Беседа с ученым и писателем Гретой Ионкис

Грета Ионкис – интересный человек. Интересно слушать ее лекции, читать ее книги, многочисленные статьи и эссе. И, конечно же, интересно с ней общаться лично. О ее жизни, судьбе и творчестве можно написать целую книгу. Хотя почему «можно»? Такая книга уже написана. Называется она «Маалот. Ступени. Stufen» (Изд-во «Алетейя», СПб, 2004), и автор ее – сама Грета Ионкис. Она – филолог, профессор, доктор… Четверть века (с 1969 до 1994 г.) заведовала кафедрой русской и зарубежной литературы Кишиневского пединститута, преподавала историю мировой литературы, по ее выражению, от Гомера до Превера. Уже будучи в Германии, победила в конкурсе сетевой литературы Art-Lito 2000 по номинации non fiction. Биография Греты Ионкис включена в справочник Кембриджского биографического центра «Кто есть кто в мире женщин». В 1991–1992 гг. она избрана этим центром Человеком года.
– Скажите, Грета, какие этапы своей жизни вы считаете судьбоносными?
– Самыми важными были аспирантские годы в Москве, совпавшие с хрущевской оттепелью. Из событий – рождение сына: единственного, желанного, любимого. Переезд в Германию – тоже значительная веха. Он дался мне нелегко, хотя, узнав, что мой отец – берлинец, я мечтала об этом всю жизнь. Здесь я почувствовала себя много свободнее, стала писать без внутренней цензуры, творчески раскрепостилась. Но первым судьбоносным решением было решение после школы поехать в Москву поступать в институт.
– Не страшно ли было девочке из Корсакова-на-Сахалине с такими именем и фамилией ехать в Москву поступать в МГУ? Вы трезво оценили ситуацию?
– Да нет, конечно же. Если бы я не была наивной девочкой, а трезво представляла тогдашнюю ситуацию, я бы, скорее всего, не поехала в Москву. Ведь я даже окончательно не решила, кем быть – химиком или филологом. В последний момент предпочла литературу. Но в МГУ меня сразу «поставили на место», несмотря на то, что я как золотая медалистка, казалось бы, имела право быть принятой в любой вуз без экзаменов. Однако после краткого собеседования мне дали от ворот поворот. И тогда я поступила на филфак в педагогический институт, о чем, кстати, не жалею. В Москве было три пединститута. Наш – МГПИ им. Ленина – головной, а факультет наш вскоре прозвали «поющим»: я еще застала Визбора, Якушеву, училась на одном курсе с Кимом, Вахнюком. Все они – наши славные барды.
– Кем вы считаете себя в первую очередь: ученым, преподавателем, литератором?
– Провести жесткое разделение не получится. Уже в студенчестве меня влекла исследовательская работа, и я ею занимаюсь до сих пор. Но я не стала академическим ученым. Хотя рубеж «высокой науки» – докторскую диссертацию об английской поэзии 1910–1930-х гг. – я взяла, оказавшись первооткрывателем в нашей стране. В то же время, будучи преподавателем, я научилась говорить просто о сложном. Моим уделом стала научно-популярная литература, а ныне – эссеистика.
– Вы преподавали в школе, в институте. Что для вас означает понятие «учитель»?
– Учитель не только передает знания, но и готовит учеников к жизни. Он старается приобщить их к кругу своих мыслей, интересов. Через свой предмет он помогает им познать мир и, конечно же, учит добру. Но хорошие школьные учителя – штучный товар. А разговор о профессуре занял бы слишком много времени.
– Если бы было возможно вернуть прошлое, кем бы вы больше хотели стать: учеником или учителем?
– Наверное, всё-таки учителем. Есть что-то такое в моем характере. Но я сама постоянно учусь. Эти два процесса – обучение и учеба, по-моему, неразделимы.
– Вы называете себя шестидесятницей. А что вы понимаете под этим?
– Я – дитя своего времени. В отрочестве и ранней юности я верила в справедливость советского строя. Шестидесятые годы открыли глаза на преступления сталинского режима, которые я напрямую связала с трагедией моей семьи и возненавидела Сталина. «Оттепель» разбудила в нас несогласие с тоталитарным режимом, дала надежду на то, что страна заживет по иным канонам. Мы еще верили в восстановление ленинских норм. Прошло время, рухнула и эта иллюзия, но это случилось много позже. Я осталась верна нашему студенческому и аспирантскому братству, поныне поддерживаю связи с некоторыми из друзей-единомышленников. Шестидесятников сейчас ругают как идеалистов. Идеализм, конечно, был им присущ, лучшие из них были людьми с чистым сердцем.
– Вы – профессор, доктор наук, ваша биография включена в справочник «Кто есть кто в мире женщин». Как вы считаете, какие черты характера помогли вам достичь этого?
– Скорее всего, моя «удручающая организованность», по выражению моей научной руководительницы. Я – человек целенаправленный: если берусь за что-то, то довожу до конца, работаю через не могу. При этом педантизм и занудство мне чужды.
– Вы долго и упорно искали следы своего отца Вилли Риве, гражданина Германии, арестованного в Союзе в 1937 г. Что это – голос крови, «пепел Клааса»?
– Наверное, «пепел Клааса». Он и сейчас стучит в мое сердце. Мне удалось многое узнать здесь, в Германии. Я нашла в Берлине дом, где отец жил после войны. Я встречалась с его друзьями в Вене. У меня в шкафу толстая папка переписки со многими учреждениями – от загсов до больницы, в которой он умер в 1963 г. Но мне не удалось найти ни его могилы, ни родственников. Недостаточное знание немецкого и здешнего уклада очень затрудняло поиски. Да и времена были такие, что миллионы людей пропали бесследно. А я всё же нашла следы, даже протокол его допроса в гестапо в мае 1938 г. держала в руках.
– У вас была редкая возможность: вы могли выехать в Германию и по немецкой, и по еврейской линии. Что вы предпочли?
– Вначале я подала документы по немецкой линии и получила отказ, поскольку воспитана я была не отцом-немцем, а отчимом-евреем. Увы, я не знала, что от рождения являлась немецкой гражданкой. А в посольстве Германии в Москве, где я побывала трижды, мне никто об этом не сказал. Когда же после распада Союза я вынужденно приняла гражданство Молдовы, немецкие чиновники не без облегчения заявили, что теперь со мной и говорить не о чем: совершив такой шаг, я потеряла немецкое гражданство согласно закону от 1913 г. Так что приехали мы по еврейской линии, преодолев множество препон, поскольку в компьютере значился прежний отказ. В своей книге я рассказала об этой одиссее.
– Вы считаете, что очень важно найти свою среду. Вы нашли ее и во время учебы в институте, и работая в школе на Сахалине, и в институте в Комсомольске-на-Амуре, где 5 лет преподавали, и когда заведовали кафедрой в Кишиневе, и, наконец, здесь в Германии. Как вам это удается?
– Это, конечно, непросто. Но ведь всюду – жизнь. Порядочных и интересных людей не счесть. Отыскиваются они не сразу. В Москве мне просто повезло. Кафедра зарубежной литературы, с которой я связала свою жизнь, была уникальной. Не случайно в книге я уделила ей столько места. И в других городах встречались люди, близкие по духу, в основном – среди коллег. И в Германии сложился круг друзей. Из самых дорогих и близких – прекрасный человек и писатель Владимир Порудоминский и его семья, профессор-историк Яков Межерицкий и его жена, семья москвичей Гали и Эдуарда Козловых. В Кёльне теперь живет с семьей филолог Ирма Сухарева – моя подруга еще по Дальнему Востоку и Кишиневу. Есть у меня друзья и среди немцев.
– Вы уже полностью интегрировались в эту жизнь? Как интеллигентному человеку интегрироваться в новую среду?
– В отношении людей моего возраста можно говорить лишь об адаптации. Я адаптировалась лишь отчасти, мешает отсутствие хорошего немецкого языка. Потому первый совет: все силы на овладение языком! В Германии, особенно в Кёльне, для интеллигентного человека открываются огромные возможности: прекрасная филармония, почти бесплатные концерты в консерватории, выставки, музеи, библиотеки, в том числе и по иудаике. Главное – не складывать крылышки, стараться чем-то заниматься, найти себе дело.
– Вы часто читаете лекции в различных городах Германии. Это ваша инициатива или вас приглашают?
– Начиналась лекторская работа по моей инициативе. Я стала дважды в месяц читать при кёльнской общине цикл лекций «По ступеням немецкой культуры» (мой посильный вклад в дело интеграции). Параллельно в «Литературной гостиной» выступала с темами, связанными с еврейством. Первая лекция, помнится, была посвящена поэзии Х.-Н. Бялика. Видимо, о моих выступлениях узнали в других общинах и начали приглашать, оплачивая проезд. Так я объехала множество городов, а в некоторых – Бонне, Ахене, Вюрцбурге, Кобленце, Мюнстере, Берлине, Мюнхене – побывала не один раз. Благодаря этому круг моих знакомых и приятелей расширился, и представления о Германии стали богаче.
– Когда вы получаете большее удовольствие: когда собираете материал, пишете статью или читаете лекцию?
– Я люблю «копать». Когда нахожу что-то новое, интересное, меня переполняет желание поделиться своими открытиями. Как? Через лекцию! Первыe слушатели – друзья и муж, Исаак Ольшанский. Он – технарь, у него аналитический ум, так что он и советчик неплохой. Стараюсь всё делать в удовольствие.
– Грета, Вы подвержены ностальгии? Вы ездите в Россию, Молдавию?
– Не скажу, чтобы она меня изглодала. Ностальгия – это не только тоска по родине, но и тоска по прошлому, когда мы были молоды, и поэтому нам было хорошо. Но ведь прошлого не вернуть. Утраченное время можно воскресить на бумаге. В какой-то мере я это и делала, когда писала «Маалот». В Москву и Кишинев езжу. В Москве – друзья-единомышленники, о книжных магазинах, театрах, выставках и говорить нечего. А в Кишиневе меня ждут любимые внучки, кое-кто из коллег. Там – дорогие могилы.
– С кем из знаменитых людей вы бы хотели познакомиться?
– Когда-то я сожалела, что не вступила в переписку с Ричардом Олдингтоном, о романах которого писала кандидатскую диссертацию. Он тогда еще был жив. Я же была застенчива, не уверена в себе, к тому же мы все были «под колпаком». Позже участвовала в издании собрания его сочинений в 4-х томах, но он к тому времени уже умер.
– Ваше определение классической литературы?
– Это литература, выдержавшая испытание временем. Гомер – классик и Бальзак – классик. Классики Гёте, Пушкин, Толстой… Время – лучший критик.
– Астрид Линдгрен знают во всех странах, но Нобелевскую премию по литературе она не получила. Михаил Булгаков не был членом Союза писателей, Гегеля не приняли в Королевскую прусскую академию. Почему, как вы считаете?
– Каждый приведенный вами пример заслуживает особого разговора. И я могла бы этот ряд продолжить. Первым вспомнился Бальзак. Наверное, потому что я о нем книгу писала. Премии, в том числе и Нобелевская, не всегда находят своих героев. Здесь часто вмешивается «Eго Величество случай». Политические мотивы также влияли на выбор лауреатов. А уж присвоение Нобелевской премии мира Арафату иначе как дискредитацией самой идеи премии и не назовешь.
– А почему сегодня Конан Дойла знают больше, чем Диккенса, а Дюма – больше, чем Гюго?
– Первые больше отвечают требованиям масс-культуры, они проще и занимательнее, их книги динамичнее, в них меньше морализаторства. Гюго готовы воспринять, но через мюзикл «Нотр-Дам». А happy end у Диккенса – это сегодня жуткий анахронизм.
– Вы уже 12 лет в Германии. Что сейчас для вас подпадает под понятие «зарубежная литература»?
– Из-за того, что я пересекла границу, русская литература для меня не стала зарубежной, а немецкая не стала родной. Понятие «зарубежности» для меня связано не с местом моего проживания, а с языком. Русский язык остается для меня родным.
– По каким критериям вы выбираете героев своих исследований, статей и лекций? Почему, например, Мартин Лютер, почему Спиноза?
– В Союзе я считалась специалистом по англоязычной литературе, писала об английской поэзии ХХ в., об Уайльде, Киплинге, Эмилии Бронте, Моэме, но и там позволяла себе расширять круг: написала книги о Бальзаке, Марке Твене, о древнегреческой мифологии. В Германии я избрала другое направление: евреи и немцы в контексте истории и культуры. Этой осенью в Петербурге выходит моя книга с аналогичным названием, в которой собрано около 30 очерков и эссе, написанных за 10 лет. Начала я с времен отца Реформации Мартина Лютера. Мимо этой масштабной и знаковой фигуры не пройти. Всем известен его антисемитизм, но не все знают, что им написан трактат «Иисус Христос рожден был евреем», который прозвучал как гром среди ясного неба. Почему его враги-паписты называли Лютера «полтора жида»? Мне хотелось разобраться в этих противоречиях.
Что касается Спинозы, то я пыталась уяснить, как этот амстердамский еврей повлиял на развитие немецкой классической философии. Ведь не зря Гейне утверждал, что немецкие философы смотрят на мир сквозь очки, отшлифованные Барухом Спинозой. Обратившись к этой теме, я сосредоточилась на взаимоотношениях немцев и евреев Германии. Хотелось узнать, как развивались судьбы этих народов, как пересекалась их история, как еврейская мысль влияла на немецкую и наоборот. Показателен пример Генриха Гейне. Еврей по рождению и воспитанию, он – немец по языку. А язык, слово для поэта – главное. Конечно же, он – немецкий поэт, но и еврейский дух у него очень силен. Он оказался распятым между этими двумя ипостасями, потому эссе о нем я назвала «Голгофа Генриха Гейне».
– Меня поразила ваша статья «От Лорелеи к Освенциму». Страшное название.
– Согласна, страшное. Статья тоже связана с моей темой. Хотелось узнать, откуда тянутся корни бредовой теории нацистов о расовой неполноценности евреев. Поиски привели к романтикам «второго призыва». Это было время вторжения Наполеона в Германию. Немецкие государи, валявшиеся у него в ногах, ненавидели оккупантов и жаждали пробудить национальное самосознание народа. Романтики (Мюллер, Брентано, Клейст) немало тому поспособствовали. Но будить его опасно, поскольку грань между ним и национализмом очень тонкая. На это указывал Гёте. Антифранцузское движение обернулось тевтономанией. Французы ушли за Рейн, и немецкий национализм избрал мишенью евреев – они-то были под боком и со времен крестовых походов служили козлами отпущения. И уже с 1819 г. по немецким землям несется торжествующий клич антисемитов: «Хеп, хеп!» (аббревиатура латинского HEP – Hierusalem est perdita! – «Иерусалим разрушен!» – Г. П.). И кто кричал? Студенты, возбуждаемые профессорами. А били, крушили, ломали, конечно же, граждане попроще.
– Вы 25 лет заведовали кафедрой русской и зарубежной литературы. Ваши работы касались литературных аспектов. И вдруг – материал о Еврейском антифашистском комитете. Или не вдруг?
– Конечно, не вдруг. Свое еврейство я ощущала всегда. Однако проникнуть в мир еврейства поглубже смогла только здесь. И когда приоткрылись материалы, я написала статью «Деятельность и „дело“ ЕАК».
– Темы ваших сочинений разнообразны. Вы можете написать очерк на любую тему? Достаточно владеть методикой подготовки исходного материала?
– Вообще-то как профессионал я могу писать на разные темы, но лишь в той области, которая мне известна, – это литература и история. Кроме того, предмет или герой должны быть мне интересны. Скажем, о развитии автомобилестроения я писать бы не стала.
– Многие ваши работы посвящены жизни замечательных людей. Ваши герои – реальные личности. А вы никогда не пробовали написать произведение с вымышленными героями, судьбами, событиями?
– Нет, не пробовала. Боюсь, у меня не получится. Мне надо отталкиваться от исторических фактов и реальных людей. И меня удовлетворяет то, чем я занимаюсь.
– Вы – специалист по зарубежной литературе. А русской литературой вы занимались?
– Конечно, я же окончила институт по специальности «Русская литература», к тому же я руководила кафедрой русской и зарубежной литературы. Другое дело, что я занималась ей не на глубоком уровне. Правда, пару лет вела спецсеминар «Поэзия Серебряного века в контексте европейской культуры». У меня было преимущество перед многими специалистами по русской и советской литературе той поры: в силу знания английского я видела контекст, т. е. замечала переклички в искусстве разных стран. Наблюдать схожесть было очень любопытно.
– Вы следите за современной литературой России? Кого бы вы выделили?
– Слежу – это громко сказано. Я сейчас читаю мемуары, письма, дневники, они меня больше интересуют, чем беллетристика. Но кое-каких авторов почитываю. Имена эти у всех на слуху: Пелевин, Соколов, Петрушевская, Улицкая…
– Вы смотрите русские фильмы, передачи, читаете газеты?
– Русскоязычные газеты просматриваю и местные, и издающиеся в России. Из Москвы всегда привожу чемоданы книг: и для себя, но еще больше – для общинной библиотеки, которую создал и опекает мой муж. Новые фильмы смотрю в основном по телевидению, передачи – избирательно. Стараюсь не пропустить выступления Радзинского. Всё, о чем он говорит, я знаю, но как это излагает – мастер! Смотрю передачи «Серебряный шар», «Апокриф», «На ночь глядя».
– А хобби у вас есть?
– Ну, если это можно считать хобби, то я люблю фотографировать и радуюсь удачному кадру. Еще я цветы развожу, благо квартира наша – на земле. В крохотном палисадничке вырастила кусты роз. На одном – роскошные желто-оранжевые розы. Настолько великолепные, что ввели кого-то в искушение: увидел, соблазнился и срезал один цветок. Не сломал – срезал, потому я его простила.
– Грета, вы – преподаватель. Какую оценку вы бы поставили своей жизни, своей судьбе?
– Жизнь и судьба – это не совсем одно и то же. От судьбы нельзя уйти. В жизни, возможно, я совершила много ошибок, их уже не исправить. И всё же как личность я, скорее, состоялась, хотя редко была собой довольна, не умела радоваться успехам, что плохо. Стоит ли уже подводить итоги? Мой любимый Сомерсет Моэм написал свою лучшую книгу «Подводя итоги» в 64 года, а после этого прожил еще 20 лет с лишком, и далеко не впустую. Но если ставить оценку прожитой жизни, то думаю, что хорошую отметку я заслужила.