Елена САЗАНОВИЧ

Вообще, Хемингуэй – очень мужской писатель. Ведь, как ни крути, творчество – профессия эмоциональная, женская, хотя – как это ни парадоксально – занимаются ею, в основном, мужчины. И в общем-то численно в ней победили. Но это профессия о бабочках и цветочках. Которые могут порхать и расцветать даже во время войны. Во время страшных бомбежек. И во время голода тоже. Все равно – бабочки и цветочки неизбежны. Хемингуэй же хотел доказать, что это мужская профессия. Всей своей жизнью и своим «телеграфным стилем»… И все же, в конце жизни, он написал «Праздник».

Наверно, через себя и профессию переступить невозможно. Иногда кажется, он жалел, что чисто мужской стиль сделал самоцелью. И даже в чем-то проиграл. И поэтому, возможно, иронизировал над Фицджеральдом. Хотя его талант сравнил с «узором из пыльцы на крыльях бабочки». Иногда подтрунивал над парнями «потерянного поколения», к которым он все же принадлежал, как бы тому не сопротивлялся.

Этот сильный, смелый, дерзкий и крутой американский парень, этот отважный воин и бескомпромиссный политик, которого трудно представить не только без известного блокнота Moleskine, но и без ружья – не важно, военного или охотничьего. Хотя он не раз хотел бросить его и сказать: «Прощай, оружие!». Он, у которого не раз погибали на глазах товарищи, он, который не раз тащил раненых товарищей на себе, прекрасно слышал «По ком звонит колокол». И даже в самые отчаянные и потерянные годы видел, что «И восходит солнце». А там, где «Острова в океане», где непременно виднеется лодка, там только «Старик и море».

Он, у которого не так много было праздников в жизни, знал, что у каждого есть «Праздник, который всегда с тобой»… Величие великого человека в том, что даже после его смерти мы можем уверенно сказать: кому бы он пожал руку, а кому – нет.

Впрочем, нет вопроса, кому бы мог пожать руку Хемингуэй, прошедший почти все войны, выпавшие на его поколение. Некоторые из них мы уже мало помним. Хотя, конечно, должны помнить обо всех войнах. И всегда этот человек-легенда был добровольцем. Он мог и не воевать. Но он выбрал для себя именно такую судьбу. В том числе, чтобы знать правду. И чтобы эту правду потом написать. Поэтому он добровольцем проходит «большие войны». Первую мировую. Хотя это была «не его война». Гражданскую в Испании. И Вторую мировую. Еще и потому, что ненавидел фашизм. В Испании он скажет Илье Эренбургу: «Что такое фашизм я знаю». Он действительно знал. Поэтому смело защищает осажденный фашистами Мадрид. И одновременно шлет смелые правдивые репортажи в американские газеты. Поэтому во время Второй мировой он на своем рыболовном катере преследует немецкие подводные лодки в Карибском море. Вместе с английскими летчиками бомбит гитлеровскую Германию. И со своим отрядом папа Хэм одним из первых входит в Париж. Да, без него не обходится и высадка союзных войск в Нормандии.

Это – правда о Хемингуэе. И о том, как он ненавидел фашизм. Это он одним из первых поставил точный диагноз фашизму в 1937 году на втором Конгрессе американских писателей, куда прилетел из осажденного Мадрида: «Фашизм – это ложь, изрекаемая бандитами!»

И констатировал: «Писатель, примирившийся с фашизмом, обречен на бесплодие». Резкий по натуре, он не пощадит и своих коллег: «В Испании я встречал английских, французских, русских, венгерских, немецких писателей, но не видел писателей американцев!»

Потому, наверное, логичнее было бы обозначить главным в творчестве Хемингуэя роман «По ком звонит колокол» – о войне в Испании. Или повесть «Старик и море», за которую он получил в 1953 году Пулитцеровскую премию, а на следующий год – и Нобелевскую. Но сам писатель был настолько алогичен, что, возможно, предложил бы роман-эссе «Праздник, который всегда с тобой». После таких страшных будней войны ему захотелось «Праздника…» Он бы предложил свою юность, «как бы беден ты ни был тогда». Легкость, которой ему так не хватало. Свою любовь, у которой он попросил прощение. Смысл жизни, который он познавал всю жизнь. И нам уже не узнать – познал ли… Он бы предложил свой Париж, и свои парижские улочки. Где запросто можно было познакомиться с Джеймсом Джойсом. Прокатиться на машине с Гертрудой Стайн. И непременно выпить со Скоттом Фицджеральдом… Он бы предложил «свои дожди», когда каждый год в тебе что-то умирает, когда с деревьев опадают листья, а голые ветки беззащитно качаются на ветру в холодном зимнем свете. Но ты знаешь, что «весна обязательно придет». И свое постоянное чувство голода. И свои замерзающие яблоки, потому что в доме нет дров. Где «ты жил в найденном тобой новом мире…» Чудесный мир, который дарили тебе русские писатели. Сначала русские, а потом и все остальные. Но долгое время только русские…

Это – Хемингуэй? Это – тот человек, кем он, возможно, хотел быть, но так и не стал. «Праздник…» всегда стоял отдельно. И отдельно, наверно, лежит на книжных полках. И все же лучше знакомство с мощным Эрнестом Хемингуэем начать именно с него. И тогда другие произведения, очень лаконичные, отточенные, скупые, приобретут иное понимание.
«Праздник, который всегда с тобой», возможно, совсем не основной в творчестве писателя. И так не похож на самого писателя. И на его творчество. Здесь искусство удачно гармонирует с искусом. Стиль со стильностью. Образы с образностью. Здесь другой язык, запах, вкус. А чувства не отделить от чувствительности. И главное – простота и глубина. И – юмор. По «Празднику» точно не скажешь –  это типичный Хемингуэй. Это, скорее, Фицджеральд. Или Ремарк. Впрочем, что еще нужно для праздника? Чтобы он всегда оставался с тобой. До конца.

Самое поразительное, кажется, что «Праздник» написал очень молодой человек. У которого еще все, все впереди. При том, в то время Хемингуэю было уже почти 60. И все, все было позади. И уже много лет он жил на Кубе. И уже позади были войны, тяжелые ранения, несколько неудавшихся браков и тысячи разочарований. И обвинения США в дружбе с Фиделем Кастро. И в связях с революционной Кубой. И слежки ФБР. А впереди – психиатрическая клиника и такая быстрая и неразгаданная смерть.

И все же лучше начинать с конца его жизни, когда он увидел «Праздник». Условно говоря, это первое его произведение. И последнее одновременно. А потом уже можно идти к его юности, когда он был на войне… Хемингуэй начинается с конца. И в этом тоже его сила. И его единственная правда, которой он всю жизнь сопротивлялся.

Он сам был из «потерянного поколения». Термин, который появился благодаря ему. Сначала в литературных разговорах. И уже позднее в «Празднике». Хотя придумал его не Хемингуэй. И не Гертруда Стайн. А хозяин гаража, у которого молодой механик, переживший войну, не захотел исправить автомобиль Гертруды. И хозяин бросил ему в лицо: вы все – потерянное поколение… Уже никто не помнит имя механика, имя хозяина гаража, название этого гаража. А термин живет. Самый известный термин в литературе ХХ века. Великолепный термин, как заметил Хемингуэй. Для всех (наверное, увы) поколений… Хотя это Ремарк был потерянным и растерянным. Это Фицджеральд был потерянным и растерянным. А Хемингуэй… Это была сила! И все-таки. Все-таки, возможно, при всей своей силе, он был самым растерянным и потерянным. И потерянное поколение – это в первую очередь про него…

Хемингуэй, в речи при получении Нобелевской премии (на которую он так и не приехал, хотя потом эту речь опубликовали) завил: «Жизнь писателя, когда он на высоте, протекает в одиночестве… Избавляясь от одиночества, он вырастает как общественная фигура, и нередко это идет во вред его творчеству. Ибо творит он один, и, если он достаточно хороший писатель, его дело – изо дня в день видеть впереди вечность или отсутствие таковой…» Хемингуэй видел вечность. И писал о ней. В вечности он и остался. На высоте. В одиночестве. Как и еще 99 писателей, которые потрясли мир.

Елена САЗАНОВИЧ

http://wmeste.by/?p=34228&fbclid=IwAR02277nQakyuTdPESqZureYuoKHEs_0GZ52yPjs8gd7XVmhtsObHB1uYj8