Писатель Платон Беседин — о политическом и метафизическом смысле «Конца прекрасной эпохи»

Платон Беседин. Фото из личного архива

Алексей Балабанов устами героя-таксиста в культовом фильме «Брат-2», возможно, сформулировал главный вопрос российского кинематографа как отражения реальной жизни: «А где твоя Родина, сынок?» Случилось это в начале нулевых, когда голодные, холодные, кровавые, но очень интересные девяностые развеяли прах останков советских динозавров. Борис Ельцин отплясал, партийные бонзы умерли и сам кинематограф, зиждившийся на раскрошившемся наследии СССР, стал новым. Хорошим или плохим — вопрос дискуссионный, но то, что новым — безусловно.

И режиссеры, получившие кое-какие деньги (сначала от меценатов, а после от государства), занялись поиском новой России, воссоздавая ее из имеющегося материала и заглядывая в прекрасное/жуткое далёко. Страна предстала воровской, как в «Бумере» Петра Буслова. Православной, как в «Острове» Павла Лунгина. Патриотической, как в фильмах Вячеслава Хотиненко. Симфоничной, как в эпосах Никиты Михалкова. Гламурной, как в «Глянце» Андрея Кончаловского. Западно-калькированной, как в бедовых комедиях. Или потерянно-обреченной, как в недавнем «Левиафане» Андрея Звягинцева.

Нащупать Родину, спроецировать, осмыслить — вот те задачи, которые решали новые российские режиссеры, от настоящего обращаясь к прошлому, исследуя одну из пяти, по Николаю Бердяеву, Россий: киевскую, татаро-монгольскую, московскую, петровско-имперскую и советскую.

С последней, правда, всё было достаточно однобоко. Камера фокусировалась главным образом на мутно-красной действительности, и оттуда веяло застенками лагерей, плесенью коммуналок и дешевым пойлом. Тон, заданный тем же Балабановым в фильме, деклассирующем Божий замысел, «Груз 200», сохранялся неизменным долгие годы. Попытки же возвысить, вытянуть за уши позитивно-советское выходили убийственно-приторными, как агитационный листок.

В новом черно-белом фильме Станислава Говорухина «Конец прекрасной эпохи» несколько иная, более человечная, что ли, история. Данное кино — прежде всего весьма внятный ответ на балабановский вопрос о Родине. Да, она здесь, в красной печи, где из закаленной стали создавались бесстрашные герои, ведомые великой Советской мечтой.

Критики, написавшие о фильме Говорухина, поспешили заявить, что под прекрасной эпохой понимается оттепель, а ее конец декларируется в фильме. На то, мол, указывает и нарезка архивных кадров в начале фильма (полет Юрия Гагарина, выступающие Булат Окуджава, Белла Ахмадуллина, поющий Владимир Высоцкий), заканчивается же она истерикой Никиты Хрущёва в Манеже: «Теперь уже не оттепель, не заморозки, а самые жестокие морозы».

Дальше, собственно, начинается фильм. Ленинградец Андрей Лентулов, роль которого — и это его дебют в большом кино — досталась сериальному актеру Ивану Колесникову, получает предложение стать корреспондентом газеты «Советская Эстония» в Таллине. Предложение звучит в пивной, за окошком идет снег. Не связанный ни чем и ни кем Лентулов быстро соглашается. Эта несвязанность, мифическая свобода как типовое состояние героя, довлеет над ним на протяжении фильма.

Название кино Говорухин позаимствовал у Иосифа Бродского, сюжет создал по мотивам «Компромисса» Сергея Довлатова. Тем любопытнее смотрится происходящее на экране, потому что в основе его — дух, плоть Отчизну покинувших. Оттого некоторые критики, главным образом либерального толка, сразу же задались вопросом: «Живи Довлатов, Бродский сейчас — уехали бы они в эмиграцию?»

На деле вопрос необходимо ставить иначе: «Вернулись бы Бродский с Довлатовым в нынешнюю Россию?» В фильме Говорухин тянет линию от прошлого к настоящему, вопрошая: «А что, собственно, изменилось с тех пор? Было ли так плохо, как стращали? И каково теперь? Каков человек тогда и каков сегодня?»

В «Конце прекрасной эпохи» не так много исторического антуража, как, например, в «Сибирском цирюльнике» Михалкова или «Царе» Лунгина. Дело не только в скромном бюджете кино, снятом на государственные деньги, но и в намеренной режиссерской концентрации на человеческих типажах, судьбах; своего рода классическое полотно с говорящими персонажами вроде грибоедовских Молчалина и Скалозуба. Эти люди существуют в типовом ландшафте, который, похоже, есть, был и будет, будто эпоха не кончилась, никуда не ушла, а лишь мимикрировала.

Дмитрий Быков, относительно недавно разразившийся резкой статьей о Сергее Довлатове как писателе для обывательских масс, акцентирует внимание на двух главных довлатовских эмоциях — скуке и раздражении, сменяющих друг друга. Однако именно они в реальности и довлеют над персонажами жизни, подражающей, вспоминая тезис Уайльда, искусству. Она тосклива, сера, однообразна, как ноябрьская хлябь.

Однако при этом в «Конце прекрасной эпохи» альтернативой ей фоном создается мечта, которая, впрочем, всё равно не срабатывает, не оживляет черно-белый мир, где «человек, обреченный на счастье» выменивает ее на так называемую свободу, о которой столь презрительно и точно отзывается милиционер, сыгранный Сергеем Гармашем. Свобода без возможности определять, что есть хорошо и что плохо. А дальше — та же советская пропаганда, только наоборот.

Говорухин, конечно, размышляет не о духе времени, а о человеческой природе в принципе (вспоминая того же Довлатова: «Мы во всём виним товарища Сталина, но кто написал четыре миллиона доносов?») и, по сути, манифестирует главное: человек не изменился; смотрите, он всё тот же ищущий спасительную щель между подлостью и совестью, за которой цапающий волчий капкан. И Таллин с его сытой жизнью, девушками в мини-юбках, битловскими мелодиями — мир иной, лукаво-завлекающий, манящий, где надо делать идеологический, а, возможно, даже эсхатологический выбор, потому что компромисс тут в принципе невозможен.

Это не столько конец эпохи, сколько утрата мечты. Мечты советской. Той, которой жила огромная страна грандиозных свершений и неограниченных возможностей. Той, где, вспоминая слова товарища Сталина, государство поддерживало, единственное в мире, не кулаков и богатеев, а трудящихся. Той, которой симпатизировали сотни выдающихся умов Европы, видя в ней поле величайшего эксперимента в истории. И не случайно в начале фильма звучит песня: «Страна героев, страна мечтателей».

Но всё кончилось, оборвалось, как только стране, а после и миру явили оборотную сторону мечты, тот застенок, что скрывался за ней. И тогда Утопия, новая земля обетованная для трудящихся, где, как заметил Ленин, рождался герой, заряженный на подвиг, готовый принести себя в жертву во имя победы, перестала существовать. А вместе с ней перестали существовать и сами герои.

В «Конце прекрасной эпохи» их нет и быть не может. Как нет праведников и злодеев. Только обычные, усредненные люди, своей обычностью и усредненностью приговорившие Советскую мечту. Фильм Говорухина — не стон, не ностальгия, не приговор эпохе — нет, это печальное сказание о Мечте.

А еще — предупреждение, навет тем, кто живет сегодня в новой России, пробудившейся ото сна после крымского чуда 2014 года, когда миллионы новых людей пришли в государство, ведомые сердцем, преобразившие действительность идеалом. Сначала они, а после их новые соотечественники ответили: «Здесь наша Родина».

Ответил и сам Станислав Говорухин, почти в 80 лет остающийся актуальным режиссером, от России советской отсылающий к России крымской, которую ни в коем разе нельзя приговорить, как показано в фильме, с одной стороны, чиновничьим, канцелярским ханженством, лицемерием, с другой — абсолютной безответственностью, равнодушием, которые рискуют казнить другую мечту, Русскую, и тем самым на корню зарубить, возможно, еще одну прекрасную эпоху.