Виктор Сурат


 Оккупация

Глава 1. Гром тишины

День 17 июля 1942 года обещал быть жарким. Небо над городом прозрачное, голубое.
Оно и понятно – середина лета.
Непонятно другое. Непривычная, оглушающая тишина. Не слышна, давно ставшая привычной, артиллерийская канонада на дальних подступах к городу. Не рвутся снаряды на его окраинах. В чистом небе не видно немецких самолётов.
Напуганные тишиной горожане прилипли к окнам. С тревогой наблюдают, как город покидают его последние защитники.
По улицам идут красноармейцы в грязных гимнастерках, выцветших пилотках, везут пушки, едут подводы с ранеными. Войска движутся в сторону Каменного брода, к мосту через Лугань.

Немецкие танки со стороны Краснодона приближаются к Острой Могиле. Сапёрные части итальянской бригады наводят переправу через Северский Донец, с пологого берега Станицы Луганской. Моторизованная пехота вермахта въезжает в город со стороны Алчевска.
Угроза окружения стала реальной, а оборона города – бессмысленной.
Красная Армия оставляет город в единственном возможном направлении. Её путь – в сторону ещё не захваченной территории Сталинской (ныне Донецкой) области, к Миус-фронту.


Душный полдень. На открытой веранде, выходящей во двор одноэтажного домика, в Ленинском переулке, расположились двое: молодой и старый.
Молодой сидит на низком табурете, зажав между ног железную «пятку» и заколачивает подошву снятой с ноги сандалии. На нём пропотевшая, грязная майка, испачканные краской, старые брюки. На вид ему – не больше двадцати пяти. Он небрит, блондинист, сероглаз, с рыжеватыми бровями и широким, конопатым лицом. Зовут его Генка Щербак.
Напротив стоит, прислонившись к стене и опираясь на костыли, его сосед – Павел Петрович Анисимов.
Павлу Петровичу за шестьдесят. Он сед, с небольшой бородкой. На нём старая спецовка. Одна штанина подколота, та, под которой ниже колена, нет ноги. Они беседуют. Вопросы задаёт Анисимов, Генка отвечает:
- Как мать? – спрашивает Павел Петрович. – Немцев боится?
- Она о них не думает, – отвечает Генка.
- О чём она думает? – задаёт следующий вопрос Анисимов.
Генка, продолжая прибивать подмётку, отвечает:
- Про свои болячки.
- А ты? Ждёшь немцев?
- Зачем они мне? У них свои дела, у меня свои, – неторопливо изрекает Генка.
- Тебе при них военкомата бояться не надо, – не унимается Анисимов.
- А чего мне его бояться? У меня справка. Язва, – объясняется Генка.
- Липовая, – замечает Анисимов. – Купил ты её за деньги…
- Не за деньги, – возражает Генка, – за два мешка картошки.
- Чем ты при немцах заниматься собираешься? – спрашивает Анисимов.
- Чем занимался, тем и буду, – отвечает Генка.
- Не получится, – возражает Анисимов. – Тебя фрицы без пропуска за город не выпустят.
- Купим пропуск, – спокойно замечает Генка.
- Не купишь, – толкует Генке Анисимов, – они тебя за шкурку и в теплушку до самого фатерлянда. Им такие здоровые бугаи нужны…
- Чего ты, Петрович за меня ухватился? Лучше скажи чего с заводом, за Урал не подался? И с красными не уполз из города? Ты вроде у власти в почёте был? Герой гражданской!
- Далеко на костылях не уползешь. Да и почёт не большой. Сторож в артели… - спокойно заметил Анисимов.
- А как узнают про то, что твои Васька и Колька в Красной Армии воюют? – интересуется Генка.
- Как они узнают? Если конечно, ты не побежишь им докладывать…
- Я-то не побегу, но другие побежать могут, – буркнул Генка.
- Ну и что? – возразил Анисимов. – Полгорода своих в армию проводили. Военкомат сутками работал. Немцев тоже на войну призывали…
- Оно так. Но лучше бы ты подался из города со своими, – продолжая колотить по подошве, гнул своё Генка.
- Кому лучше? – разозлился Анисимов. – Кому лучше? Тебе?
Генка не успел ответить. Где-то послышались выстрелы. Одна, вторая пулеметная очередь.
Оба прислушались.
- Ну вот, гости пожаловали, – опёршись на костыли, сказал Анисимов. – Пошли, Генка, по хатам. Новая жизнь начинается.
Анисимов заковылял к двери. Вслед за ним поднялся Генка, и зашёл в ту же дверь. У них общая кухня, из которой каждый попадал в свою квартиру.

Анисимов не ошибся. Вражеские войска входили в город. Миновав полуразрушенные строения мелькомбината, замедляя движение на перекрестках, опасаясь засады, два немецких мотоциклиста с пулемётами на колясках приближались к улице Ленинской. За мотоциклистами двигалась бронемашина и грузовики с солдатами.
Притормозив у очередного перекрёстка, мотоциклисты заметили группу подростков, смотрящих на приближающихся немцев. Раздался крик и команда: «Партизанен! Фаёр!!». Мотоциклисты открыли огонь.
Подростки бросились врассыпную, но не всем удалось убежать. Несколько тел осталось на дороге.
Эти выстрелы услыхали Анисимов и Генка Щербак.
Немецкие и итальянские войска, не встречая сопротивления, продвигались от окраин к центру.
К концу дня город был полностью захвачен немцами.

Глава 2. Тревожная ночь

Весь вечер и всю ночь через город двигались вражеские войска: пехота, артиллерия, танки. Шли немецкие, итальянские, румынские части. Немецкие солдаты оставленного в городе гарнизона захватывали оставшиеся в центре города неразрушенные многоэтажки, выгоняя из них жителей. Занимали под казармы общественные здания. В жилых домах располагались вспомогательные службы и квартиры офицеров. Стоял шум, слышались крики выгоняемых жильцов, немецкая брань, выстрелы.
За передовыми частями появились те, кому надлежало обеспечить порядок в оккупированном городе: гестаповцы, жандармерия, представители Абвера – военной разведки.
Карательные службы осваивали старинный дом на Красной площади. Дом, построенный в конце девятнадцатого века купцом Васнёвым, успел до революции послужить помещением для мужской гимназии, а после революции, последовательно, для ГПУ, НКВД, милиции. Теперь его заселяли карательные органы фашистов: службы безопасности гестапо (СД), полевая жандармерия, и отводилось помещение для городской полиции.
Подчинённые начальника местного отделения Абвера - Леонара Фельцке присмотрели домик в тихом Полтавском переулке. Итальянцы шумно заселяли Большую и Малую Вергунку, вселялись в жилые дома в районе главной проходной паровозостроительного завода. В одном из домов на улице Карла Маркса стучали печатные машины – вовсю работала немецкая типография. Печатались приказы военного коменданта, объявления на немецком, итальянском, украинском и русском языках.
По городу продолжала рыскать комендантская команда во главе с оберлейтенантом Вальтером Шульце. Он искал помещение для комендатуры. И нашел его, облюбовав небольшой двухэтажный дом на улице Московской. Между пятнадцатой и шестнадцатой линией.
Постепенно стихал шум на Красной площади, которая вскоре превратится в площадь Николаевского Собора. Почему? Потому, что на ней стоял Николаевский Собор, разрушенный до войны большевиками. После войны на его месте построили «Дом техники».
Вернёмся в ту тревожную ночь. Соседи захваченных домов не спали, прислушивались к крикам на улицах и с тревогой ждали наступления следующего дня.
Не спали также Анисимов и Щербак.
Шума в далеком от центра Ленинском переулке слышно не было, но обоим заснуть мешали тревожные мысли.
Генка, не обращая внимания на стоны больной матери, доносившиеся из спальни – он к ним привык, - крутился на диване в гостиной. Беспокоило его другое. Он задавал себе тот же вопрос, что и Анисимов: нужен ли ему приход немцев? Однозначного ответа не находил.
С одной стороны ему – сыну «врага народа», репрессированного в 1938 году старого большевика, заместителя председателя райисполкома – не стоило особо печалиться по поводу ухода красных. С другой – виновата в его судьбе, сложившейся не так, как он хотел, не столько Советская власть, сколько он сам. Причина конфликта с отцом – желание стать военным моряком, а отцу хотелось, чтобы сын окончил школу, институт, и приобрел инженерную специальность. Вначале 38-го, когда Генка учился в десятом классе, конфликт перешел границы. Генка сбежал из дома, подался на Север. Проболтавшись больше года в погоне за длинным рублём, вернулся домой. Дома ждало неприятное известие – арестован отец. И не только. Его исключили из школы, выдав справку о неполном среднем образовании. После ареста отца их уплотнили. Оставили только две комнаты, а в других двух поселили Анисимова с сыновьями.
Поняв, что ему – сыну «врага народа» с семиклассным образованием путь в военные моряки закрыт, Генка устроился заготовителем в сельпо. Ездил по близлежащим сёлам, скупал у колхозников свиней, рогатый скот и сдавал живность на мясокомбинат. За этим занятием застала его война. Увильнув от мобилизации, Генка ушёл с работы, но ездить по сёлам продолжал. Скупая по дешевке вещи на толкучке, обменивал их в сёлах на продукты, а затем продукты продавал на городском рынке. Не всегда сам, чаще через перекупщиков. Спекуляция позволяла ему не только безбедно жить, ни в чём себе не отказывая, но и заботиться о больной матери.
Как отразится приход немцев на его торговле, Генка не знал. Это его и беспокоило. «Поживём – увидим» - сказал он себе, повернулся на правый бок и уснул.
Совсем другие мысли мешали уснуть Анисимову. Дело в том, что за неделю до описываемых событий, днём в окно спальни, выходящей в переулок, кто-то постучал. Анисимов выглянул в окно и увидел незнакомого мужчину. Напротив дома стояла легковая машина «Эмка» тёмного цвета. Анисимов приоткрыл окно и мужчина, выяснив кто перед ним, попросил разрешения войти. Ещё стоя на улице, мужчина объяснил, что приехал за Анисимовым по поручению горкома партии.
- Идите во двор и на веранду. Я открою двери.
Войдя, мужчина повторил:
- Я шофёр горкома. Меня послал за вами секретарь. Зачем? Не знаю. Вам всё объяснят.
Анисимов, сменив домашнюю одежду на парусиновый костюм, направился за шофёром. Он надеялся, что его повезут в горком на Пушкинскую, где среди разбитых бомбами домов, стояло здание горкома партии. Но машина с улицы Ленинской поднялась на Карла Маркса и поехала в сторону паровозостроительного завода. И дальше – к Малой Вергунке.
- Куда Вы меня везёте? – забеспокоился Анисимов.
- Куда надо – туда и везу, – ответил шофёр.
Вскоре машина остановилась у одноэтажного домика, и Анисимов, опираясь на костыли, последовал за шофёром во двор, а затем и в дом.
Анисимова встретил невысокий человек средних лет, в военной форме, но без знаков различия.
Он представился:
- Моя фамилия – Яковенко. Я назначен секретарём подпольного горкома партии. Вы – Павел Петрович? Присядьте к столу. Нам нужно побеседовать.
- О чём? – спросил Анисимов.
- О предложении бюро горкома, – ответил Яковенко и продолжал: – При Вашем согласии Вам предлагается, после сдачи города немцам, остаться в нём. В подполье. Связным. Вашу квартиру сделать запасной явкой для встречи подпольщиков. Как Вы на это смотрите?
Анисимов явно не ожидал подобного предложения и, прежде чем ответить, обратился к Яковенко:
- В горкоме знают, что я не член партии, никаких постов не занимал, а последние годы работаю ночным сторожем в артели, по соседству?
- Всё это мы знаем. Как и всю Вашу биографию. Может, поэтому на Вас пал выбор горкома. Могу добавить: мои товарищи убеждены, что Вы честный человек и патриот. Но, повторяю, последнее слово за Вами. Если Вы собираетесь остаться в городе и дадите своё согласие, мы продолжим разговор.
- Город сдадут? Когда это случится? Долго ли немцы в нём задержатся? – задавал вопросы Анисимов.
- По всей видимости – да. В течение ближайших десяти дней. Надолго ли? На этот вопрос трудно ответить. Почему Вы, Павел Петрович решили остаться в городе?
- Отвечу. Причин – две. Первая – Куда мне на костылях двигаться? И вторая – я до сих пор не получил ни одной весточки с фронта. От сыновей. Продолжаю ждать…
- Павел Петрович, эвакуироваться мы Вам поможем. При немцах Вы тоже ничего не получите с фронта… - начал было Яковенко.
- Я как-то не очень Вас понимаю, товарищ секретарь, – перебил его Анисимов. – Вроде предлагаете уехать и в подполье остаться?
- Просто хотим, чтобы Ваше согласие не было вынужденным, – объяснил Яковенко.
- Что Вам сказать? За нашу власть я ещё в восемнадцатом кровь пролил. И сейчас готов помочь, чем смогу. Только не знаю чем. Что от меня понадобится?
- Ничего особенного. К Вам может прийти кто-то из подпольщиков. Скорее всего, вечером или ночью. И передать устно или в записке какие-нибудь сведения. Для другого связного. Вот и всё. Но у меня ещё есть вопросы.
- Задавайте.
- Мне говорили, что вы живёте в одном доме с семьёй репрессированного? Не будет ли такое соседство опасным для тех, кто придет к Вам? Что за люди ваши соседи?
- Отвечу. Нас подселили после ареста главы семьи. В доме четыре комнаты. Две наши. В остальных двух живут бывшие хозяева всей квартиры. Кухня, как и выход во двор – общие. Соседи – это жена репрессированного и его взрослый сын. Жена – больная женщина, редко выходит из своей комнаты. Её сын в 41м увильнул от мобилизации. Нигде не работает, занимается спекуляцией. Ездит по сёлам, меняет вещи на сельхозпродукты и продаёт их на рынке. У меня с парнем неплохие отношения, но чем он на самом деле дышит – ответить непросто. Дома я его вижу редко. Больше мотается за городом. В его отсутствие присматриваю за его матерью, а он за это подбрасывает продукты.
- Павел Петрович, как при немцах жить собираетесь?
- Как жил, так и буду жить.
- Так как сейчас – не получится.
- Почему?
- Да потому, что жизнь в городе изменится. Карточек не будет. И пенсию Вам немцы платить не станут. На работу Вас никто не возьмёт. В городе не будет электричества, водопровода. Или у Вас есть запасы? Или родственники, которые смогут о Вас позаботиться?
- Нет у меня никаких запасов. И родственников нет.
- Тогда давайте так поступим. Вот Вам восемьсот рублей. На первое время. Потом постараемся ещё подбросить денег. А сможем – и продукты.
- Это что, товарищ секретарь? Плата за «явку»? – улыбнулся Анисимов.
- Нет, Павел Петрович. Это не плата, а желание, чтобы наш подпольщик не умер от голода. Запомните пароль: «Куйбышев». Ваш отзыв на пароль – «Самара». Это первое. Второе – если соседи увидят пришедшего к Вам, говорите соседям: - Знакомый или родственник из Западных областей Украины. Третье. Если возникнет опасность провала «явки», Вашего ареста или ареста связного – заклейте одну часть окна газетой.
- Это всё?
- Пока всё.
- Я всё понял. Пусть Ваш связной стучит в то окно, что ближе к калитке. Стучит не меньше трёх раз, и ждёт, пока я подойду к окну. При опасности, это же окно я заклею газетой.
Анисимов, считая разговор оконченным, подвинул к себе костыли, но его остановил Яковенко.
- Павел Петрович, я хочу ещё Вам кое-что сказать. Когда на бюро обсуждались кандидатуры будущих подпольщиков, Ваша вызвала споры. Одни считали, что Вас – пожилого, одинокого человека и инвалида, не следует подвергать опасности, а вместе с Вами и того, кто может к Вам прийти. Другие возражали – ссылаясь на то, что Вы больше года живёте один, в посторонней помощи не нуждаетесь, и Ваша квартира не попадёт под подозрение. Я выслушал выступавших и, не придя к определённому мнению, решил с Вами познакомиться…
- К чему же Вы пришли? – спросил Анисимов.
Яковенко на минуту задумался.
- После того как я узнал, что Ваш сосед – сын репрессированного, по сути – дезертир и спекулянт, у меня сложилось мнение: у Вашей кандидатуры больше минусов, чем плюсов.
- Может, Вы сгущаете краски? – возразил Анисимов. – Я же Вам сказал, что я со Щербаком дружу. Помогаем друг другу, и мне не верится, что он побежит на меня доносить.
- Ну что ж, давайте рискнём. Но будьте осторожны. Речь идёт не только о Вашей жизни. Для нашего города наступают не лучшие времена. Он почти полностью окружен, но и у немцев не всё гладко. Их отшвырнули от Москвы. Они увязли под Ленинградом. Застряли на Волге. И здесь их успех временный. Я надеюсь, пройдёт не так много времени, и мы встретимся в другой обстановке. Сейчас Вас отвезут домой.
Яковенко пожал руку Анисимову, и они расстались.

К сожалению, им встретиться не пришлось.
О гибели секретаря подпольного горкома партии И.М. Яковенко Анисимов узнает позже.
Шофёр привез Павла Петровича в Ленинский переулок. Не доехав до калитки – высадил. Анисимов, опираясь на костыли, сам добрался до дома.
Засыпая, подумал: забирать меня следовало так же, подальше от дома. Анисимов не знал, что приезд горкомовского шофёра так близко к его дому – далеко не единственная ошибка в правилах конспирации, допущенная при формировании городского подполья.
Тревожная ночь близилась к рассвету.

 Глава 3. Наступил День

Анисимов и Генка проснулись поздно.
Через приоткрытое окно спальни поступал прогретый воздух. Хотя до полудня оставалось несколько часов.
Одного и другого интересовало, что происходит в городе. Для Анисимова прогулка в центр исключалась, а Генка решил: спадёт жара, «прошвырнусь» до памятника Ленину.
Приодевшись, после трёх часов, Генка заглянул к Анисимову:
- Петрович, пойду, гляну…
- Сходи, сходи. Вернёшься – расскажешь.
- Обязательно. А ты за мамкой поглядывай. Она сегодня совсем никакая. Есть не хочет, пить не хочет. Не встаёт. Только стонет…
- Иди, иди. Загляну к ней…
Генка ушёл и через пару часов вернулся.
Анисимов его ждал и Генка рассказал, что ему удалось увидеть:
- Дошёл я до угла Ленинской и Пушкинской. На той стороне Пушкинской, до самого кинотеатра «Маяк» - ни одного целого дома. Одни кирпичи. На углу, что-то вроде щита из фанеры, а на нём – объявления. Возле народ толпится – читают. Я не стал подходить, а двинул по Ленинской. На встречу немецкие солдаты: чинно, по двое, с автоматами. Вроде – патруль. Памятник разбит, вокруг одни куски валяются. Вернулся к щиту. Народу поменьше. Я подошел поближе. Объявлений несколько. Самое большое – приказ коменданта. На русском и украинском. Пункты – в конце каждого: «…за невыполнение – расстрел».
- Подожди, Генка, что там за «пункты»? – остановил его Анисимов. – Давай по порядку, если помнишь.
- Начало помню. Немедленно сдать всё огнестрельное, холодное, колющее оружие. Кто не сдаст – расстрел. Потом – кто укрывает комиссаров и партизан – расстрел. Дальше – сдать излишки продовольствия. Всем с 14 до 60 лет зарегистрироваться на бирже. Евреям – регистрироваться с 18 до 50 лет и носить жёлтые повязки с шестиконечной звездой. Комендантский час с 19 до пяти утра. Кто попадётся без пропуска – постреляют, как партизан. И ещё много других пунктов. Я не всё прочёл и запомнил. Появился какой-то старый придурок. Волосы торчат. Борода – седая. В жёлтой футболке, пижамных штанах в полоску. Начал громко читать приказ и нести всякую ересь…
- Какую «ересь?» - спросил Анисимов.
- Что сдаёт штык от русской трехлинейки. Её его отец приволок с Германской. Что немцы его отца газами отравили, и отец давно помер. Куда винтовка подевалась, он не знает, а штыком цветочки обкапывает. От комиссаров сам прячется. Ну и всякую, другую ерунду… Люди от сумасшедшего деда старались подальше, а он орал, руками махал. Было ещё несколько объявлений…
- Каких? О чём? – интересовался Анисимов.
- Предлагают записываться в полицию на площади Николаевского собора. В скобках написано: бывшая Красная площадь. На биржу приходить через два дня на улицу Шевченко. Запомнил ещё одно объявление: Через два дня можно приходить в городскую управу. Она возле проходной завода шестьдесят, в заводоуправлении. Управа займётся жильём, документами, медициной…
- Ты смотри, как быстро развернулись?! – удивился Анисимов. – Только вчера в городе появились, а сегодня и приказы и объявления, биржа, управа…
- Немцы любят порядок, – заметил Генка.
- Можешь не сомневаться, они его наведут. Ты что решил? Пойдёшь записываться в полицию?
- Не спеши, Петрович, меня во «врага народа» записывать…
- Ты друг Советской власти? – засмеявшись, спросил Анисимов.
- Может и не друг, но и не предатель, – с вызовом произнес Генка. – Схожу в управу. Может, пропуск за город раздобуду…
- Ладно, Генка, не обижайся. Я, кажется, знаю, какого ты «придурка» видел.
- Ты знаком с ним? – заинтересовался Генка.
- Нет, не знаком. Ты помнишь, меня до войны в школы приглашали? Пионерам рассказывать про гражданскую. Где-то за год до войны приехали из семнадцатой школы. Привезли, завели в учительскую. «Подождите, пока занятия окончатся». Я сидел, ждал, а рядом две молоденькие учительницы болтали. Они болтали, а я, от нечего делать, слушал. Одна другой говорила, что недавно встретила институтского педагога. Встретила и не узнала. Постаревший, седой, одет неряшливо. Вторая её отвечает: «Неудивительно. Его органы арестовали. Он год отсидел, пока не сдвинулся. А когда сдвинулся – выпустили». Они, учительницы, фамилию называли. Я её не запомнил. Может ты видел того самого институтского учителя? Ну, бог с ним. Я к твоей мамаше заглядывал. Ей бы врача вызвать, но где его искать? Можно сходить к Михаилу Лазаревичу Кацу или доктору Фишкину. Тоже хороший врач. Оба в первой поликлинике принимали. И живут в центре. Поликлиника вряд ли работает. Где взять их адреса? Скорее всего, они эвакуировались. Что тебе посоветовать – не знаю.
- Ладно, Петрович, думать будем. Ты, небось, не обедал. Я на примусе картошку разогрею. Мать покормлю и тебе занесу.
Генка ушёл на кухню, а Анисимов задумался.
Ворошиловград – далеко не первый город, захваченный фашистами. Установление «нового порядка» они давно отработали – думал Анисимов, но как им так быстро удаётся организовывать городскую власть? Где они находят нужных им предателей. Может, везут в обозе? Или их агентура заранее намечает кандидатуры из недовольных Советской властью? Из них сколачивают руководителей полиции и управы? Или за счёт тех и других?
Анисимов поел картошку, запил её чаем с сахарином и уснул с мыслями о «новом порядке».

 Глава 4. Фельд – или военный комендант

Общеизвестно, что оккупировав Украину, немцы создали на её территории рейхкомиссариат во главе с Эрихом Кохом.
Но не все знают, что Ворошиловградская область и ещё ряд областей были включены в особую военную зону, находящуюся непосредственно под властью военного коменданта. Военный комендант был кем-то вроде губернатора и остальные военные органы, в том числе местное гестапо, военная разведка, полевая жандармерия, полиция и городской голова, возглавлявший управу, подчинялись ему.
Начальник комендантской команды оберлейтенант Вальтер Шульце с утра начал осмотр дома, намеченного им под военную комендатуру.
На первом этаже, где до прихода немцев располагалось какое-то учреждение, стояли столы и другая мебель. Помещение не захламлено, и Шульце, определив комнаты для кабинетов коменданта и его заместителя майора Клюге, дал команду раздобыть недостающую мебель и сейфы.
- Нужно торопиться – предупредил он солдат комендантской команды – полковник прибудет после четырнадцати часов.
Прихватив с собой капрала, оберлейтенант отправился осматривать двор. Большую часть двора занимал гараж на четыре автомашины. В конце двора находился большой флигель.
Солдаты взломали дверь, и Шульце с капралом зашли внутрь. Флигель оказался вместительным жилым домом из восьми комнат. Судя по царящему беспорядку, он не так давно брошен прежними обитателями. Обстановка сохранилась, валялись вещи, посуда, детские игрушки.
Шульце выбрав комнату для себя, приказал капралу в остальные завести кровати. Часть команды он решил разместить во флигеле, а остальных солдат поселить в двух соседних дворах: слева и справа от комендатуры.
- Капрал, возьмите людей и подберите помещения. С жителями – не церемоньтесь. Лучше бы их вообще не было по соседству.
Решив вопрос с размещением солдат, оберлейтенант по деревянной лестнице поднялся на второй этаж и оказался на открытой террасе. Внутрь вела всего одна дверь. Открыв её, Шульце увидел тёмный коридор. Прежде чем войти, оберлейтенант успел подумать о допущенной оплошности. Вначале следовало послать солдат и осмотреть весь дом. Он не знает, есть ли люди на втором этаже, и если есть, то кто они. Не попадёт ли он в засаду?
Во дворе находились его солдаты, и это успокоило Шульце. Достав пистолет оберлейтенант, не знавший русского языка, приоткрыл дверь и крикнул по-немецки:
- Есть ли кто в помещении?
В коридор вышли две женщины. К удивлению оберлейтенанта одна из них произнесла по-немецки:
- Проходите господин офицер. Мы давно вас ждём.
Продолжая опасаться партизан, вояка Шульце посчитал неудобным показать женщинам свой страх и вошёл сначала в коридор, а затем за ними в комнату. Посредине стоял круглый стол, вокруг – стулья. Окно выходило на улицу. Перед оберлейтенантом стояли две женщины: молодая, высокая блондинка и женщина постарше – приземистая и полноватая.
- Меня зовут Марта Гут. А это, – она указала на девушку, – моя дочь Линда. В России по паспорту – она Людмила.
- Вы немцы? – перебил её Шульц. – Колонисты?
- Нет, – ответила Марта,– мы из Германии.
- Как Вы сюда попали? – удивился Шульце.
- В 31м моего мужа Франца пригласили на работу в Луганск, на паровозный завод. Мы приехали всей семьёй – я, два сына: старший – Вальтер, младший – Николас и Линда. Ей тогда не было и десяти. В этом доме мы живём с 32го года. Муж работал старшим мастером на заводе. В 39м го ночью забрали. Куда – мы не знаем. Вслед за ним арестовали Вальтера. Вальтер, как и отец, работал на заводе, а Николас – его в России звали Николаем – служил на границе. Его вызвали из армии и тоже арестовали. О судьбе мужа и сыновей мы ничего не знаем. Нам никто ничего не хотел объяснять. Теперь Вам понятно, почему мы с таким нетерпением ждали доблестную германскую армию?
Шульце встал и представился:
- Оберлейтенант Шульце – начальник комендантской команды. Первый этаж заняла комендатура. Кто занимает соседнее с вами помещение?
В разговор вступила Линда. Она, как и мать, прекрасно говорила на немецком.
- Сейчас никто не занимает. Там две комнаты. В них жила еврейская семья. Когда началась война, глава семьи – он работал в радиокомитете – отправился в Красную армию, а его жена с сыном – десятилетним мальчишкой – эвакуировались. Еврейка просила приглядывать за их квартирой и оставила ключи. Если хотите, мы можем показать комнаты…
- Если Вас не затруднит, – склонив голову, мгновенно превратившись в галантного кавалера, - произнёс Шульце.
Линда (Людмила) вышла в коридор и, открыв дверь напротив, впустила оберлейтенанта.
Первая – большая комната, выходила двумя окнами на улицу и одним в соседний двор. Посредине – обеденный стол, рядом с входом – буфет, а напротив двери – диван, обтянутый чёрным дерматином. Между окнами, выходящими на улицу – письменный стол. На нём настольная лампа под зелёным стеклянным абажуром. Из первой комнаты Шульце перешёл во вторую. Она значительно меньше. В ней стояла двуспальная кровать, шифоньер с зеркалом и трельяж. Окно спальни выходило в тот же двор.
Глянув в окно, Шульце прикинул: если там разместятся солдаты, квартира станет безопасной. Он решил предложить её коменданту.
Линда и Шульце вернулись в квартиру Гутов, и оберлейтенант сообщил о своём намерении Марте. Он уверен – фрау Марта согласится, и оказался прав. Но ему нужно обсудить ещё пару вопросов.
- Фрау Марта, нет ли в вашей квартире отдельной комнаты? И, если есть, сможем ли мы устроить в ней заместителя коменданта – господина майора Клюге?
- Комната есть, господин оберлейтенант, и мы рады поселить в ней господина майора, – ответила фрау Марта.
- Прекрасно, фрау! Как Вы смотрите на то, чтобы кормить господина коменданта и господина майора, если они поселятся на втором этаже?
- Не знаю… - замялась фрау Марта, но Шульце, - поняв, в чём дело, успокоил её:
- Если Вы согласитесь, то Вам немедленно доставят продукты. И в дальнейшем станут снабжать ими до тех пор, пока господа офицеры будут столоваться у Вас.
Фрау Марта в знак согласия кивнула головой, и Шульце обратился к Линде.
- Фройлян, какое у вас образование?
- До начала войны я успела закончить школу. Хотела поступить в наш педагогический институт, но мне отказали.
- Почему? – поинтересовался Шульце.
- Я дочь арестованного немца и сама немка, – объяснила Линда.
Девушка понравилась оберлейтенанту, и он снова обратился к ней:
- Фройлян! В штате комендатуры должны работать три переводчика. Одно место вакантно. Вы не против, если я порекомендую господину коменданту Вашу кандидатуру?
- Смогу ли я? – засомневалась Линда.
- Конечно, сможете, – воскликнул Шульце. – Вы знаете русский, прекрасно говорите на немецком. Больше ничего и не надо. Но решение – за комендантом. Я сегодня попытаюсь с ним переговорить. Если он пожелает встретиться – дам Вам знать. И ещё одна просьба. Если у Вас в квартире напротив поселятся офицеры комендатуры – не говорите им о бывших соседях – евреях.
Линда и фрау Марта понимающе закивали головами, и Шульце покинул их квартиру.
Спускаясь по лестнице во двор, оберлейтенант хвалил себя: его выбор дома для комендатуры удачен. Не только местом и помещением, не только для его команды, но и для коменданта. Жить рядом и есть домашние обеды… Это ли не удача! Ты молодец Вальтер! – похвалил он себя. Похвалы от вечно недовольного полковника он не дождётся. Может на этот раз обойдётся без обычной морали. Если он уговорит коменданта взять переводчицей приятную фройлян, у него появится шанс добиться её благосклонности. На секунду искрой мелькнула мысль: а вдруг женщины – агенты большевиков?? Мелькнула и погасла. Выбор дома – случаен, размещение в нём немок не могло явиться преднамеренным.
Солдаты заносили в помещение комендатуры недостающую мебель и кровати во флигель. В 13.30 к комендатуре подкатила автомашина. Адъютант открыл дверцу, и из машины с трудом выбрался немолодой, располневший офицер в форме полковника вермахта. Приняв доклад оберлейтенанта, полковник проследовал в свой кабинет и, осмотрев его, остался доволен.
Шульце рассказал ему о знакомстве с двумя немками, живущими в этом же доме. Если полковник пожелает, сможет поселиться на втором этаже, в отдельной квартире, с домашним питанием. Женщины не возражают приютить у себя майора Клюге. Не забыл Шульце упомянуть о фройлян Линде, блестяще владеющей русским и немецким языками. Она могла бы занять свободное место переводчицы…
Полковник прервал Шульце:
- Клюге определился с жильём.
Шульце понял, что комендант не горит желанием жить рядом со своим заместителем.
Ринге продолжал:
- Вы уверены, что женщины являются теми, кем себя назвали?
- Уверен, господин полковник, – ответил Шульце и пояснил почему.
- Тем не менее, оберлейтенант, передайте руководителям службы безопасности и Абвера моё поручение. Пусть проверят женщин. Если они о себе рассказали правду, то выяснить их прошлое несложно. После этого я решу, где мне жить. С фройлян я встречусь после того, как мне доложат о результатах проверки. Сегодня я ночую и ужинаю у начальника гарнизона. Потрудитесь пригласить ко мне на совещание тех, кого я назову. Записывайте: начальника немецкого гарнизона – полковника Вейтенберга; командира итальянского полка – майора Боротти; руководителя службы безопасности (С.Д.) – Вербеца; шефа местного отделения Абвера – Фельцке; начальника штабной полиции и охранных отрядов СС – майора Лейзенберга. Начало совещания в 17 часов. Всё. Пригласите ко мне Клюге.
Совещание шло больше трёх часов. Решались первоочередные задачи – установления в городе «нового порядка»; организация самоуправления; создание городской полиции; обеспечение безопасности немецких и итальянских военнослужащих; нейтрализации большевистских агентов и партизан, учёта оставшегося в городе населения и ряд других вопросов.
Закончив совещание, комендант попросил задержаться Вербеца и Фельцке и пройти в кабинет своего заместителя:
- По моему поручению оберлейтенант Шульце доложит о проблеме, решение которой требует Вашего участия. Оберлейтенант, прежде организуйте охрану моей и Вейтенберга машины. Мы едем в центр города.
Ринге отбыл, а Шульце рассказал Вербецу и Фельцке о встрече с живущими на втором этаже немками и передал просьбу коменданта: к концу следующего дня доложить ему, насколько соответствуют действительности сведения, сообщенные немками.
Фельцке и Вербец, оценив свои возможности, пообещали выполнить поручение коменданта.

Глава 5. Друзья и недруги «нового порядка»

Получив на совещании у коменданта конкретные задания, исполнители приступили к их осуществлению.
Немцы действовали по отлаженной схеме.
К вечеру появились объявления о том, что городская управа и биржа труда с утра следующего дня начинает работу.
Расклеен новый приказ коменданта о наказании трудоспособного населения уклоняющегося от регистрации на бирже. Затем появилось объявление городской управы о переписи всего населения города на пяти участках с указанием их адресов. И рядом – приказ коменданта о санкциях к тем, кто не явится на перепись.
Затеянная немцами перепись и регистрация на бирже преследовали главную цель: легальным путём выяснить, что собой представляет оставшееся в городе население. Облегчить карательным службам выявление подпольщиков, партизан, коммунистов, комсомольцев, бывших советских руководителей, лиц враждебно относящихся к «новому порядку» и тех, кто готов сотрудничать с немцами.
Одной из первоочередных задач являлся учёт оставшихся в городе евреев.
Две прошедшие эвакуации: в конце сорок первого и летом сорок второго значительно уменьшили население города. Немцы стремились узнать, с кем им придется иметь дело. Кто с ними готов сотрудничать, а с кем вести беспощадную борьбу.
Эти вопросы интересовали не только оккупантов, но и руководителей подпольных обкома и горкома партии, а также оставленных в подполье вожаков комсомола.
В передовой статье газеты «Нове життя», вышедшей через месяц после захвата города, сообщалось, с каким восторгом жители Ворошиловграда встретили немецкие войска, освободившие их от «жидовско-большевитского ига». Приводился пример этой «народной радости» - факт, действительно имевший место.
У нескольких домов на улице Артёма стояли столы с угощением и самогоном. За них хозяева приглашали немецких солдат «сесть и отведать, что бог послал».
Восхвалявшая немцев газета, именовавшая себя органом городской управы, не сообщала о том, что на следующий день после захвата города, немцы расстреляли в парке Горького больше ста мужчин, якобы оказавших неподчинение «новому порядку».
Не писала газета и о других, начавшихся в городе репрессиях: арестах, пытках, расстрелах. Может возникнуть вопрос – кто дирижировал «немецким оркестром?»
Кто в первые, да и последующие дни занимался подготовкой приказов и объявлений, организацией и работой управы и биржи труда, созданием полиции? Ответ прост. Военная Комендатура. Точнее – офицеры комендатуры, отвечающие за различные участки жизнедеятельности города в условиях «нового порядка». «Новый порядок» поддерживали немецкий и итальянский гарнизоны. Впоследствии и городская полиция. Борьбу с врагами «нового порядка» и рейха – вело гестапо.
Как в действительности отнеслось население города к приходу немцев?
Общепризнанная точка зрения: большинство ненавидело оккупантов, а незначительная часть – приветствовало вступление в город вражеских войск. Это действительно так.
Кто радовался приходу фашистов? Формальный ответ: предатели, недовольные Советской властью.
Но разве среди тех, кто боролся с врагом, кто ненавидел захватчиков, не было обиженных прежней властью?
Разве среди тех, кто честно сражался на фронтах, кто погибал в партизанских отрядах, был замучен карателями, не было обиженных прежним режимом?
От октябрьского переворота до Отечественной войны прошло четверть века. Отрезок жизни одного поколения, пережившего кровавую гражданскую войну, коллективизацию, разорившую, отбросившую в рабство миллионы крестьян, страшные годы сталинских репрессий. И при этом большинство оставалось патриотами, умирали на фронтах с криками: «За Родину!», «За Сталина!», а другие шли служить немцам. Риторический вопрос, на который сотни ответов. И один из них: брошенное на произвол судьбы население. Население, оставшееся без средств к существованию, без пищи, без тепла, без света и полностью беззащитное. Магазины закрыты, столовых нет. Нет денег, чтобы купить продукты. А те, что были – отбирают немцы. Как жить? Чем кормить себя и голодную семью?
Вот почему немцам удалось так быстро набрать полицию. За службу в полиции, как и за работу в управе, платили деньги, можно было получить, или купить продукты.
На полицаях и других пособниках фашистов клеймо предателей.
И это – правильно. Всем было тяжко, но не все шли в полицаи, не все помогали немцам.
Многие с ними боролись, рискуя жизнью. И всё же не все полицаи были врагами своего народа. Среди полицаев была разная публика: уголовники, дезертиры, обиженные Советской властью и откровенно её ненавидящие. Были и такие, кто пошёл служить в полицию, что бы прокормить своих детей. И вели они себя по-разному. Одни грабили, убивали своих сограждан, принимали участие в карательных акциях фашистов. Другие, по возможности, помогали знакомым и незнакомым жителям своего города, поселка, села.
19 апреля 1943 года Президиум Верховного Совета СССР принял Указ с длинным названием «О мерах наказания для немецко-фашистских злодеев, виновных в убийствах и истязаниях советского гражданского населения и пленных красноармейцев, для шпионов, изменников Родины из числа советских граждан и для их пособников».
Новый закон позволял военным трибуналам разобраться с перечисленной в Указе публикой. Одних на долгие годы сослали на каторгу, а тех, кто убивал людей – повесили на площадях.
Фашистам служили не только полицаи. Во всех созданных оккупантами учреждениях работали наши граждане, по большой части – женщины. Речь идёт о городских и районных управах. Многие из них работали в управах просто потому, что больше негде работать. Хотя и среди этой категории граждан попадались личности, которые отличались особым рвением и желанием принести как можно больше пользы фашистам и вреда соотечественникам. Не забывая при этом, о своей личной выгоде.
Об одной такой немецкой пособнице пойдёт речь в следующей главе.

 Глава 6. Городская управа

Городская управа разместилась, как и указано в объявлении, в здании заводоуправления патронного завода (№60) и открылась на третий день после прихода немцев. По своей структуре она, как бы, прообраз нынешней мэрии. В её составе имелись отделы образования, здравоохранения, культуры. Самый большой и значительный – административный отдел. В его составе секретная часть, паспортный стол, ЗАГС, опека. Отдел занимался распределением жилья, учётом населения, его регистрацией, продлением паспортов, выдачей документов, удостоверяющих личность и ещё целым рядом внутригородских проблем. Первое время ему подчинялась городская полиция. Позже её переподчинили военной комендатуре.
Руководил управой городской голова – некто Азаров. Кто он такой и откуда взялся – горожане не знали. Занял он свой пост с приходом в город фашистов. И исчез с их изгнанием.
Заведующий административным отделом управы Гречко-Юрский. На этот пост подобран гестапо заранее и прибыл в город вместе с захватчиками. Гречко-Юрский – ярый националист и антисемит, ненавидящий большевиков, русских и, особенно, евреев.
Этот выходец из Западной Украины, немецкий прихвостень, из тех, кто в составе фашистского батальона карателей истреблял неугодных в Львове и других местах захваченных немцами. В конце 42го его перевели в Киев, на повышение.
Вернёмся к событиям лета сорок второго.
Вечером к Юрскому заглянул Азаров и сообщил:
- Вас и меня вызывает комендант. Ждёт к восьми.
В кабинете коменданта находился знакомый им гестаповец Вербец и ещё два офицера: совсем юный лейтенант и пожилой майор.
Майора Ринге представил, а лейтенанта представлять не было необходимости: он переводил на русский слова коменданта.
Вначале Ринге обращался к бургомистру, но когда ему начал отвечать Юрский, хорошо владеющий немецким, в дальнейшем свои вопросы Ринге адресовал Юрскому.
Коменданта интересовало начала ли работу управа, подобран ли штат? Юрский ответил, что управа открылась, но ещё предстоит в отделы набрать сотрудников.
Комендант посоветовал подключить биржу и перешёл к теме, ради которой вызвал Азарова и Юрского.
- Мне необходимо знать с кем придётся иметь дело в вашем городе. Как настроены жители к немецким властям? На кого мы можем рассчитывать, а кого следует опасаться и, при первой возможности, если не уничтожить, то нейтрализовать? Вы понимаете, что я имею в виду коммунистов и партизан. Поэтому управе следует, прежде всего, организовать перепись населения, предусмотрев в анкетах нужные нам сведения. Как организовать перепись – подумайте, но провести её необходимо в ближайшее время. Организационные и другие вопросы решайте с моим заместителем, – он указал на майора Клюге. – При необходимости помощь окажет начальник службы безопасности – СД. Если нет вопросов, я Вас не задерживаю.
Вернувшись в управу Юрский и Азаров, засели в кабинете последнего и всю ночь думали, как организовать перепись, какие вопросы включить в анкеты, кого привлечь к предстоящей работе.
К утру план родился. После бессонной ночи, Юрский отправился на биржу труда и договорился с её начальником немцем Штейном, чтобы учителей в возрасте до сорока лет немедленно направили в административный отдел управы, пообещав работу. В этот же день найдено и подготовлено в каждом районе города помещение для переписи населения. Пятый участок организован в Малой Вергунке.
В управу потянулись учителя-женщины. Юрский их лично распределял по пунктам переписи, проинструктировал и пообещал небольшую заработную плату и карточки на питание во время переписи. Таким образом, управе удалось за два дня подготовиться к переписи.
На столбах появился очередной приказ коменданта, обязывающий всё население, под страхом ответственности, явиться для переписи. Под приказом клеили объявления горуправы с указанием адреса, куда являться жителям каждого района. Предупреждали: бумагу для анкет следует приносить свою. Кроме Юрского, с учителями беседовал представитель отдела образования и зачислял их в резерв до начала нового учебного года.
В конце дня к Юрскому зашла женщина лет тридцати, с приятным лицом, аккуратно одетая и спросила, не найдётся для неё работы в конторе.
- Здесь не контора, а управа, – скривившись, ответил Юрский. – Вас прислала биржа?
- Нет. Сама пришла.
- Кто Вы? Какое у Вас образование и есть ли документы?
Женщина открыла сумочку, собираясь достать документы. Юрский весь сжался. В первые дни оккупации и немцы, и их приспешники опасались партизан. Ему показалось, что женщина явилась, чтобы его убить. Сейчас она достанет оружие и выстрелит. Но женщина вынула какие-то документы и положила их на стол. Юрский, успокаиваясь, начал с ними знакомиться.
- Сидайте, пани, – Юрский перешёл на украинский. – Побалакаемо.
- Я не знаю украинского, – сообщила женщина и села на стул у стены.
- Кто Вы? – повторил вопрос Юрский. – Как оказались в Ворошиловграде? В паспорте одна фамилия, в справке поселкового Совета – другая. У детей – разные фамилии…
- Я беженка, – пояснила женщина.
- От кого и куда бежали?
- Бежала от красных к немцам. Когда красноармейцы уходили всем предлагали эвакуироваться, но нам попалась машина, ехавшая в Ворошиловград, и я с детьми приехала в ваш город.
- Чем Вам не угодили красные, и почему потянуло к немцам? Попытаемся разобраться в Ваших фамилиях. Как Вы из Ленинграда попали в Родаково? Давайте всё по порядку…
- По какому порядку? – спросила женщина.
Юрский, начиная терять терпение, заглянул в лежащий перед ним паспорт, зло спросил:
- Вера Адамовна, Вы, что забыли, зачем и куда пришли? Или пусть гестапо с Вами разбирается?
- Воля Ваша, господин начальник. Зачем пришла – сразу сказала. Вопросов Вы задали много. Я не знаю, с каких начинать…
- Начните с первого: – Кто Вы на самом деле? Почему столько фамилий и зачем прибыли в Ворошиловград? Ну и на другие вопросы…
Женщина устроилась поудобней и начала свой рассказ:
- В паспорте написано, что я родилась в Петрограде. Так оно и есть. Родители – дворяне. Гуржевские. Отец – офицер, воевал в Германскую и в белой армии воевал, а когда Деникина разбили, он приехал в Петроград за нами. Хотел бежать за границу, но его большевики арестовали и расстреляли. Всё рассказанное больше знаю со слов мамаши. Когда отца расстреляли, мне было восемь лет. Мы остались жить в нынешнем Ленинграде. О своём происхождении и о расстреле отца помалкивали. После школы окончила бухгалтерские курсы и начала работать. Познакомилась с одним человеком. Родила от него девочку, но он расписаться не захотел и исчез. К тому времени мать жила с другим мужем. Поляком Цадисом. И я взяла его фамилию. За несколько лет до войны я сошлась с немцем Вальтером Курстом. Родила от него мальчика. Когда война началась, Вальтера арестовали как немца и я о нём больше ничего не слышала. Арестовали и его отца. И сослали в Казахстан. До отъезда из Ленинграда успела получить от него письмо…
Свою историю Вера Адамовна рассказывала, мешая правду с вымыслом, так как считала для себя выгодней. Врала она об аресте Вальтера Курста. Курст – немецкий коммунист, после нападения Германии, сам записался в Красную Армию. О его судьбе Вера Адамовна действительно ничего не знала, ибо с Курстом разошлась за год до начала войны. Об отце Курста сказала правду. Она продолжала:
- Отчим умер до войны, а мама во время блокады. Меня с детьми и другими ленинградцами вывезли из города на ближайшую станцию. Там я познакомилась с Андрейченко. Он работал каким-то начальником в депо и имел бронь от призыва в армию. Потом бронь сняли, а он служить в Красной Армии не хотел и повёз нас к родственникам в Родаково. Там его поймали и судили как дезертира, а я устроилась бухгалтером в Заготзерно…
- Теперь мне понятно, почему Вам не нравятся красные, и тянет к немцам – прервал Юрский затянувшееся повествование Цадис-Андрейченко. – Объясните, почему у дочери фамилия Андрейченко?
- Когда мы приехали в Родаково, мой второй…
- Уже третий, – поправил её Юрский.
- Пусть третий, – согласилась женщина, – через знакомую в поселковом Совете раздобыл свидетельство на наш брак и записал дочку на свою фамилию. Я думала, что в Ворошиловграде легче устроиться. Живу в Каменном Броде. Снимаю комнату у одной женщины. За детьми присматривает хозяйка дома.
- Чем платите? – полюбопытствовал Юрский.
- Дарю свои вещи, – объяснила Цадис-Андрейченко.
Вера Адамовна заинтересовала Юрского, и он решил взять её на работу. Но не в управу, а старшей учетчицей в пункт переписки населения Климовского района (ныне Ленинский).
- Смогу ли я? – спросила Вера Адамовна.
- Сможете. Ничего сложного. Вопросы для переписи подготовлены. Их уже печатают. Учетчиков подобрали из учителей. Помещение найдено. Оборудовать Вам его помогут. Будем платить за работу, а потом… Потом посмотрим. Не исключено, что Вас могут взять в штат управы.

Во время переписи Вера Адамовна старалась, как могла, а Юрский сдержал слово. В августе 42го в управе появилась новая сотрудница Вера Адамовна Цадис-Андрейченко. Её оформили заместителем начальника паспортного стола, а позже она возглавила, ею же созданную «Горсправку».

Глава 7. Будни захваченного города

Жители Ворошиловграда привыкали жить по-новому. Вернее – выживать.
Куда не повернись – одни проблемы и сложности. Нет электричества. Где брать свечи и керосин? Не работает водопровод. Где брать воду: для приготовления пищи, умывания, купания, стирки? Хорошо если речка рядом или во дворе колодец. А если до речки далеко и нет поблизости колодца? И в доме, одни старики и дети… Как чистить уборные? В городе появились подводы с бочками но, крепкие старички, за вывоз нечистот требуют большие деньги. Где брать деньги?! Но самая сложная проблема – чем питаться. Что есть? А есть нужно каждый день. И взрослым, и детям. Скудные запасы продовольствия таяли. К тому же «помогали» немцы. То сдай им излишки или солдаты всё, что увидят – отберут. И вещи, и продукты, и живность. Не отдашь – «за непослушание - расстрел».
Поликлиники и больницы закрыты. На столбах объявления: вызов врача на дом – одна цена, за операцию – побольше. Разные стрижки – разные цены.
Днём Генка шастал по городу, а вечером об увиденном рассказывал Анисимову. Ходил он и на биржу.
- Народу там, Петрович, полно, очереди – большие. Люди регистрируются. В основном – женщины. Мужики тоже попадаются. Но работу дают немногим. Что за работа?! Окопы рыть. Траншеи – на окраинах. Чинить дороги. Разбирать завалы в центре города. Платят копейки. Если ещё платят. Я, в очереди, сидел рядом с одним дядькой. Он к нам ещё до прихода немцев добрался. Оттуда, куда они раньше пожаловали. У них тоже биржа работала. Они её «чёрной» называли. Почему «чёрной» я не понял, но дядька объяснил – на ухо – что биржи немцы организовали, чтобы людей покрепче присмотреть. А потом их в Германию отправить. Как рабов. Пусть бесплатно тянут на ихний фатерлянд. Я у него спросил: зачем ты на биржу притащился? Отвечает: пришёл послушать, о чём публика толкует. Регистрироваться не собираюсь и тебе не советую. Я его послушал и ушёл.
- В управу ходил? – спросил Анисимов у Генки. – Что в управе?
- Что в управе? Как и на бирже, народ толкается. Выяснил куда мне надо. Занял очередь к начальнику паспортного стола. Очередь дошла – зашёл. Сидит – морда красная. Улыбается. В вышитой рубашке. В кабинете самогоном воняет. Видно с утра набрался. Спросил про пропуск за город. Он объяснил, что пропуск выдаёт комендатура, но лучше туда не соваться. Немцы их населению не дают. Боятся партизан…
- Что собираешься делать? – спросил у Генки Анисимов.
- Не знаю. Ещё по городу пошляюсь. Схожу на рынок. За одним фраером должок остался.
На завтра, вечером, Генка делился новыми впечатлениями:
- На улицах народу не видно. Только полицаи и немецкие патрули. На рынке людей мало, а продуктов ещё меньше. Местные понемногу торгуют, но цены – сказать страшно. На рынок продукты везли из сёл, а теперь колхозников в город не пускают. Да они и сами не суются. Немцы у них по дороге всё отбирают. Побывал на толкучке. Потолкался. Там людей побольше. Всё продают: вещи, утварь, посуду, ценности. Все продают, никто не покупает. Предлагают менять на продукты. И не покупают, и не меняют. Вот такие дела – закончил отчёт Генка. И добавил: фраера не нашёл. Схожу ещё раз. Ты, Петрович, не голодный? Нет, а я пойду, похамаю и дрыхнуть. Всё равно вечером не выйти.
Генка ушёл к себе, а Анисимов перебирал в уме услышанное. Беспокоило его, то обстоятельство, что Генка по вечерам торчал в доме. А если связной явится?
Пока никто не появлялся

Глава 8. Чем озабочен военный комендант?

Положение в городе не тревожило полковника Ринге. Никто не нападал на немецких солдат, ничего не взрывалось. Изредка появлялись листовки призывающие горожан к сопротивлению захватчикам. Листовки доказывали то, что и без них знали немцы: в городе действуют агенты большевиков. Но гестапо занималось обычным делом. Активные и пассивные враги «нового порядка» вычислялись и арестовывались.
Комендант знал: в районах обстановка беспокойней. Шевелились партизаны, нападали на немецкие гарнизоны. Кое-где активно действовало подполье. Например, в Краснодоне. К Краснодону постоянно приковано внимание Леонара Фельцке – шефа военной разведки.
Дела соседей фельдкоменданта не волновали. Его беспокоило другое. Он не мог выполнить одно из главных требований фюрера. Каждый немецкий офицер, представляющий власть в оккупированном городе, любом населенном пункте обязан провести «Акцию». Под ней подразумевалось очищение территории от евреев. К началу сорок второго года все концлагеря набиты до отказа. Вывозить евреев некуда и, как считал фюрер, незачем.
«Акция» предусматривала их поголовное истребление. Чем быстрее – тем лучше. Для успешного выполнения желания фюрера и приказа высшего командования необходимо знать, где и сколько проживает евреев.
Давая указание бургомистру провести перепись населения Ринге надеялся выявить количество и адреса евреев живущих в городе. Встречаясь с Азаровым и Юрским, он об этой, своей, главной цели умолчал. Русским – решил комендант, - не обязательно знать о его планах. Для успешного проведения «Акции», её подготовку следовало вести в режиме полной секретности. Ринге не был уверен в том, что Азаров или Юрский не проболтаются о готовящемся уничтожении евреев.
Результаты переписи расстроили коменданта. Его затея провалилась. На перепись явилось не больше девятисот евреев. Осведомители доносили – их в городе гораздо больше. Чтобы как-то оправдаться перед командованием, Ринге решил вину в затягивании «Акции», переложить на управу. Азаров и Юрский снова вызваны в комендатуру.
В кабинете коменданта те же: Вербец и Клюге, но вместо юного лейтенанта-переводчика рядом с комендантом сидела молодая, эффектная блондинка. Она переводила Азарову слова коменданта. Ринге винил управу в плохой подготовке и проведении переписи. В плачевном её результате. Азаров кивал головой не смея возразить коменданту, а Юрский, не нуждавшийся в услугах фройлян, набрался смелости и отвечал коменданту. Нет, он не спорил с комендантом. Вежливо объяснял, почему на опись явилась только часть населения, несмотря на приказ коменданта.
- Господин комендант, - говорил Юрский, – управа сделала всё возможное: нашла помещение для пунктов переписи, обеспечила их переписчиками, подготовила вопросы. При этом учтены пожелания господина коменданта. В анкетах имелись вопросы о преследовании горожан большевиками, о согласии или несогласии сотрудничать с оккупационными властями. Следует заметить, – продолжал Юрский, – это моё мнение – ответы не были искренни. Некоторые, заполняя анкеты, спрашивали, как они должны сотрудничать, и будут ли они за это получать карточки на хлеб и другие продукты. Те, кто помогал, заполнять анкеты не могли дать вразумительного ответа. Если откровенно, то и я бы не ответил…
Комендант перебил Юрского:
- Если и Вы не могли ответить, то следует подумать на своём ли Вы месте...
Юрский пропустил мимо ушей реплику коменданта и продолжал:
- Признаюсь, мы не ждали, что Ваш приказ выполнят все горожане. Конечно, мы понимали, что в пункты переписи не придут коммунисты, советские руководители, сотрудники НКВД и милиции. Господин комендант понимает, что управа лишена возможности заставить всех горожан прийти на перепись…
Ранге надоело слушать оправдания Юрского, тем более, что комендант всё о чём говорил Юрский знал не хуже его.
- Заканчиваем, – сказал он руководителям управы. – Дальнейшие указания передает господин Вербец. Вы свободны. И, Вы, фройлян – добавил он, повернувшись к переводчице и тихо: - передайте фрау Марте: через полчаса я поднимусь к себе.
Комендант продолжил совещание с оставшимися в кабинете Клюге и Вербецем.
- Как Вы считаете, господин майор, не следует ли нам воспользоваться опытом наших коллег.
- Что Вы имеет в виду, господин комендант? – спросил Клюге.
- Я имею в виду организацию еврейской общины. Чтобы они сами себя пересчитали, – объяснил Ринге.
Клюге и Вербец согласились с предложением полковника.
- В таком случае, господин Вербец, поручите управе подобрать подходящих евреев и, в ближайшее время, с их помощью, создать общину. Управа пусть готовит из того, что имеет нужные нам списки. Для комендатуры и для вашего ведомства, господин Вербец. О выполнении приказа докладывайте мне или майору.
Вербец встал, выбросил руку в фашистском приветствии и отбыл. За ним покинул кабинет Клюге.
Ринге, в предчувствии вкусного ужина, поднялся на второй этаж и прошел в квартиру, которую занимал вторую неделю.