Леонид Ременюк


В середине дня 31 июля 1962 года пассажирский поезд Луганск - Москва прибывает в столицу. С Павелецкого вокзала с чемоданом в руке направляюсь к ближайшей станции метро. Через полчаса выхожу на станции метро Парк культуры и отдыха имени А. М. Горького.
Подземный переход. Метростроевская улица. Иду по узкой дорожке.
Справа - железный штакет, за которым через дорогу МГИМО. Слева - стена высокого массивного здания с маленькими полукруглыми окнами на самом верху. Вот и угол его. Еще несколько десятков шагов вперед и затем налево. Передо мной - четырехэтажный особняк желтого цвета старинной постройки. В левой его части, вверху, на фасаде - крупные буквы: «Здесь 4 мая 1820 года родился историк Сергей Соловьев». В правой части дома, на том же уровне лицевой стороны, начертано: «Здесь в 1833-1834 годах в коммерческом училище учился писатель И.А. Гончаров».
Московский институт иностранных языков, получивший через два года имя скончавшегося тогда лидера ФКП и большого друга СССР Мориса Тореза. Просторный вестибюль. Много молодежи. Все толпятся у двери приемной комиссии. Вот симпатичный черноволосый парень в военной форме, недавно демобилизованный из армии, беседует с двумя девушками. Их застенчивые улыбки и старомодные одежды выдают их провинциальное происхождение.
Что заставляет юность из разных регионов огромной страны мчаться в столицу и штурмовать ее вузы? Одному богу известно. Но ясно, что такое возможно только в молодости.
В приемной комиссии мне дают направление в институтское общежитие.
Снова метро. У меня разбегаются глаза от того, что вижу. Множество хорошо одетых людей и на эскалаторах, и в вагонах электропоездов. Какие чистые и красивые станции! Сколько света в этих подземных дворцах!
И что еще поражает: здесь почти все читают! От мала до велика.
Выхожу на станции метро ВДНХ. Слева вижу деревянные рекламные щиты, на которых наклеены крупноформатные фотопортреты киноактрисы Люсьены Овчинниковой.
Проспект Мира. Алексеевский студенческий городок.
Несколько однотипных корпусов общежитий ряда московских вузов. Вот и двухэтажный, видавший виды особняк, в котором живут обучающиеся в инязе. Вхожу. Длинный коридор. Справа от меня - раскрытая дверь в большую комнату. В ней, у окна, стоят два молодых человека: толстый и тонкий. Толстый в темном костюме, белой рубашке, при галстуке, в очках. Тонкий, во всем белом, спрашивает: «Боря! Так куда тебя распределили?»
- Предложили выбор: Тульский или Пензенский пед.
- Ну и ты?
- Думаю.
Я прерываю их беседу вопросом: «Скажите, пожалуйста, как найти коменданта комнаты». Они переглядываются. Ироническая улыбка трогает губы толстого. «Коменданта комнаты не существует в природе. Есть комендант общежития. Она скоро придет. Подождите ее».
Вскоре приходит пожилая полная дама. Галина Георгиевна. Отдаю ей направление из приемной комиссии. Она выдает мне постельные принадлежности и ведет в угловую комнату на втором этаже. В ней - три кровати, три тумбочки, платяной шкаф, стол, три стула. Окно выходит во двор.
Распаковываю свой чемодан. Устраиваюсь в кровати, у ее спинки, с тургеневскими «Вешними водами» в руках. Мое чтение прерывает стук в дверь. Входит парень, ростом меньше меня, но широкоплечий, с грудью колесом и сильными руками - я предполагаю, что он тяжелоатлет. Незнакомец ставит свой чемодан на пол у одной из незанятых кроватей, подходит ко мне и тихо говорит: «Бакин Валерий».
Меня поражают его детское лицо с застенчивой улыбкой и тихий голос. Ребенок и мужчина в одном человеке! «Наверное, только из провинции, из глубинки», - думаю я, - «приезжают в столицу такие робкие люди».
2
Свет памяти бывает похож на внезапный сполох. И тогда с потрясающей отчетливостью возвращаются к нам не только картины минувшего, но даже отдельные слова, которые никогда прежде не всплывали из глубин времени.
...Однажды на уроке в третьем классе Надежда Федоровна подходит к парте, за которой я сижу, и протягивает мне календарь за 1947 год. «Вот здесь, Леня», - отворачивает она пальцем листок, - «есть заметка о 800-летии Москвы. Перепиши ее аккуратно на отдельный лист бумаги. Завтра мы поместим ее в нашу стенную газету».
...Мне суждено будет провести в столице СССР лучшие годы жизни. Много позже, уже в провинции, жена, смотря по телевизору какую-то передачу, позовет меня: «Иди скорей. Показывают твою Москву». И я, оставляя в соседней комнате все дела, стремглав мчусь к телеэкрану и вновь встречаюсь с городом моей молодости. Безмолвным звуком застывают на устах памятные строки: «Как часто в горестной разлуке, в моей блуждающей судьбе, Москва, я думал о тебе!»
3
3 ноября 1955 года В середине дня пассажирский поезд Караганда - Москва приближался к конечному пункту своего назначения. Я возвращался домой с шахматного чемпионата ЦС ДСО «Шахтер». Все уже стояли в коридоре купейного вагона с упакованными вещами. За окнами проплывали подмосковные дачи, склады, платформы железнодорожных станций. И вдруг сверху, из радиоприемника, послышался уверенный голос диктора: «Поезд номер 146 прибывает в столицу нашей родины город-герой Москву». Мне было тогда 19 лет, и я впервые приезжал в Белокаменную. Какое волнение захлестывало душу!
Через семь лет, во второй приезд, повторилось то же самое. Город моей мечты, недосягаемой, недостижимой. Я готов был опуститься на землю у Павелецкого вокзала и целовать ее.
Отдай мое сердце, Москва!
4
Как-то, когда я уже заканчивал школу, отец поинтересовался моими планами на будущее. «Кем хочу стать?» - повторил я его вопрос. И с присущим юношескому возрасту максимализмом решительно ответил: «Дипломатом. Я бы работал в ООН и с ее трибуны громил бы американских империалистов, как это делают Молотов и Вышинский».
Отец криво усмехнулся. Не глядя на меня, он тихо сказал: «Мама советует тебе пойти в наш техникум на строительный факультет. Она знает замдиректора Березницкого - тебе будет легче поступить, а по окончании учебы придешь работать в наше стройуправление».
- Я поеду в Москву. Поступлю в МГИМО.
- Ну и проскочишь мимо. Тебя и близко не подпустят к этому институту.
- Почему? Я хорошо подготовлюсь к вступительным экзаменам. Все выучу.
- Все нельзя выучить. К тому же есть вещи, которые ты сегодня просто не понимаешь. Повзрослеешь - поймешь.
5
Седьмой и восьмой годы ученичества я провел в пятьдесят третьей школе. Это было новое трехэтажное здание, построенное уже после войны, с просторными светлыми классами и длинными коридорами, ежедневно заполнявшихся звонкими детскими голосами.
За партой, слева от меня, сидела Лиля Костина, высокая черноволосая девочка с приятными чертами лица и карими глазами. И эти глаза удивленно и чуть насмешливо смотрели на соседа. Какая-то невидимая стена отчужденности пролегла между нами. Мы так и просидели два года за одной партой, редко контактируя друг с другом и не испытывая ни малейшего желания изменить сложившееся положение.
Прошло много лет,
Как-то в конце июля собрался я в Белокаменную. Пошел в железнодорожную кассу за билетом на поезд. В большой комнате, у окошечка кассира, выстроилась довольно длинная очередь отъезжавших. И вдруг молодая женщина, стоявшая в ней последней, повернулась в мою сторону. Это была Лиля Костина. Возглас удивления, улыбка на лице и те же карие глаза, светившиеся нескрываемой приязнью.
- Леня! Куда едешь?
- В Москву.
- Что так?
- Попробую поступить в институт.
- В какой же?
- Еще не решил окончательно. Либо в МГИМО, либо в МГПИИЯ.
- Что это за вузы?
Я кратко рассказываю. Она пристально смотрит на меня, внимательно слушает.
Потом я расспрашиваю ее и узнаю, что она замужем, сейчас в отпуске, хочет отвезти дочь в деревню к матери. Мы подходим к кассе, покупаем билеты. На прощание Лиля протягивает мне руку, широко улыбается и тихо говорит: «Удачи тебе, Леня».
6
2 августа 1962 года. 8 часов утра. Солнечно.
Большая комната на втором этаже МГПИИЯ. Она постепенно заполняется абитуриентами. Я усаживаюсь за один из столов в глубине аудитории. Входят две молодые женщины - члены экзаменационной комиссии. Та, что постарше, пишет мелом на классной доске названия четырех тем сочинения по русской и советской литературе. Первые три охватывают учебную программу средней школы. Последняя тема - вольная: «Если тебе Комсомолец имя, имя крепи ты делами своими».
...И вспомнилась мне весна 1960 года, когда я работал в одном из подразделений Управления материально-технического снабжения Луганского Совнархоза. Однажды, в первой половине дня, направлялся я в основное административное здание Совета Народного Хозяйства. Меня остановил шедший оттуда мой шеф Б.Д. Безуглый. Борис Данилович доверительно сказал: «Я только что был в парткоме у Василия Ивановича Каракотина. Парторг предложил создать на базе нашей конторы комсомольский штаб содействия комплектации оборудованием ударных строек Луганского экономического района. Необходимо привлечь к такому важному мероприятию комсомольско-молодежный актив «Лугансккомплектоборудования». Кому, как не Вам, комсоргу, взяться за это ответственное дело. А я помогу». На том и порешили...
...Вот о работе комсомольского штаба Луганского Совнархоза за два предыдущих года я и написал в своем сочинении. Я начал его с мысли К. Маркса о том, что общественная деятельность, «какой бы скромный характер она ни носила, оказывает на каждого необычайно освежающее действие». «Она воспитывает», - писал я, - «лучшие человеческие и гражданские качества, развивает дух товарищества. Это работа по велению сердца и долга, и как правило, без материального вознаграждения».
... Уже покидая институт, я вдруг испытал ощущение нараставшей неясной тревоги. Что-то еще неосознанное, неопределенное теснилось в душе.
Белые листы бумаги с экзаменационным штампом вверху, слева, мысленно и неотвратимо влекли к себе.
В вагоне метропоезда, мчавшем меня в институтское общежитие, было много пассажиров. На промежуточных станциях люди выходили и входили, но я никого и ничего не замечал, неподвижно сидел на своем месте, уставившись в одну точку, пробегая в памяти текст всего сочинения. Страницу за страницей. И когда эскалатор поднял меня на площадку станции ВДНХ, откуда рукой подать до общежития МГПИИЯ, мне было уже совершенно ясно, что, по меньшей мере, двух ошибок в рукописи не избежать. «Так это ты сам обнаружил отсутствие в сочинении двух необходимых запятых», - нашептывал мне внутренний голос. «А экзаменаторы найдут еще», - злорадствовал он.
В расстроенных чувствах направился я в столовую недалеко от общежития, а пообедав, ощутил невероятную усталость и безразличие к своей судьбе. «А будь, что будет!» - теснилась в голове мысль.
С ней и прошел вечер.
Заканчивался многотрудный волнующий день.
...6 августа. Утро. После завтрака я и мой новый друг Саша Чередник - он тоже с Украины - поехали в институт.
Уже на пересечении Метростроевской и переулка, который вел к Кропоткинской, был виден фасад здания МГПИИЯ с облепившей его огромной толпой абитуриентов, столпившихся у стендов, на которых висели списки получивших неудовлетворительные отметки по сочинению. Саша и я долго кружили за спинами расстроенных молодых людей, кое-кто из которых даже плакал. Мы отошли в сторону, затем сели на скамью в маленьком сквере напротив института. «Я не пойду к стендам, пока все не разойдутся», - сказал Саша.
Он казался безразличным к происходившему на наших глазах, хотя я, конечно, догадывался, что творилось в его душе. Через некоторое время мы все же решили взглянуть на списки, сначала просмотрели их бегло, потом более внимательно, и затем еще раз. Вздох облегчения: нет, наших фамилий в них не было.
Мы вошли в здание института. Весь вестибюль уже оккупировала молодежь. У двери в комнату приемной комиссии - настоящее столпотворение. Наконец, нам удалось пройти к столу секретаря. Девушка вписала цифру 4 в экзаменационную карточку Саши. Мою же фамилию в списках абитуриентов, получивших положительные отметки, она не нашла. «Вы не расстраивайтесь», - сказала она мне. – «Я знаю, что несколько сочинений еще не проверены экзаменаторами. Возможно, среди них и Ваша работа».
«Но завтра - следующий экзамен по русскому языку и литературе. Меня не допустят к нему без отметки по сочинению».
«Приходите в институт во второй половине дня. К тому времени все должно выясниться», - подытожила секретарь.
Я отправился в обратный путь, спустился в подземный переход, ведший к станции метро Парк культуры и отдыха имени А. М. Горького, и вдруг увидел шедшего навстречу мне председателя приемной комиссии МГПИИЯ. Это был высокий, худощавый молодой человек в очках. «Юрий Васильевич», - бросился я к нему. – «Моя фамилия Ременюк. В комиссии сказали, что моя работа, возможно, еще не проверена...»
«Проверена», - перебил он меня. – «У Вас, Ременюк, по сочинению то ли пятерка, то ли четверка. Приходите в комиссию к двум часам дня, я впишу отметку в Вашу экзаменационную карточку».
...Радость безмерная. Поезд в метро мчал меня на ВДНХ. Рядом находились общежитие МГПИИЯ и столовая на улице Ярославской. Пообедав и приведя себя в порядок, я поехал в институт. Вошел в комнату приемной комиссии. «Давайте Вашу карточку, Ременюк», - сказал председатель. И он вписал в нее цифру 5 напротив графы с наименованием первого экзамена,
7 августа. Солнечное утро.
МГПИИЯ. Экзамен по русскому языку, русской литературе, советской литературе. При морфологическом и синтаксическом анализах русского предложения я испытывал значительные трудности, допускал неточности и больше тройки за свой ответ не заслуживал, но меня выручили два следующих вопроса в экзаменационном билете: «Мировое значение русской литературы» и «Во весь голос» Маяковского». Их я знал хорошо, а когда начал декламировать заключительные строки вступления в поэму, то члены экзаменационной комиссии - две женщины и мужчина - улыбнулись. Даже подняли головы от своих бумаг готовившиеся к экзамену три абитуриента. В тишине аудитории отчетливо звучал голос экзаменовавшегося:
«С хвостом годов
я становлюсь подобием
чудовищ
ископаемо-хвостатых.
Товарищ жизнь,
давай
быстрей протопаем,
протопаем
по пятилетке
дней остаток.
Мне
и рубля
не накопили строчки,
краснодеревщики
не слали мебель на дом.
И кроме
свежевымытой сорочки,
скажу по совести,
мне ничего не надо.
Явившись в Це Ка Ка
идущих
светлых лет,
над бандой
поэтических рвачей и выжиг
я подыму,
как большевистский партбилет,
все сто томов
моих
 партийных книжек».
...В моей экзаменационной карточке появилась отметка 4 за второй экзамен.
12 августа. Погожий день. МГПИИЯ. Экзамен по истории СССР. Первый вопрос в билете касался реформ Петра I, а два других относились к советскому времени. Я сдал экзамен на отлично.
16 августа. Солнечный день, но на душе у меня отнюдь не солнечно. Ведь предстоит испытание на знание немецкого языка, а здесь - самое слабое место во всей моей подготовительной работе перед поездкой в Москву. И вот я в приемной комиссии МГПИИЯ в середине дня, ее председатель, обращаясь к секретарю, миловидной девушке, говорит: «Нина, отведите молодого человека в аудиторию, где сейчас проходит экзамен».
Мы поднимаемся на третий этаж, идем по длинному коридору. Нина подходит к аудитории, открывает дверь и, не заходя, начинает с кем-то разговаривать. Потом она сообщает мне: «Нужно немного подождать». Она переводит взгляд с моего лица на медаль, висящую на отвороте моего пиджака, которой я был удостоен за победу в шахматном чемпионате УССР по переписке, пристально, задумчиво смотрит мне в лицо, затем снова - на медаль. Открывается дверь аудитории, меня приглашают на экзамен.
С переводом немецкого текста на русский язык и с рассказом своей биографии по-немецки дела обстояли более или менее благополучно, но при переводе русского предложения на немецкий язык я столкнулся со значительными трудностями.
... Прошло уже более 40 лет с того дня, но я до сих пор помню длинное сложно-подчиненное предложение с придаточным определительным, то, как долго бился я над его переводом, не зная, как расставить глаголы в заключительной части предложения, как изменяется в прошедшем времени глагол vorschlagen, - а его нужно было употребить не только в прошедшем времени, но еще и в пассивной форме. Уже ответили двое сидевших впереди меня юношей, к столу экзаменаторов пошел третий, а я все не мог преодолеть возникшие трудности.
...Вот открывается дверь аудитории и входит в нее молодая, невзрачная, смуглолицая, черноволосая женщина в очках, обменивается короткими репликами с сидящими за столом женщинами-экзаменаторами. Те кивают ей головами и показывают глазами на меня. Когда незваная гостья приближается по узкому проходу к моему столу, я замечаю, что она хромает на одну ногу. «Ну что тут у Вас? Что случилось?» - доброжелательно спрашивает она меня. Я рассказываю.
Она: «А какой глагол schlagen?»
Я: «Сильный».
Она: «Верно. Его формы?»
Я: «Schlagen – schlug - geschlagen».
Она: «Правильно. Также спрягается и vorschlagen».
Я: «Vorschlagen – schlug vor - vorgeschlagen?»
Она: «Конечно. Теперь Вам нужно употребить этот глагол в пассивной форме. Кто приходит ему на помощь?»
Я: «Вспомогательный глагол werden».
Она: «Как он спрягается?»
Я: «Werden – wurde - geworden».
Она: «Да. Только причастие II от глагола werden geworden употребляется сейчас без приставки ge-. Остальное - просто. Лишь обратите внимание на порядок слов во второй части предложения».
Я не удерживаюсь от вопроса: «Нужно ли использовать в качестве формального подлежащего безличное местоимение еs? Например, ... wurde es den Teilnehmern vorgeschlagen и так далее», - на что следует ее разъяснение: «Если бы Ваше предложение начиналось с главных членов, тогда это было бы уместно. Но Ваше-то предложение начинается с второстепенного члена - с обстоятельства места. Следовательно, безличное местоимение es в качестве формального подлежащего здесь опускается».
... Прошло уже более сорока лег с того дня, но я до сих пор помню длинное сложно-подчиненное предложение с придаточным определительным: «На международном конкурсе пианистов имени Чайковского, который состоялся в Москве летом 1958 года, участникам было предложено исполнить первый фортепьянный концерт Чайковского». Остается в памяти и его немецкий перевод: «Auf dem internationalen Tschaikovskiwettbewerb der Pianisten, der in Moskau im Sommer 1958 stattfand, wurde den Teilnehmern vorgeshlagen Tschaikovski's erste Pianokonzert auszu;ben».
... Мне поставили четверку за ответ, хотя, покидая институт, я испытывал угрызения совести оттого, что заработал ее не самостоятельно. Через день я увидел свою фамилию в списках абитуриентов, зачисленных в МГПИИЯ.
... Д.И. Писарев «Промахи незрелой мысли» (Сочинения, том 2-ой, стр. 124, 125, г. Москва, 1935 год):
«Если бы человек был совершенно лишен способности мечтать, если бы он не мог забегать вперед и созерцать своим воображением то творение, которое начинает складываться под его руками, тогда я решительно не могу представить, какая побудительная причина заставляла бы человека предпринимать и доводить до конца обширные и утомительные работы в области искусства, науки и практической жизни...
Разлад между мечтой и действительностью не приносит никакого вреда, если только мечтающая личность серьезно верит в свою мечту, внимательно вглядываясь в жизнь, сравнивает свои наблюдения со своими воздушными замками и добросовестно работает над осуществлением своей фантазии. Когда есть какое-нибудь соприкосновение между мечтой и жизнью, тогда все обстоит благополучно».
7
Конец августа 1962 года. Саша Чередник и я едем в трамвае в Центральный Дом Советской Армии на шахматный матч Керес - Геллер, который должен определить запасного кандидата на матч с чемпионом мира Ботвинником в случае отказа от игры победителя турнира претендентов Тиграна Петросяна. Трамвай медленно и долго петляет по узким улицам Москвы. Вот оставляет он позади «Уголок Дурова», поворачивает направо. Через некоторое время мы сходим с него, идем пешком и вскоре оказываемся на площади имени А.В. Суворова. Перед нами - белокаменный двухэтажный особняк. Это и есть Центральный Дом Советской Армии. Входим. В вестибюле почти пусто, но мы замечаем открытую дверь зрительного зала напротив нас и направляемся к ней. Отсюда взгляд быстро охватывает огромное пространство со сценой, боковыми ложами и многочисленными рядами кресел. На сцене рабочие готовят все необходимое для матча: подвешивают на видном месте большую демонстрационную шахматную доску, устанавливают столы и стулья для участников и судей поединка, стелют ковровые дорожки. В партере, в правом углу, у маленькой лестницы, стоят несколько человек. Подходим к ним, и я узнаю среди незнакомцев Якова Игнатьевича Шерешевского, генерал-майора медицинской службы, председателя шахматной федерации УССР. Оказывается, это украинская делегация, сопровождающая гроссмейстера Геллера на матч. Маленький человек в очках, в шляпе и в легком светлом плаще поворачивается в мою сторону. Несколько мгновений он пристально смотрит на меня, будто пытается что-то вспомнить. Затем слабая улыбка трогает его губы, он делает пару шагов навстречу мне, протягивает руку и говорит: «Товарищ Ременюк? Какими судьбами? Что Вы делаете в Москве?» Я рассказываю, да так, что, наверное, весь свечусь от радости. Он оживляется. Взгляд теплеет.
- На Вашей улице праздник. Рад за Вас. Теперь мы не скоро увидим Вас в чемпионатах Украины.
- Да. Шесть лет.
- Желаю Вам, молодой человек, успехов в учебе и в жизни.
- Спасибо, Яков Игнатьевич. Спасибо.
... Просторный зал, наполовину заполненный публикой. За стенами ЦДСА - шум, зной, духота, а здесь - тишина, покой, прохлада. И два человека за шахматным столиком на сцене. Сколь не похожи друг на друга соперники! И как по разному ведут себя!
Геллер - плотный, невысокого роста крепыш. Сидит на стуле увесисто, прочно, как монолит. В белой, расстегнутой на шее рубашке с засученными рукавами. Через спинку стула перекинут его пиджак.
Я сижу в десятом ряду партера и хорошо вижу, как, сделав ход, поднимается со стула Керес. Поднимается легко, бесшумно, даже не скрипнув стулом. Медленно идет по ковру, заложив руки за спину. Серый костюм ладно облегает его стройную фигуру. На фоне белой рубашки отчетливо выделяется черный галстук с булавкой. Из нагрудного кармана пиджака выглядывает кончик накрахмаленного белого платочка. Высокий элегантный человек с очень красивым лицом и аккуратно зачесанными наверх темными волосами...
Что движет гроссмейстерами? Что заставляет их преодолевать огромные физические и психологические нагрузки? Слава? Возможность получить материальные блага, недоступные простым смертным? Зарубежные поездки? Да, и это тоже. Но главное заключается в спортивном и творческом принципах: я сильнее в шахматах, я интереснее играю в них. И еще: шахматист должен знать, к какой пристани он держит путь. Тогда для него часто будут дуть попутные ветры.
... Каждый шахматист, большой или маленький, в Эстонии или за ее рубежами, - все мы и есть история шахмат. И от того, как мы себя будем вести с ней, зависит и то, как она обойдется с нами. С Кересом она обошлась достойно. Его лучшие партии сравнимы с романами мировой классики. От богатства идей в них искрит в глазах. Они - идеи - и формируют прогресс в этой поистине интернациональной игре миллионов.
... По вечерам в сумерках квартиры начинают оживать тени, сходящие с фотографий на стенах. И также с той, которую я вырезал из иллюстрированного журнала и приклеил на выступе между окнами, над столом. Поднимаю глаза и встречаюсь с его взглядом. Паул Керес. Первая шахматная любовь.
8
Остановленные мгновения

«Была весна в том городе, взнесенном
на древние холмы над светлою рекой,
разбрасывала щедрою рукой
зеленый пух по тополям и кленам.
Меня будили птицы на рассвете.
Они горланили на все лады:
то свист, то звон, то бульканье воды,
и эта вся возня и все труды
лишь потому, что нынче солнце светит.
А город был как будто пойман в сети,
сплетенные из солнечных лучей,
и мне казалось, слышны взрывы почек,
и каждый распустившийся листочек
уже шумит о правоте своей...»

 Маргарита Алигер

Раннее апрельское утро. Тишина, нарушаемая шорохом шагов. Я иду медленно, смотрю по сторонам, будто пытаюсь навсегда вобрать в себя это нетерпеливое ожидание наступающего дня.
Но вот навстречу мягко скользит маленький, словно игрушечный, голубой трамвай. Где-то вдруг пронзительно завыла сирена, и снова безмолвие, и опять уже шум машин, теряющихся в ленте проспекта Мира.
Мне нравится неуловимый ритм, неповторимое движение этого большого города, и каждый раз, когда мне хочется полной мерой ощутить его подлинное величие, я еду к самому сердцу его, туда, где, как мне чудится, кончается будничное и начинается необычайное, удивительное, захватывающее.
И вот уже в легкой дымке наступающих сумерек всплывает белокаменная громада Большого театра со столь узнаваемой на фронтоне скульптурной композицией, созданной вдохновением талантливого ваятеля, - двухколесной колесницей, запряженной четырьмя лошадьми, которыми правит бог солнца, покровитель искусств Аполлон. Уже расчеркивают сереющее небо огни зажигающихся реклам. Замерли исполинские фигуры неоновых фонарей, освещающих театральный сквер, широкий проспект и памятник Марксу.
Мне нравится геометрически строгий профиль кремлевской стены, подстриженные елки, никогда не расстающиеся со своим зеленым нарядом, темно-розовая мраморная усыпальница в самом центре площади.
Я редко хожу в мавзолей, но когда такое случается, то становлюсь в длинную очередь у Александровского сада. Вот уже пятое десятилетие не прекращается это необыкновенное шествие, это поистине священное паломничество к человеку, принесшему людям Прометеев огонь. Еще не видны купола собора Василия Блаженного, и разноликая разноязычная толпа шумит, перекликается, и, кажется, ничто не может нарушить ее беспечной непосредственности. Но вот процессия вступает на Красную площадь, и словно по мановению волшебной палочки в ней происходят заметные изменения. Стихают смех, разговоры, на лицах людей появляется выражение внутренней сосредоточенности, глубокого раздумья. Я вижу почтительно возлагаемые к стене мавзолея венки из ярко-красных роз, перевитых разноцветными лентами. Уже снимаются головные уборы, и мимо замершего почетного караула ступеньки уводят меня вниз по освещенному красным светом проходу.
И вдруг полумрак исчезает, и в глаза бросается большой хрустальный саркофаг.
На мягкой атласной подушке покоится голова Ленина. Черный костюм оттеняет необычную бледность лица. Глаза закрыты, но мне чудится, будто сквозь прикрытые веки Ильич внимательно смотрит на проходящих перед ним людей. Размышляет, оценивает, спрашивает. И все невольно замедляют шаг, не отрывая взор от лежащего человека, стараются запечатлеть в своей памяти нечто особое в его облике, чего не могли сохранить портреты, фотографии, кадры кинохроники. Это продолжается всего около минуты, но еще долго стоит перед глазами увиденное, волнуя, взбудораживая все существо, зовя к жизни и в будущее...
«... Он был русский человек, который долго жил вне России, внимательно разглядывая свою страну, - издали она кажется красочнее и ярче. Он правильно оценил потенциальную силу ее - исключительную талантливость народа...»
А.М. Горький.

9.
Ностальгия

«Мы молодой весны гонцы,
Она нас выслала вперёд.
Весна идёт! Весна идёт!»
 «Президиум Верховного Совета
СССР освободил тов. Миронову З.В.
от обязанностей постоянного
представителя СССР при отделении
ООН и других международных
организациях в Женеве
в связи с уходом на пенсию».

Газета «Правда»
 (Начало 80-х годов)

Её девичья фамилия была Зарубина. Зоя Васильевна Зарубина. Именно под этой фамилией она фигурировала в учебном расписании на первых двух курсах переводческого факультета МГПИИЯ имени Мориса Тореза. Её предмет назывался страноведение - история страны изучаемого языка. Кроме того, она возглавляла центр по подготовке переводчиков для Организации Объединённых Наций.
Мне приходилось видеть и слышать много незаурядных людей этой профессии, подлинных мастеров своего дела, в том числе личного переводчика Н.С.Хрущёва и Л.И.Брежнева Виктора Суходрева. Ещё больше я читал о них. Сошлюсь хотя бы на очень интересную книгу переводчика И.В.Сталина Валентина Бережкова «Тегеран- 43».
...Мир московских переводчиков. Это каста, привилегированный класс людей, как и дипломаты, безукоризненно владеющих иностранным языком, а то и двумя - тремя. Это особый психологический настрой, эрудиция, высокая культура речи и поведения, позволяющие им адекватно вписываться в любую интеллектуальную среду. И что не менее важно: владение предметом перевода. Ещё Ф.Энгельс в статье «Как не следует переводить Маркса» подчёркивал, что для того, чтобы стать хорошим переводчиком, необходимо хорошо знать не только язык, с которого переводишь, и язык, на который переводишь, - это само собой разумеется, - но что также существенно, - хорошо знать тему переводимого материала. Сказать, что Зарубина полностью соответствовала этим критериям, значило признать очевидное. Но было в ней ещё и то, что на Западе называют английским словом drive и что на русский язык можно перевести лишь описательно: большая энергия, жизненная сила, выносливость.
Со вкусом одетая миловидная дама лет пятидесяти, с копной седых волос на голове, искусно уложенных в стиле модной причёски того времени, с правильными чертами лица, не чуждого косметических излишеств, она быстро двигалась и энергично жестикулировала, говорила громко, речь ее отличалась художественностью языка и чёткостью выражений, а живые и блестящие глаза напоминали о богатой событиями жизни и бурной молодости.
Слухами земля полнилась.
«Где она училась?» - спрашивали некоторые в студенческой среде.
«В Оксфорде? В Кембридже?»
«Нет», - отвечали другие. «Она окончила этот же самый институт, в котором сейчас учимся мы».
«Так откуда же тогда такое английское произношение?» - допытывались первые.
«Ей сопутствовала удача в жизни: она была в Лондоне, собирала там материалы для своей дипломной работы об английском языке газеты «Дейли уоркер» - органа компартии Великобритании. Там и вспыхнул у неё роман с одним знатным англичанином. Но «холодная война»... В общем, их союз не состоялся...» Когда она впервые появилась в актовом зале института и начала на английском своё полуторачасовое выступление (ни слова по-русски!), то добрая сотня юношей и девушек, словно завороженные, прильнули глазами к её видению, как к экрану телевизора. И уже не могли оторваться. Свободно льющийся поток речи, интрига рассказа, страстность, блеск языка, - всё это фокусировалось на аудитории и производило сильнейшее впечатление.
...На протяжении нескольких лет граф Лука Пьетромарки находился в Москве в качестве посла Итальянской республики в СССР. В своей книге «Советский мир» (1963г.) он отмечал, что советская молодёжь предстала перед его изумлённым взором как поколение нового мира, с новыми нравственными нормами поведения, любознательностью, гражданственностью, патриотизмом и любовью к науке и искусству.
Пьетромарки писал, что заслуга советской системы образования состояла в том, что «она распространила в советском народе любовь к знаниям, превратила его в народ с самым высоким уровнем обшей образованности. Страсть к учению насыщает сам воздух страны,
настолько зримым является энтузиазм по отношению ко всем формам познания».
...В пасмурное осеннее утро 1961 года с подмосковного аэродрома во Внуково поднялся в воздух пассажирский лайнер с Ю.А. Гагариным на борту. После краткой остановки в столице Дании самолёт взял курс на Лондон. О чем размышлял космонавт, задумчиво глядя в иллюминатор воздушного корабля? О чуде жизни, вознёсшем его к вершинам всеобщего признания? Или, быть может, о Соединённом Королевстве, куда он летел по приглашению правительства этой страны, об Альбионе, кутавшемся некоторое время в атлантический туман, а сейчас раскинувшемся перед его взором ожерельем изумрудных островов? «Здравствуй, Англия!» - бежал в его голове поток сознания. - «Страна великих учёных, инженеров, конструкторов, изобретателей. Родина Уатта и Стефенсона, Ньютона и Дарвина, Резерфорда и Флеминга. Да, да, того самого Флеминга, который получил из плесени грибов первые кубики пенициллина, спасшего в свое время миллионы человеческих жизней».
Он был наслышан о загадочной тяге англичан к морю и путешествиям. Наверное, также и поэтому Британия стала «владычицей морей» и центром огромной империи, в которой «никогда не заходило солнце».
«Здравствуй, Англия! Страна великих мореплавателей и землепроходцев, политиков и полководцев, художников и музыкантов, поэтов и писателей. Родина Кука и Ливингстона, Нельсона и Веллингтона. Шекспира и Байрона, Диккенса и Уэллса. Да. Это Уэллс в своей книге «Россия во мгле» назвал вождя Октябрьской революции «кремлёвским мечтателем»: «В какое бы волшебное зеркало я не глядел, я не могу увидеть Россию будущего, но невысокий, с сократовским лбом человек, сидевший напротив меня, видел её Он видел, как мощные авто - и железнодорожные магистрали прорезают всю страну во всех направлениях, как возникают новые гиганты промышленности, как поднимается обновлённая индустриализованная коммунистическая держава...»
«Здравствуй, Англия! Обитель свободы и других западных демократических ценностей, давшая приют многим зарубежным изгнанникам, в том числе моим соотечественникам Герцену и Огарёву, Кропоткину и Павловой, Ульянову и Крупской.
Здравствуй, Англия! Родина футбола, страна знаменитых футбольных клубов, на полях которых моё московское «Динамо» мужественно сражалось, защищая спортивную честь первого на земле государства рабочих и крестьян».
Прильнув лбом к холодному иллюминатору, он видел сплошное море зелени, сверкающие солнечными отсветами пруды, цепочки лесопосадок, сады возле коттеджей.
Авиалайнер уже бежал по бетонной дорожке Хитроу, затем развернулся в сторону аэровокзала и замер на месте. У трапа самолёта Гагарина встречали министр промышленности, ответственные сотрудники Министерства иностранных дел, работники советского посольства, представители прессы, радио, телеграфа, телевидения, зарубежные дипломаты, аккредитованные в британской столице при правительстве Её Величества. Здесь же состоялась краткая пресс-конференция космонавта, в ходе которой министр промышленности вручил ему памятную медаль, на одной стороне которой были отлиты слова: «Вместе мы создадим лучший мир».
В последующие дни Гагарин посетил мэрию, штаб-квартиру общества «Великобритания - СССР», Британский музей, редакцию газеты «Моrning star», возложил венок к могиле Карла Маркса на Хайгетском кладбище. С моста Ватерлоо, знакомого ему ещё по кино послевоенного детства, он провожал взглядом тяжело нагруженные баржи, плывшие по Темзе. На Трафальгарской площади космонавт увидел бронзового адмирала Нельсона и вспомнил другой знаменитый английский фильм «Леди Гамильтон», так взволновавший его в пору юности. Тогда-то и запал ему в душу призыв Нельсона к матросам и офицерам своего флота накануне сражения у мыса Трафальгар 21 октября 1805 года: «Англия ожидает, что каждый исполнит перед ней свой долг».
Снятый Александром Кордой в разгар Второй мировой войны, когда немецкие самолёты бомбили Лондон, Ковентри, Дувр, фильм имел явно патриотическую направленность и призывал англичан к стойкости и мужеству перед лицом германской агрессии.
Ещё в Москве, просматривая том поэзии Антокольского, Гагарин наткнулся на его стихотворение «Леди Гамильтон»:
«Это было в полночном Брянском лесу.
Рассказал нам экран про чужую красу,
Про заморскую женщину с ясным лицом,
Со счастливою жизнью и горьким концом.
Без неё в Трафальгарском бою умирал
Её славный любовник, лихой адмирал.
Лишь холодная, злая морская вода
Била в борт корабельный: «Прощай навсегда!»
Да бортовые пушки ревели во мгле.
И осталась вдовой на британской земле
Та прелестная леди с обугленным ртом.
И не помнила леди, что было потом.
В старом Брянском лесу, у могучих дубов,
Услыхали бойцы про чужую любовь.
И запели бойцы о своей дорогой,
Как прощались-клялись под крещенской пургой.
И один и другой, самокруткой дымя,
Вспоминали, что ждёт не дождётся семья,
Что вся милая жизнь продолжается в ней...
И хотелось им петь и нежней и грустней,
И прижаться друг к другу тесней, и не спать,
И смотреть на мельканье экрана опять...
И допеть все любимые песни свои, -
Потому что война - это дело любви!
Пусть оторван от милой на тысячу лет,
Пусть устал и небрит, раньше времени сед,
Пусть огнём опалён, до костей пропылён...
 Защищающий родину - трижды влюблён».
В мэрии гостю из СССР рассказали, что Лондон, затмив Париж, стал притягательным центром туристской жизни Запада, законодателем по части мод в одежде, причёсках, музыке и развлечениях. Это заслуга молодёжи, которая помогла, как утверждали специалисты, продвижению английских товаров на внешние рынки, что улучшило баланс внешней торговли и позиции фунта стерлингов.
Гагарину понравился утренний Лондон, когда его уже вымели и помыли, когда еще не хлынули на его улицы и площади тысячи автомобилей и в воздухе еще не ощущался неприятный запах выхлопных газов. Что-то спокойное и неторопливое угадывалось в это время в облике многомиллионной столицы.
Через несколько дней космонавта принял на Даунинг-стрит, 10 премьер-министр Гарольд Макмиллан. В беседе была подчёркнута важность международного сотрудничества в исследовании космического пространства.
По рекомендации главы правительства королева Великобритании пригласила Гагарина на ланч в Букингемский дворец. Корреспондент газеты «Известия» писал: «...время ланча - святое в Англии время. В конторах, банках, правительственных учреждениях ланч - с часу до двух. На заводах он начинается раньше. Рабочие закусывают принесёнными из дому сэндвичами, пьют чай. «Белые воротнички», секретарши, стенографистки, шефы контор, владельцы фирм, чиновники, лидеры партий, министры вторично завтракают в буфетах фирм, ближайших кафе, ресторанах, столовых комнатах. Всё зависит от фигуры. И кошелька. Но ланч - непременно с часу дня. Совещание или конференция могут быть в самом разгаре. Ещё бы полчасика, час и дело закончено! Нет, на время ланча оно будет прервано... Меня раздражала поначалу эта рабская привязанность к запросам желудка, к привычке «ланчевать» обязательно в час дня, хоть трава не расти. Спустя год - другой я пришёл к выводу, что привязанность к порядку - неплохая вещь...
У традиционности, когда она к месту, тоже есть свои положительные стороны».
В Букингемский дворец поехали втроём: Гагарин, посол СССР в Англии Солдатов и посольский переводчик. Последний, близко знавший Зарубину З.В. по Москве, и рассказал ей позже о том, что произошло на аудиенции у королевы, а Зоя Васильевна поведала об этом студентам-«англичанам» переводческого факультета МГПИИЯ в своей блестящей и незабываемой лекции.
Елизавета II унаследовала королевский трон в 1953 году после смерти своего отца Георга VI. Бернард Шоу как-то заметил: «Монархами не рождаются. Монархами становятся благодаря наведенным галлюцинациям».
С девичьих лет Елизавета понимала, как сильно воздействует на воображение общества дворцовая символика, все эти реверансы, мундиры, гарцующие всадники в высоких меховых шапках, титулованные особы, машущие рукой толпе из золочёных карет. Обворожительная улыбка, ласковый голос, сверкающая одежда делали её всегда поистине неотразимой. Вместе с тем она была методичной и аккуратной, отличалась стремлением к порядку. В представлении окружающих о ней сложился образ как о «слишком правильной».
Монархия в Англии популярна прежде всего как символ исторической преемственности, число её сторонников не уменьшается, а растёт. И она не только символ «старой доброй Англии», но и весьма надёжный резервный институт власти, особенно на случай разных политических катаклизмов.
...В 12.30 по Гринвичу посольская машина с красным флажком на капоте покинула территорию советского дипломатического представительства и направилась в сторону Букингемского дворца. Когда она появилась вблизи резиденции королевы стража, предупреждённая о визите гостей, открыла парадные ворота, и черная «Волга» въехала во двор и остановилась в установленном для парковки месте. Солдатов взглянул на свои ручные часы. Они показывали 12.50. Он был спокоен. Открыли дверцы автомобиля. Трое шагнули наружу. То, что увидел посол, не предвиделось им, не входило в его планы.
Несколько десятков человек, около ста мужчин и женщин, в мгновение ока окружили приехавших, вплотную приблизились к космонавту - он выделялся своей военной формой со знаками отличия на груди. Это был обслуживающий персонал дворца - сантехники, истопники, слесари, плотники, стекольщики, электрики, садовники, дворники, горничные, уборщицы, технические работники секретариата и охраны.
Те, кто оказались рядом с Гагариным, были удачливее плотно стоявших за их спинами соотечественников. Их глаза, лица, руки выражали неподдельный интерес, всплеск чувств к объекту их внимания. Первые рукопожатия, приветствия. Переводчик начал быстро переводить. Краткие разговоры, реплики, восклицания. Это было общение людей одного круга. Космонавт живо реагировал на происходившее вокруг него. Он смеялся вместе со всеми над остроумными шутками, его руки и плечи всё время были в объятиях собеседников, а его обаятельная улыбка покоряла всех. Мгновенно и неотразимо. Сколько света разливала она вокруг! Потом первые уступали место другим. И всё начиналось заново. И все хотели дотронуться до него, заглянуть ему в глаза, сказать несколько слов. Пожилая женщина в зелёном комбинезоне, обняв Гагарина, стала расспрашивать его о семье, просила передать сердечный привет его матери.
Затем к нему подошли офицеры охраны. Один из них, сняв фуражку, сказал: «Я склоняю свою голову, господин майор, перед Вашим подвигом».
Солдатов молча наблюдал за этим столпотворением. За долгие годы своей дипломатической карьеры он насмотрелся на многое, но впервые столкнулся с таким стихийным проявлением чувств простых англичан к советскому человеку - пионеру космоса. Он знал, что они уже опоздали на ланч к Её Величеству, что ему не избежать ее укоризненного взгляда. Но разве Гагарин был виноватый в случившемся? Разве мог он повести себя иначе?
...Трое шагнули вперёд. Парадные двери дворца были настежь открыты. У входа стояли слуги в ливрейных одеждах. Гости поднялись по ступенькам крыльца Фойе. Королева, её семья, знатные особы из ближайшего окружения Её Величества встретили вошедших. Елизавета бросила мимолетный взгляд на свои ручные часики, затем многозначительно посмотрела на посла, на её губах играла ледяная улыбка. Солдатов всё понял. Он представил главе государства космонавта. Королева являла собой саму любезность. Она познакомила Юрия Алексеевича с членами своей семьи и свиты. Широким жестом Елизавета пригласила всех подняться наверх.
В очень красивой гостиной на втором этаже, украшенной полотнами английских живописцев, были сервированы четыре длинных стола, образовавшие по своему расположению квадрат. Напротив гостей из Советского Союза уселись за своим столом Её Величество, её сестра принцесса Маргарет, другие знатные дамы. За боковыми столами расположились мужчины, в том числе супруг королевы герцог Филип Эдинбургский и их сын принц Уэльский.
Вначале ланча шёл непринуждённый обмен мнениями на общие темы, но настоящий разговор состоялся уже после второго блюла. Всех интересовали подробности первого полёта человека в космос.
«Я хочу напомнить Вам, Ваше Величество, мнение Вашего соотечественника профессора Мэсси, возглавляющего Британский национальный комитет по исследованию космического пространства», - сказал Гагарин. «Ещё в прошлом году он заявил, что в течение ближайших месяцев Советский Союз будет полностью готов послать человека в космос и вернуть его обратно на Землю. Профессор как в воду глядел. Ранним апрельским утром я уже находился в кабине космического корабля. Старт! Я услышал свист и все нарастающий гул, ощутил, как гигантский корабль задрожал всем своим корпусом и медленно, очень медленно оторвался от стартового оборудования. Начали нарастать перегрузки. Я почувствовал, как какая-то непреодолимая сила всё больше и больше втискивает меня в кресло. И хотя оно было размещено таким образом, чтобы по возможности уменьшить воздействие огромного веса, наваливавшегося на моё тело, мне было трудно пошевелить рукой и ногой. Я знал, что это состояние продлится недолго, по крайней мере, до тех пор, пока корабль, набирая скорость, не выйдет на орбиту. Перегрузки всё увеличивались. Земля напомнила: «Прошло 70 секунд после взлёта». Я ответил: «Понял Вас: семьдесят. Самочувствие отличное. Продолжаю полёт. Перегрузки увеличиваются. Всё хорошо...»
В период, когда ракета поступательно набирала скорость, частота сердцебиения и дыхания у меня резко возросла, но затем этот показатель стабилизировался и ещё до окончания разгона ракеты он приблизился к предстартовому уровню.
Были выключены двигатели, и корабль вышел на орбиту. Наступило состояние невесомости. Вначале оно было непривычным для меня, но вскоре я освоился и продолжал выполнять заданную мне на время полёта программу. Невесомость - это явление для всех нас, жителей Земли, нечто удивительное. Но организм быстро приспосабливается к нему, ощущая необычайную лёгкость во всех членах.
Что происходило со мной в это время? Я оторвался от кресла, повис между потолком и полом кабины. Переход к этому состоянию происходил очень плавно. Когда стало исчезать влияние гравитации, я почувствовал себя очень хорошо. Всё вдруг стало легче делать. И руки, и ноги, и всё тело стали будто бы совсем не моими. Они ничего не весили. Ни сидишь, ни лежишь, а будто бы висишь в кабине. Все незакреплённые предметы тоже зависли, и наблюдаешь их словно во сне. И планшет, и карандаш, и блокнот... А капли жидкости, которые вылились из шланга, приобрели форму пузырей, они свободно перемещались в пространстве и, коснувшись стены кабины, прилипали к ней, точно роса на цветке.
Невесомость не сказывается на работоспособности человека. Всё время я работал. Следил за оборудованием корабля, наблюдал за внешней средой через иллюминаторы, вёл записи в бортовом журнале. На десятой минуте невесомости частота моего пульса снизилась до 97 ударов в минуту, а частота дыхания - до 22 дыхательных движений в минуту. Работоспособность не нарушилась. Сохранилась координация и необходимая точность движений.
Космический корабль «Восток» мчался над Землёй! Я хорошо видел горные хребты, реки, морские берега, пятна островов, темноватую, едва поблёскивавшую поверхность больших водоёмов. Где-то там, далеко внизу, бежали облака, и тени их, лёгкие и переменные, плыли над поверхностью Земли. А вверху - совсем чёрное небо с россыпью блестящих звёзд и яркое, слепящее солнце. Земной, шар освещен нежно-голубым ореолом. Это атмосфера. На горизонте голубая полоска темнеет и через синий и фиолетовый цвета постепенно переходит в чёрный цвет - цвет космического неба.
В половине одиннадцатого утра сработало тормозное устройство, и космический корабль начал снижаться.
В нижних слоях атмосферы в результате трения о воздух наружная оболочка космического корабля раскалилась. Сквозь шторки, которые прикрывали иллюминаторы, я видел отблески пламени, охватившего корабль-спутник. Но в его кабине температура воздуха не превышала плюс 20 градусов.
Во время торможения вновь возникло состояние перегрузки, и тело моё снова оказалось втиснутым в кресло кабины, дыхание моё стало более частым, но непосредственно перед приземлением оно стабилизировалось в пределах нормы. Около 11 часов утра 12 апреля я приземлился на парашюте в сельской местности недалеко от Саратова.
Ну а что же ждёт человека в космосе?» - спросил сам себя Гагарин и привёл на этот счёт мнение крупного советского учёного: «Полёты в космос символизируют переход человека в новую среду обитания. И, возможно, подобно тому, как когда-то наши далёкие предки вышли из океана на сушу, прорыв в космос означает, что появится новая раса людей, для которых ни вакуум, ни радиация, ни космические температуры не будут чужеродными. Вряд ли они будут похожи на нас, но та родовая черта, которую они унаследуют, - это, несомненно, способность мыслить, чувствовать и жить ради себе подобных».
Он был взволнован, говорил с воодушевлением и невольно задел, зацепил чем-то хладнокровных англичан, слушавших его с большим вниманием. Он так увлёкся, что даже не заметил, как слуги убрали со всех столов посуду, и только перед ним лежала тарелка с крест-накрест уложенными на ней вилкой и ножом, что по английским понятиям означало: прибор не убирать, я буду ещё кушать. И лишь когда сзади Гагарина появился слуга с новым блюдом на подносе, переводчик шепнул: «Юрий Алексеевич!» и показал глазами на его прибор. Гагарин вспомнил инструктаж в посольстве на этот счёт: необходимо уложить вилку и нож на тарелке параллельно друг другу, что означает: я больше не буду кушать, прибор можно убирать. Он смутился, вспыхнул, руки его задрожали. От волнения нож при перекладывании на тарелке не удержался в пальцах, полетел вниз. Гагарин инстинктивно опустился на пол, - стол напротив него, за которым сидели королева и дамы, не был прикрыт глубокой скатертью, - поднял злополучный нож, уложил его рядом с вилкой на тарелке нужным образом, после чего слуга унёс его прибор.
Всё это произошло почти мгновенно, заняло не более двух-трёх секунд. Тактичные англичане сделали вид, что ничего не заметили. В Англии говорят: «Важны не столько блюда на столе, сколько манеры за столом».
Разговор продолжался ещё некоторое время. Наконец, Елизавета встала. Это был знак того, что аудиенция подходила к концу. Все поднялись со своих мест, вышли из-за столов. Королева подошла к космонавту. В изысканных выражениях она высказала своё глубокое удовлетворение встречей с ним. Никоим образом она не дала ему понять, что чем-то обескуражина за ланчем. Елизавета пристально всматривалась в его простоватое улыбчивое лицо. «Мои соотечественники», - сказала она на прощание Гагарину, - «ещё помнят, какой сенсацией явился перелёт через Ла-Манш в Англию французского лётчика в 1909 году, и теперь они могут по достоинству оценить Ваш полет в космос. Это гигантский скачок человечества в науке и технике за последнее полустолетие». Она подала ему руку. Затем королева и сопровождавшие ее дамы покинули гостиную. В ней остались только мужчины. Чувствуя несколько сконфуженное состояние русских и желая разрядить обстановку, супруг Елизаветы герцог Филип Эдинбургский подошёл к Гагарину и, положив руку на его плечо, пошутил: «Ничего, Юрий, пустяки! Не обращайте внимания! Я здесь уже более десяти лет и тоже кое-что делаю наоборот». Все улыбнулись.
...Эти странные русичи. На заре европейской цивилизации они заслонили её собой от нашествия дикой азиатчины. Через столетия они спасли её от коричневой чумы нацизма. Эта загадочная русская душа, открывающаяся каждый раз новыми гранями и изумляющая современников.
Когда министр культуры СССР Е.А.Фурцева посетила с официальным визитом Великобританию, то королева, покорённая её красотой и обаянием, сказала: «Катя! Не называйте меня по рангу. Зовите просто: Товарищ Елизавета». Она преподнесла Екатерине Алексеевне свой фотопортрет с дарственной надписью, и он долгие годы украшал служебный кабинет министра.
Ткачиха из Вышнего Волчка, ставшая членом правительства, и смоленский парень, взлетевший к звёздам. Есть что-то общее в их жизненном пути? Несомненно. Это общественно-политический строй, поднявший к активной творческой деятельности широчайшие пласты народа, сделавший образованными миллионы людей, воспитавший поколения сознательных патриотов великой и прекрасной Родины. Для будущих землян она будет светиться с фотографий и кадров кинохроники как сияющий НЛО из неведомого и давно исчезнувшего мира.
Вместо послесловия
28 мая 2005 года, суббота, поздний вечер.
Москва показывает по телевизору многосерийный документальный фильм «Тайны разведки». На экране появляется очень старая женщина с поредевшими седыми волосами на голове в стиле короткой стрижки, с большими мешками под глазами, в вязаной блузе светло-жёлтого цвета, застёгнутой на все пуговицы. Диктор за кадром говорит, что это ветеран советской внешней разведки Зоя Зарубина.
У меня перехватывает дыхание. Я не верю своим глазам и ушам. «Бог ты мой...», - всплывает в сознании. «Она жива? Сколько лет прошло после окончания института?! Она разведчица? Кто бы мог подумать в 60-х годах, что читавшая нам лекции по истории Англии Зоя Васильевна Зарубина являлась кадровой сотрудницей советских спецслужб!»
Взгляд останавливается на ее морщинах на лице - глубоких и резких, старчески опущенных веках, пепельной седине волос.
«Сколько ж ей лет сейчас? Наверное, под девяносто. Я знаю Вас, Зоя Васильевна, и вот теперь - какая честь! - вижу Вас вновь». Спокойно и чётко рассказывает она о своей коллеге британского происхождения Китти Харрис, о ее полной приключений и драматизма жизни, работе, любви. И лишь однажды голос рассказчицы прерывается эмоциональным всплеском: «Если бы у нас относились к этим людям по штучно, а не по компанейски, то они принесли бы нашей стране гораздо большую пользу, чем в действительности».
Когда фильм закончился, - было уже за полночь, - я увидел на экране дату его производства - 2005 год. Значит, она жива. Меня восхищает стоицизм долгожителей. Революции, войны, смена общественных систем, стран, языков, приоритетов - всё идёт своим историческим чередом, но жизнь продолжается в любом случае. Жить! Вопреки всему. И помнить признание Мецената: «Пока жизнь продолжается, всё хорошо».
... Талантливые люди напоминают полноводную реку, которой тесно в своих берегах, не сидится в старом русле. Она ищет и находит новые пути и мчится через все преграды.Вечер заливает город сиреневым светом, и на проспекте Мира этот нежный и, кажется, даже сладкий на вкус свет держится до тех пор, пока не вспыхивают сразу все электрические фонари. В этот час все бары, кафе, столовые, рестораны полным-полны. Часть из них располагается прямо под открытым небом, наступая на близлежащие тротуары, со столиками, занимаемыми молодыми людьми с гитарами и транзисторами.
… Мои московские дни были, наверное, похожи на дни какого-нибудь иностранца, впервые приехавшего в советскую столицу и опьяневшего от положительных эмоций.
Ну мыслимое ли это дело, чтобы однажды летом на ВДНХ СССР, в павильоне «Космос» увидеть самого Гагарина в пяти метрах от себя! Или встретить у кинотеатра «Ударник» «русского Гамлета» - Иннокентия Смоктуновского.
Бывалые москвичи могли бы при случае рассказать о Черёмушках, иконах Рублева, танцах Майи Плисецкой в Большом театре. Меня же влекло в Арбат.
После семи лет жизни в Москве я ощутил очарование его тенистых и запутанных улочек, которые неожиданно приводили меня к Садовому кольцу или на Кропоткинскую. На Гоголевском бульваре, 14 размещался Центральный шахматный клуб СССР. Когда-то, задолго до Октябрьской революции, этот красивый двухэтажный особняк на Пречистенке принадлежал баронессе Надежде Филаретовне фон Мекк, горячей поклоннице и покровительнице музыки, сыгравшей важную роль в творчестве и судьбах Петра Ильича Чайковского и Клода Дебюсси.
… Саша Чередник и я впервые приезжаем в клуб, поднимаемся на второй этаж. Открывается дверь служебного кабинета, выходит директор и шахматный мастер Борис Павлович Наглис, знакомится с нами и ведет обоих в гроссмейстерскую комнату к секретарю турнирного комитета мастеру Купцову, который берет нас на учёт и приглашает участвовать в клубных мероприятиях. Я еще успеваю рассмотреть в этой «святая святых» старинный камин из темно-красного мрамора, прекрасную мебель и висящие на стенах картины с сюжетами на шахматные темы.
Покидая ЦШК, мы проходим мимо открытой двери кабинета Наглиса Б.П. и видим сидящих и стоящих в нем перед большим телевизионным экраном несколько человек. Со стадиона «Динамо» идет трансляция футбольного матча на первенство страны…
Я знал Москву во все времена года. Не раз обрушивался на меня июльский проливной дождь, не раз замерзали ступни моих ног в тридцатиградусный мороз. А осень? Она приходила тихая, умиротворенная, с золотистым листопадом и белёсыми туманами.
Однажды в сентябре я приехал в район МГУ на Ленинских горах. Местность была неровной и лесистой. Спускаясь по косогору, я увидел между деревьями крупногабаритную бетонную плиту, которая одним концом горизонтально входила в крутую толщу горы, а другим свободно нависала над пустым пространством. Из плиты поднимались два высоких металлических штыря, от каждого из которых отходили в противоположные стороны железные прутья небольшой длины и толщины. Я догадался, что все это осталось от некогда стоявшего здесь памятника юным Александру Герцену и Николаю Огарёву…
«Мы … взбежали на место закладки Витбергова храма на Воробьёвых горах.
Запыхавшись и раскрасневшись, стояли мы там, обтирая пот. Садилось солнце, купола блестели, город стлался на необозримое пространство под горой, свежий ветерок подувал на нас, постояли мы, постояли, оперлись друг на друга и, вдруг обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу».
А.И. Герцен
«Былое и думы»
… Москва – это театры. Это мир Брехта и Джона Рида – они разорвали бархат старинных театральных занавесей и с открытой голой рампы театра на Таганке бросали в сердца людей искры своих прекрасных мыслей.
В июле 1963 года приехавшая из Луганска в столицу знакомая девушка и я слушали в Большом театре оперу Моцарта «Дон Жуан». Тогда же мне удалось посмотреть в ТЮЗе в постановке Натальи Сац спектакль «Дети подземелья» по Короленко В.Г.
В конце лета – Политехнический музей с амфитеатром, круто взбегавшим вверх, и балконом.
Народу уйма, в основном молодежь. Лекция «Эйнштейн и Достоевский». Маститый профессор увлекательно рассказывал о том, как творчество гениального писателя оказало исключительное влияние на формирование духовного мира и психики гениального учёного. Лектор высказал предположение, что Эйнштейн обладал также и незаурядными литературными способностями, так как по мнению многих специалистов теоретические работы великого физика не только логичны и научно аргументированы, но и литературно совершенны. Даже свое кредо исследователя Эйнштейн выразил очень поэтично: «Где-то там, вовне, существовал большой мир, существующий независимо от нас, людей, и стоящий перед нами как огромная вечная загадка, доступная, однако, по крайней мере, отчасти, нашему восприятию и нашему разуму.
Изучение этого мира манило как освобождение…».
… В другой раз в том же самом зале перед многочисленной аудиторией читали свои стихи Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский, исполнял под гитару собственные песни Булат Окуджава.
Да, Москва – это Музеи Маркса и Энгельса, В.И. Ленина, Революции, Исторический, С.П. Королёва. Это Третьяковская галерея и Музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина.
Вот двухэтажный дом за деревянным забором в Долгохамовническом переулке. Здесь жил и работал Л.Н. Толстой. Еще в школьные годы в его романе «Анна Каренина» меня пленила вторая сюжетная линия – Константин Левин и княжна Кити Щербацкая. Не для одного поколения читателей излучала она свет надежды. Надежды на личное счастье.
Отвергнутый княжной, Левин уезжает из Москвы в свою деревню и там в труде на земле, в общении с местными крестьянами и природой находит свое успокоение. Но затаённая грусть, тоска по любимой девушке время от времени дают о себе знать. Однажды летом, перед рассветом, измученный бессонницей, Левин вышел из луга и направился по большой дороге к деревне. «Это что? Кто-то едет», - подумал он, услыхав бубенцы… В сорока шагах от него, ему навстречу, ехала карета… Левин рассеянно взглянул в неё. В карете дремала в углу старушка, а у окна… сидела молодая девушка. Светлая и задумчивая, она смотрела … на зарю восхода. Он не мог ошибиться. Только одно было на свете существо, способное сосредоточивать для него весь свет и смысл жизни. Это была Кити». После нескольких лет пребывания за границей она возвращалась на родину.
«Сердце, сердце, слышишь меня?» - хочется мне пережить душевное состояние толстовского героя.
Словно испытываю сейчас ощущение внезапно остановившегося и повернувшего вспять времени. Мне семнадцать лет. Я в 10-ом «Б» Кадиевской средней школы номер сорок четыре. Кто-то смотрит на меня со стороны. Я такой же как и все остальные в классе, но также и другой. Я особенный. Я читаю Толстого.
… Апрель 1954 года.
В свой выпускной 10-ый «Б» Тамара Васильевна приглашает на совместный урок девочек из параллельного 10-го «Б» класса двадцать восьмой женской школы. Две учительницы ведут это необычное занятие. Девочки и мальчики рассаживаются попарно за всеми партами. Тамара Васильевна кивает мне головой. Я выхожу к доске. Кто-то невидимый, таинственный нажимает в моей голове волшебную кнопочку, и лента памяти начинает свое движение в эфир:
«Я читаю стихи.
В классе тихо и строго.
За окошком снежинки немые летят.
И средь множества глаз два огромных и синих восторга,
Два апрельских рассвета мне в душу глядят.
Они ждут откровений.
Они не желают иначе.
Ты их только отвагой,
Только дерзким полетом зови.
Их хозяйка, я знаю,
Над «Анной Карениной» плачет,
И мечтает о сцене,
И верит в бессмертье любви.
Что решает она, кроме школьных задачек несложных?
Ей лишь только мечта да нехитрое дело подстать.
Угловатая девочка, что она может сегодня?
Помогать своей маме.
Почти без ошибок писать.
А еще она может:
В раскрытые волны – с разбегу.
А еще она может, -
Коль тяжкое время придет, -
Мимо дымных штыков, босиком по горячему снегу.
А еще она может запеть, восходя на немой эшафот.
Я читаю стихи.
В классе тихо и строго.
За окошком снежинки немые летят.
И средь множества глаз два огромных и синих восторга,
 Два апрельских рассвета мне в душу глядят».

Да, мы такие же как и все, но еще и другие. Мы особенные, своеобразные. Мы настоящие. Мы читаем Толстого.
Летом 1964 года я побывал в Туле, откуда удалось проехать в Ясную Поляну, где в лесу Старый Заказ, на месте волшебной «зеленой палочки» увидел последнее пристанище Льва русской литературы. Тогда-то и вспомнился мне рассказ А.М. Горького о его встрече с В.И. Лениным в Кремле: «Как-то прихожу к нему и вижу на столе том «Войны мира».
- Да, Толстой. Захотелось прочитать сцену охоты вблизи Отрадног