевидная и безмерная радость. – А я Женьку сегодня отправила к бабушке, – прильнув ко мне, порадовала она сообщением, – словно чувствовала. С чего бы ей чувствовать так? Но между тем стол в гостиной потрясал многообразием блюд и изысканной сервировкой.
Добравшись до тёплой водицы, я, кроме прочего, надеялся на расслабленное уединение в тиши. Очень уж был в момент своего прихода нетрезв.
И действительно – погрузившись в душистые мыльные кружева, я счастливо расслабился и... почти тот час же растворился в объятьях Морфея...
Как она сумела учуять, что я, засыпая в воде, погружаюсь на дно – ума не могу приложить. Скольких усилий стоило ей моё возвращение к жизни – тоже остаётся догадываться. Сквозь промокшую до нитки блузку из китайского шёлка её разгорячённое тело казалось мне в тот момент потрясающим и фантастически эротичным. Я потянулся к ней, словно навстречу мечте. Она отстранилась легко, попутно укрывая меня чем-то пушистым и тёплым. – Восстанавливайся, родной, всё теперь у нас замечательно будет. Чуток вздремни, а я по кухне полетаю пока. 
Кажется мне – я совсем недолго дремал. Телевизионный экран бурлил эмоциями Великих Хоккейных Баталий. Я накинул на плечи мужской махровый халат, которым был укрыт до того, и поймал себя на мысли, что в отношении к странной хозяйке этого дома в сознании моём происходят подвижки. Потом я неспешно бродил по гостиной, оценивая пристрастия её обитателей – уголок с раритетным оружием, вкусно подобранные копии полотен мастеров разных школ, множество любовно оформленных фотопортретов Людмилы, прикольные изображения детей и животных, победные дипломы и кубки. – Ты проснулся уже? Молодчина ты у меня! Подожди ещё пару минут, – уловив эти шевеления, откликнулась Людмила из кухни. Она что-то напевала потом, а я, отодвинув тяжёлую штору, уселся на подоконник. Рядом со мной оказалась вещичка, назначение которой у меня не вызывало сомнения. Перед моими глазами была трудовая книжка Сергея – реальный документ гражданина, сокрушённого рукотворной стихией. Я неспешно перелистывал книжонку, отражавшую этапы трудового подъёма владельца – стандартный перечень благодарностей, должностных достижений, наград. Твёрдая поступь по трапу должностных перспектив. И лишь последние записи в разделе служебных перемещений – контрастный, парадоксальный минор: то самое жесточайшее наказание за аморальный прогул и, добивающее «на взлёте», бесповоротное увольнение за судорожную попытку зацепиться за хвост улетающей птицы удачи...
Об уничижительной этой записи Людмила, даже в порыве того прибрежного откровения мне не рискнула поведать. Да и пилоту, выходящему «из крутого пике» всё это ещё узнать предстоит. Я прикрыл это потрясающее свидетельство взлёта и безысходности, и вернул его на низкий подоконник за шторами. Стоило ли мне эту штору отодвигать?..
Людмила, выбежавшая навстречу из кухни, обнаружила меня в прихожей одетым. Несколько мгновений потрясённая, она пыталась в моих глазах что-либо прочесть, а затем безвольно по стеночке поплыла. Она всё ещё пыталась обнаружить хоть какую-то логику в происходящем. Её разумению это казалось непостижимым. Уходить от женщины, амурные отношения с которой для многих оставались пустынными миражами. Покидать женщину, которая очертя голову бросается в немыслимый омут любви. В дикую непогоду и неопределённость ночи?! Она почти сразу же, опираясь на стеночку, поднялась, страстным крестом распластавшись в раме «уходящей» двери. – Как же это больно, любимый. Господи, больно-то как! – доносилось ко мне из прострации и отчаяния, в которых пребывала она... Виделась она мне в те мгновения распятием. Библейским и безумно влекущим. Насквозь пробивала высоковольтная дрожь первозданного искушения. Искушения немедленно вознестись вместе с крестным распятием на холсте затемнённого дверного проёма. Я прижал её к себе, мягко отстранил от дверей и прошептал то, что хоть как-то могло меня оправдать: «Нельзя мне оставаться здесь больше. Предчувствия у меня – прилетит этой ночью твой муж». Абсурдность этого аргумента вызвала лишь грустную улыбку её. Человек ещё неделю назад с помощью сестры милосердия трудно разжимал кулаки. Да и стоило в окошко взглянуть – уходить в эту непогоду казалось делом немыслимым, не то чтобы пытаться взлететь... Нечто подобное и многое другое ещё горячечно она пыталась вдолбить мужику, из-за которого она впервые расстаётся с рассудком... – И вновь мне не придётся поспать – вздохнул я, едва взглянув на часы, – а ведь до отлёта совсем немного осталось. Промокнув платочком солёные ручейки с её глаз, я ступил за порог...
Двери гостиницы изнутри заперты шваброй. Мощным и долгим подёргиванием довелось мне будить ту самую дамочку, что мне грубила ещё в ночь прилёта. В тот раз моя эмоциональная дрожь оставила её безучастной. На сей раз лишь беспринципная ложь, сдобренная конкретикой предстоящих этой даме последствий, сработала безотказно. Как ещё оставалось ей реагировать на позднее явление «оперативника, исполнившего ответственное задание».
Казаки мои молодецки похрапывали. Но чуткий к подозрительным телодвижениям подполковник-наставник оперативно развернулся ко мне, раздвинул левый глаз двумя мясистыми пальцами и хохотнул, поздравляя с удачно завершённым расследованием: – Великий ты, однако, любитель ночами грязи месить! Слабо было отстоять до утра? Или – сдох?
Окончание следует