Екатерина Антоненко 


В преддверии девятого мая, когда страна готовится к празднованию дня Великой Победы, лицемерно делая вид, будто бы ветераны ей не безразличны, Валентина срезает все распустившиеся тюльпаны, заворачивает их в газеты и везет на кладбище. Она садится в первый трамвай, выходящий из парка в половине шестого утра, едет минут сорок, успевая за это время вдоволь наплакаться и вспомнить последние дни жизни матери.

На кладбище умело и быстро Валентина вытирает со скамейки пыль, протирает стол, немногочисленные листики, упавшие на могилу покойницы, сметает в приготовленный пакет, веник прячет обратно за скамейку. Чистой тряпкой проходит по фотографии на памятнике, вдавленным буквам, датам и надписи «помним, любим, скорбим».

– Эх, мамочка дорогая! Как же мне тебя не хватает, – говорит Валентина, когда уборка закончена и слёзы привычным ручьем текут из её глаз, – Так не хватает…

Три года назад, в этот же день седьмого мая Валентина схоронила мать и с тех пор каждую субботу, независимо от погоды и времени года, бывает здесь. Кладбищенская тишина, пугающая многих, её привлекает: умиротворение и спокойствие, тишина и порядок успокаивают Валину душу и, главное, только здесь как она может поговорить с дорогим человеком. И ничего, что мама не ответит ей, зато обязательно выслушает и поймёт.

– Мам, Света девочку родила. А ты вот и не дожила, не посмотрела, – Валентина вытянула из кармана клетчатый платок и вытерла слёзы, – а могла бы…

Мария Степановна смотрела на дочь с фотографии на памятнике, улыбаясь своей доброй улыбкой, а Валентина, глядя на неё продолжала:

– Мамочка, скоро Девятое мая. Ты хоть праздник этот и не любила, но мы всегда вспоминаем тебя…

Она не договорила. Слёзы снова душили Валентину…

Последний свой день рождения, который приходился на четвёртое мая, Мария Степановна отметила с небывалым размахом. Давно не было у неё таких веселых именин, но в этот год, словно предчувствуя скорую кончину матери, приехал с Севера сын Марии Степановны – Лёня, прихватив с собой жену и пятилетнего внучка Мишу. А ближе к полудню, опираясь нетвердой рукой на палочку, пришел родной брат именинницы Василий Степанович. От волнения и радости, что все близкие собрались вместе, Мария Степановна не находила себе места: то на кухню пойдёт, где третий день дочь Валя нарезала салаты, жарила котлеты, фаршировала перец, крутила голубцы, то к гостям вернётся и, посидев несколько минут с ними, снова спешила на кухню, удостовериться о порядке вещей.

– Света, накрывай стол, – сказала она внучке, которая только что пришла с магазина и снимала ветровку, – Хлеб купила?

– Бабуль, купила. И хлеба, и водки, и шампанского купила! Не волнуйся! – ответила Светланка. Так ласково называла внучку Мария Степановна.

В свои двадцать пять Света выглядела как школьница: веснушчатое личико, маленький, кукольный рот, голубые глаза и непослушные, всколоченные уличным ветром волосы. Одетая в джинсы, клетчатую рубашку и кеды она меньше всего напоминала будущего кандидата наук, хотя тема диссертации уже была утверждена и кандидатский минимум сдан на отлично. Унаследовав от матери хрупкость и миловидность, мозгами Света пошла в отца – кандидата технических наук, преподававшего когда-то в том же институте, где сейчас работала Света, но опустившегося на самое дно по причине банального русского пьянства.

– Кто твое шампанское пить будет? – недоумевала Мария Степановна, считая этот напиток неоправданно дорогим, – Водки сколько купила?

– Бабуль, пять бутылок – хватит. Ещё останется… – ответила Света, глядя на себя в зеркало прихожей и тщетно пытаясь поправить всколоченные волосы.

– Надо было шесть… – раздосадовано ответила старушка.
– Ба, магазин рядом. Ещё схожу.

Света добродушно улыбнулась бабушкиному волнению, а Мария Степановна, не унимаясь, пошла на кухню к дочери.

– Валюша, холодец не забудь на стол поставить! И колбаску кровяную!
– Мам, ну кто ест твой холодец? Салатов полно! – Валя тоже добродушно улыбнулась, радуясь счастливым хлопотам матери.
Недавно Мария Степановна перенесла инсульт и прогнозы врачей относительно дальнейшего её состояния были неутешительны – восемьдесят два всё же. Но обошлось…

– Ты поставь… – настаивала именинница и открыла холодильник, чтобы извлечь из него самое главное блюдо застолья. – А хренок где?
Мария Степановна считала, что подчеркнуть вкус мясного варева можно хреном или горчицей, но горчица имела, по мнению именинницы, цвет некрасивый и решено было заправлять холодец хреном со свёклой. Ещё один способ поедания холодца, который чрезвычайно нравился Марии Степановны, был простым и деревенским как сама именинница: в судочек с холодцом наливается квас и с белым хлебушком вприкуску смакуется незамысловатое яство. Однако годился такой способ, по мнению Марии Степановны, для непраздничного, домашнего застолья.

– Мам, всё поставлю, к гостям иди. Не переживай!

Но Мария Степановна не ушла. Она внимательно посмотрела на тарелку с салатом, только что заправленным майонезом, и спросила:
– Это что за салат?
– С мясом, солёным огурцом и ананасом. Очень вкусный!
– Кто будет есть твои ананасы? Ты наше лучше подавай: холодец, квасок, колбаску домашнюю, картошечку лучком заправленную. Помидорчики солёные поставь, огурчики открой… Ты проще будь, Валюш.
– Всё поставлю, не волнуйся…

Застолье выдалось душевным. Каждый гость говорил правильные тосты, а Мария Степановна, растроганная приятными словами близких людей, поминутно повторяла: «Как я рада, дорогие! Спасибо, родные!» и вытирала наворачивающиеся слёзы.

Когда прозвучали первые тосты и официальность спала, Лёня вытянул старую гармонь, много лет пылившуюся на антресолях, снял с неё футляр и ярким выразительным тенором запел:

Как родная меня мать
Провожала,
Тут и вся моя родня
Набежала.

Лёнина жена Катя – большая любительница песен и плясок, широкоскулая темнобровая татарка, подхватила, и вместе с мужем продолжила:

А куда ж ты, паренек?
А куда ты?
Не ходил бы ты, Ванек,
Да в солдаты!

Пришедшие с кухни Валентина и Света, неся в руках дымящиеся тарелки с картошкой и котлетами, не удержались от общего задора, отставили посуду и подхватили:
В Красной Армии штыки,
Чай, найдутся.
Без тебя большевики
Обойдутся.

Василий Степанович, оперев руки о свою палочку, подпевал тихим больным голосом, а Лёня – толстый, добрый, улыбчивый, необычайно обаятельный, простой и работящий пятидесятидевятилетний мужчина, харизматичный до музыки и любивший, как и его жена, песни - пляски, раззадорившись, ходил по комнате, растягивал гармонь и громко пел.

Мишенька, переняв общее настроение, по-своему выразил радость: он принялся высоко прыгать по дивану, а Мария Степановна, сидевшая на краю, качалась от его прыжков словно на корабле.

– Миша, перестань! – сделала ему замечание Катя, но Мария Степановна, махнув рукой, сказала невестке:
– Катюш, пусть! Мы радуемся и он пусть. А диван не одну войну переживет…

Мишенька обрадовался и всем сердцем полюбил свою новую прабабушку, хотя решительно не мог понять порядок их родства. Кто такая бабушка, ему объяснили – это женщина родившая Мишеньке маму или папу, а вот кого родила прабабушка, его пятилетний ум запомнить не мог.

– Бабуль, выпей «Пепси-колы», – предложил Миша прабабушке, когда песня закончилась, он напрыгался и захотел пить.
– Эх, – засмеялся Василий Степанович, обнажив золотой ряд зубов, – Не знали мы в войну никакой «Пепси-колы»!
– Точно, Вася, не знали, – ответила Мария Степановна, – Лей сюда!
– А что знали?
– Щось у горлі деренчить-деренчить. Треба горло промочить-промочить, – задорно пропел Лёня и, отставив красную гармонь, сел за стол. Остальные последовали его примеру.
– За мамочку, – сказал Лёня, – за её здоровье и благополучие!

Громко чокнулись. Миша тоже подняв свой стакан с «Пепси-колой» и наравне со всеми чокнулся, но в суете поздравлений не забыл вопрос.
– А что знали? – повторил он, когда все рюмки были поставлены на стол. Он направил заинтересованный взгляд на прабабушку, ожидая ответа.
– Ничего хорошего не знали, Мишенька. Голодали, да работали как лошади…
– Это точно, – подтвердил Василий Степанович.

Мария Степанова не любила говорить о войне. Слишком тяжело давались ей воспоминания детства, но не ответить Мише не смогла: нельзя отставлять в неведении молодое поколение. Помолчав немного, она грустно улыбнулась, погладила правнучка по голове, поцеловала в щёчку и ответила:

– Бывало, так есть хотелось, Мишенька, аж живот сводит. А нечего. Особенно зимой тяжело. В самом начале войны, Миша, всю деревню нашу сожгли, чтоб немец закрепиться не смог, вот и остались колхозники, всё лето работавшие, без запасов, без продовольствия, без угла, без тепла. Пепелища кругом. Выжили на мерзлой и гнилой картошке - драники из неё делали. И буряку спасибо. Его и вареным ели и вяленым, и водичку сладкую от него пили. Ещё помню, из липовых листьев лепешку делали...

Мария Степановна замолчала, горько вздохнув. Тяжелая тишина заполнила комнату, придя на смену праздничной атмосфере. Василий Степанович, сидевший напротив сестры, молчаливо кивнул головой, бессловесно соглашаясь с её словами.

– Кто корову спрятал смог – не голодал! – вступил Василий Степанович, - Вприкуску с молочком что угодно съесть можно. Хотя, видит Бог, не знаю, чем кормили-то скотину в голод. Бывало, и с нами делились то молочком, то сывороткой, помнишь, Маш? Ивановы? Царство им небесное, добрые люди были…

– Да, Ивановы помогали, хотя своих ртов пять штук. Война и милосердие в ногу шли. А жили, Мишенька, в овощехранилище, – продолжала Мария Степановна, – зимой холодно ужасно и вши заедали, а когда время посевов наступило, тут работа адская началась. В пять утра вставали. И в поле. Мужики-то в армии, вот детей и нагружали. Мне тогда двенадцатый год пошел, Васе - шестой… Лён, помню, собирали. Его из земли вырывать нужно с корнями. Стебли у льна жёсткие, а если поломанные - пики! Раздирают руки в кровь. И рукавиц никаких! И техники никакой! Ой, как вспомню… А ещё дети поливкой занимались, окучиванием…

Миша молчал. Он попеременно слушал то прабабушку, то прадедушку, переводя взгляд то на одного, то другого говорящего. Его детские глазки выражали сочувствие и сострадание, но высказать словами чувства, переполняющие его, Миша ещё не умел.

– А война быстро закончилась? – спросил он, ожидая счастливый конец, который случался во всех сказках, что ему рассказывали
– Нет, внучек, не быстро. Целых четыре года длилась, а 9 мая 1945 года – день Победы настал.
– А, я знаю! Это скоро…
– Скоро, только не любим мы с дедом Васей праздник этот. Показуха одна. Поздравления, что правительство говорит – фальшивые. Они вклады наши честнозаработанные забрали и возвращать не собираются. А эти песни военные, что девки в коротких юбках поют – отвратительны! Не было в войну коротких юбок! А фильмы с длинноволосыми барышнями, у которых косы колбасой уложены? Вши заедали – волосы стригли! Фальшь везде. Избавил бы меня Господь от этих поздравлений глупых!

– Говорят, сейчас плохо живется, – Василий Степанович повернул разговор в другую сторону, обращаясь теперь ко всем, – То налоги высокие, то зарплаты низкие и денег ни у кого нет. Не знают эти дураки, что такое трудности. И ценить ничего не умеют. Коли здоровье есть и мир в стране – всего достичь можно!

– Правильно, дед Василь, говоришь! – поддержал Лёня дядьку, – Лишь бы не было войны…

Лёня взял гармонь, и проникновенно запел своим тенором:

Дымилась роща под горою,
И вместе с ней горел закат...
Нас оставалось только трое
Из восемнадцати ребят…

Мария Степановна умерла на следующий день. Тихо, мирно, во сне, не доставив своим уходом лишних хлопот. Хоронили её спустя два дня, тем же составом, поминали в той же комнате…
В тот год Господь избавил душу Марии Степановны от фальшивых поздравлений в честь праздника Великой Победы…

апрель 2012