Из книги судеб. В истории отечественной литературы имя Константина Симонова (1915–1979) занимает особое место. И это неудивительно! Поражает его творческая многогранность: поэт, прозаик, драматург, сценарист, журналист, переводчик. И всё – в одном лице. Характерной особенностью творчества Константина Симонова, по сути, на протяжении всей его жизни являлась верность военной теме. Думается, это не случайно, поскольку Константин (Кирилл) Симонов родился в Петрограде в офицерской семье, где понятие воинского долга и офицерской чести было в почёте.

Из многочисленных опубликованных биографий К. Симонова известно, что начал печататься он в 1934 г., а в 1938 – окончил Литературный институт им. Горького. В период боёв с японскими войсками на р. Халхин-Гол впервые был военным корреспондентом – газеты «Героическая красноармейская».

С первых дней Великой Отечественной войны Константин Симонов находился в действующей армии: был собственным корреспондентом газет «Красная Звезда», «Правда», «Комсомольская правда», «Боевое знамя» и др. Побывал на всех фронтах, а также – в Румынии, Болгарии, Югославии, Польше, Германии, был свидетелем последних боев за Берлин. Он видел войну вблизи, все её тяготы и невзгоды, кошмар поражений и радость побед, смерть и героизм солдат и офицеров. Именно поэтому его произведения о войне столь правдивы, информативны, ярки и впечатляющи. Среди них наибольшую известность приобрели романы «Живые и мертвые» (1959), «Солдатами не рождаются» (1964) и «Последнее лето» (1971). Они экранизированы. Большую документальную ценность имеют мемуары Симонова «Дневники военных лет».

Примечательно, что события войны, которая, безусловно, наложила глубокий отпечаток на всю его последующую жизнь и творчество, не отпускали Симонова до последнего часа. Как известно, после смерти останки его были кремированы, а прах, согласно завещанию, развеян на Буйничском поле под Могилевом, где в 1941 году ему удалось выйти из окружения.

Разумеется, немало можно было бы сказать о Симонове как организаторе литературного процесса в стране, о его общественной и государственной деятельности, но все эти факты достаточно широко известны.

Хотелось бы подчеркнуть следующий факт: в годы Великой Отечественной Константином Симоновым были написаны удивительные стихи, в том числе и лирические, которые волновали, волнуют и, несомненно, будут волновать души многих поколений правдивостью, искренностью и любовью…

* * *
Всё в этом мире неслучайно. И мой жизненный опыт вновь и вновь подтверждает эту сентенцию. В домашней библиотеке у меня хранится книга Константина Симонова «Шёл солдат…» (Москва, 1976), доставшаяся в наследство от отца. В ней Константин Михайлович повествует о простых солдатах, рядовых тружениках Великой Отечественной, ставших кавалерами Ордена Славы трёх степеней, что, по сути, приравнивалось к званию Героя Советского Союза. На второй, титульной, страничке – надпись, сделанная чёрными чернилами: «Дорогой Анатолий Кириллович, примите от меня это на память в знак глубокого уважения». Далее – подпись: «Константин Симонов, 1.VIII.77». Книгу эту писатель-фронтовик Константин Симонов подарил моему отцу, Скорому Анатолию Кирилловичу, ушедшему из жизни 21-го июня 2007 года.

Чем же привлекла известного писателя, поэта, драматурга, по сути – классика советской литературы, замечательного летописца Великой Отечественной войны, мастера фронтовой лирики (вспомним хотя бы поистине общенародные стихотворения «Жди меня» «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины…»), персона моего отца? Ведь это не просто обычная надпись, которую зачастую маститые писатели оставляют на своих произведениях, чаще всего заранее купленных почитателями, жаждущими получить заветный автограф…

Думаю, это закономерно. Детство и юность отца были в полной мере опалены войной: потеряв в военное лихолетье родителей, почти мальчиком он попал Бухенвальд, прошёл через все ужасы фашисткой неволи, принимал участие в подполье, а позже – 11 апреля 1945 года – в восстании, принёсшим победу и столь долгожданную, выстраданную свободу узникам. По сути, отец был тоже маленьким (по возрасту) солдатом той Великой и страшной войны, который также шёл к своей победе…

Его история послужила основой для документального рассказа известного крымского журналиста Николая Плясова «Дорога на Эттерсберг», изданного в 1980-х годах в нескольких номерах одной из крымских газет, а недавно вошедшего в его книгу «Пшённая каша детства» (Симферополь, 2011).* По-видимому, отец при знакомстве с К. Симоновым поведал ему горькую историю своего искорёженного войной детства и юности, что и послужило мотивом для дружеской и трогательной надписи на подаренной книге. Стоит добавить, что отец многие годы был активным членом Советского фонда мира и получил золотую и серебряную медали «За укрепление мира» из рук главы фонда, «настоящего человека», легендарного лётчика Алексея Маресьева. Вспоминаю, как гордился он знакомством с этими выдающимися людьми.

В 1979 году, по прошествии двух лет со времени встречи с моим отцом, К. М. Симонов умер…

* * *

В 2011 году, т. е. более чем через 30 лет после знакомства отца с К. Симоновым, в очередной раз приехав из Киева на малую родину, в Старый Крым (АР Крым), я вознамерился побывать в районе Арабатской стрелки, в Восточном Крыму. По рождению крымчанин, я, дожив до определенных лет, ни разу, к стыду своему, не был в районе Арабата, хотя работать в археологических экспедициях на Керченском полуострове приходилось. В общем-то, мне хотелось поехать туда и раньше, а вот в этот приезд – почему-то особенно. Исправить «историческую несправедливость» вызвался мой товарищ, коллега-археолог Александр Гаврилов, работающий в Юго-Восточном Крыму и великолепно знающий этот регион, его историю и культуру, начиная от глубокой древности вплоть до событий Великой Отечественной войны…

И вот, после недолгих сборов, невероятно жарким июньским днём запылили мы с ним на стареньком авто по степным дорогам в сторону Арабата…

Перед нами расстилалась ровная крымская степь с лёгкими всхолмлениями, населённые пункты встречались нечасто. «А знаешь, – произнес товарищ, – мы сейчас проезжаем по местам, где осенью 1941, а потом с конца декабря 1941 и до весны 1942 года проходили жесточайшие бои наших с немцами, особенно в период Керченско-Феодосийской десантной операции, которая явилась одной из трагических страниц в истории Великой Отечественной. Здесь, куда ни посмотри, братские могилы, а в некоторых из них – тысячи, в том числе – безымянных наших бойцов. Это тех, тела которых удалось собрать и похоронить, а сколько так и остались без погребения… Есть участки земли, которые до сих опасаются пахать, – слишком уж они нашпигованы смертельным металлом…». Я подумал: «Господи, со времени начала войны прошло уже 70 лет, а она, оказывается, совсем рядом…».

Мы свернули на ещё более узкую, слабо наезженную степную дорогу. Близился полдень. Почти прямые лучи солнца жгли нетерпимо, раскаляя металлический корпус машины. Захотелось моря, но до Азова было ещё несколько десятков километров… «А вот сейчас, – сказал мне вдруг Саша, когда позади остался населённый пункт с красноречивым названием Фронтовое, – мы на участке пути, которым в октябре 1941 и в феврале-марте 1942 не раз проезжал Константин Симонов, тогда – специальный корреспондент газеты «Красная звезда», в частности, от с. Карпечь** (нынешнее Птичное) до с. Джантара*** (нынешнее Львово). Да-да, Симонов был здесь в качестве военного корреспондента осенью 1941-го и весной 1942. А ты что, разве не знал об том? У него ведь есть фронтовые записки о военных событиях в районе Арабатской стрелки, более того – стихотворение "Дожди”, относящееся к этому периоду».

Нет, об этом я не знал. Как, впрочем, не помнил и стихотворения, о котором говорил товарищ, хотя поэзию Константина Симонова читал и почитал. И вдруг мной овладело странное чувство. Я как будто совершенно отчётливо стал осознавать, что и книга Симонова с дарственной надписью моему отцу, и моё появление на одной из тех многочисленных фронтовых дорог, которыми пришлось пройти известному писателю, находятся в какой-то безусловной взаимосвязи. Точнее сказать, мой приезд в указанный район вдруг показался мне не случайностью, а, скорее, закономерностью. Более того, у меня было непреходящее ощущение, что замкнулся некий невидимый логический круг. Скажу, что и сейчас меня не покидает это чувство. Ведь не знал же я, какими дорогами будет меня везти к Арабату товарищ, не ведал, что на них бывал К.Симонов? А Саша, в свою очередь, ничего не слыхал ранее о хранящейся у меня книге Симонова с дарственной надписью. Когда я ему сказал об этом, он, немного подумав, ответил: «А знаешь, в этой истории что-то есть!»

…Бывшее село Джантара, а нынешнее Львово (носящее имя генерал-лейтенанта Владимира Николаевича Львова, командующего 51-ой армии Крымского фронта, погибшего 11 мая 1942 году в районе села, на горе Кончи) оказалось пустынным, почти заброшенным. Мы поклонились памятному знаку на месте гибели генерала. Увы, современные мародёры не столь давно похитили фото из овального медальона!

…Вскоре показалась серая лента Сиваша. Дальше – Азовское море. А перед ним, по обе стороны дороги, было иное море – красных, точнее алых маков, слегка волнуемое долетающими порывами морского ветра. Азов штормил...

Почему-то подумалось: как пышно растут алые маки на местах боев, будто в них сфокусировалась на многие времена кровь убиенных… Сходная картина наблюдается и в окрестностях Севастополя, где проходили ожесточенные сражения.

Вдоль Сиваша темнели доты – поврежденные и целые, один из них находился в воде Гнилого озера. Будучи в пределах видимости друг от друга, они тянулись в сторону от Сиваша на холмы, фиксируя линию обороны… Время замерло, остановилось. И тень былой войны почти закрыла жгучее июньское солнце…

* * *
Через некоторое время я вернулся в Киев. Просмотрел доступные мне стихи К. Симонова, пытаясь найти стихотворение «Дожди», но, увы, его не обнаружил. Обратился за помощью к могучим ресурсам Интернета, и в конце концов мне удалось отыскать это произведение, вначале с купюрами, а затем и целиком.


Константин Симонов 
Дожди

Опять сегодня утром будет
Почтовый самолёт в Москву.
Какие-то другие люди
Летят. А я всё здесь живу.

Могу тебе сказать, что тут
Всё так же холодно и скользко,
Весь день дожди идут, идут,
Как растянувшееся войско.

Всё по колено стало в воду,
Весь мир покрыт водой сплошной,
Такой, как будто бог природу
Прислал сюда на водопой.

Мы только полчаса назад
Вернулись с рекогносцировки,
И наши сапоги висят
У печки, сохнут на верёвке.

И сам сижу у печки, сохну.
Занятье глупое: с утра
Опять поеду и промокну –
В степи ни одного костра.

И, на коленях разложив
Бессильные листочки писем,
Гадаешь: жив или не жив,
Как будто мы от них зависим.

Во-первых, чтоб ты знала: мы,
Уж третий день как наступаем,
Железом взрытые холмы
То вновь берём, то оставляем.

Нам в первый день не повезло:
Дождь рухнул с неба, как назло,
Лишь только, кончивши работу,
Замолкли пушки и пехота

Пошла вперёд. А через час
Среди неимоверной, страшной
Воды, увязнувший по башню,
Последний танк отстал от нас.

Есть в неудачном наступленье
Несчастный час, когда оно
Уже остановилось, но –
Войска приведены в движенье.

Ещё не отменён приказ,
И он с жестоким постоянством
В непроходимое пространство,
Как маятник, толкает нас.

Но разве можно знать отсюда –
Вдруг эти наши три версты,
Две взятых кровью высоты
Нужны за двести вёрст, где чудо

Прорыва будет завтра в пять,
Где уж в ракетницах ракеты.
Москва запрошена. Ответа
Нет. Надо ждать и наступать.

Все свыклись с этой трудной мыслью:
И штаб, и мрачный генерал,
Который, молча, крупной рысью
Поля сраженья объезжал.

Мы выехали с ним верхами
По направленью к Джантаре.
Уже синело за холмами,
И дело близилось к заре.

Над Акмонайскою равниной
Шёл зимний дождь, и всё сильней,
Всё было мокро, даже спины
Понуро несших нас коней.

Однообразная картина
Трёх вёрст, что мы прошли вчера,
В грязи ревущие машины,
Рыдающие трактора.

Воронок чёрные болячки.
Грязь и вода, смерть и вода.
Оборванные провода
И кони в мёртвых позах скачки.

На минном поле вперемежку
Тела то вверх, то вниз лицом,
Как будто смерть в орла и решку
Играла с каждым мертвецом.

А те, что при дороге самой,
Вдруг так похожи на детей,
Что, не поверив в смерть, упрямо
Всё хочется спросить: «Ты чей?»

Как будто их тут не убили,
А ехали из дома в дом
И уронили, и забыли
С дороги подобрать потом.

А дальше мёртвые румыны,
Где в бегстве их застиг снаряд,
Как будто их толкнули в спину,
В грязи на корточках сидят.

Среди развалин Джантары,
Вдоль южной глиняной ограды,
Как в кегельбане для игры,
Стоят забытые снаряды...

Но словно всё вокруг обман,
Когда глаза закроешь с горя,
Вдруг солью, рыбой сквозь туман
Нет-нет да и потянет с моря.

И снова грязь из-под копыт,
И слух, уж сотый за неделю,
О ком-то, кто вчера убит,
И возглас чей-то: «Неужели?»

Однако мне пора кончать.
Ну что ж, последние приветы,
Пока фельдъегеря печать
Не запечатала пакеты.

Ещё одно. Два дня назад,
Как в детстве подогнувши ноги,
Лежал в кювете у дороги
И ждал, когда нас отбомбят.

Я кажется, тебе писал,
Что под бомбёжкой, свыкшись с нею,
Теперь лежу там, где упал,
И вверх лицом, чтобы виднее.

Так я лежал и в этот раз.
Грязь, прошлогодняя осока,
И бомбы прямо и высоко
И, значит, лягут сзади нас...

Я думал о тебе сначала,
Потом привычно о войне,
Что впереди зениток мало,
Застряли где-то в глубине.

Что танки у села Корпеча
Стоят в грязи, а дождь всё льёт.
Потом я вспомнил нашу встречу
И ссору в прошлый Новый год.

Был глупый день и злые споры,
Но до смешного, как урок,
Я, в чём была причина ссоры,
Пытался вспомнить и не мог.

Как мелочно всё было это
Перед лицом большой беды,
Вот этой каторжной воды,
Нас здесь сживающей со света.

Перед лицом того солдата,
Что здесь со мной атаки ждёт
И молча мокрый хлеб жуёт,
Прикрыв полой ствол автомата.

Нет, в эти долгие минуты
Я, глядя в небо, не желал
Ни обойтись с тобою круто,
Ни попрекнуть тем, что я знал.

Ни укротить и ни обидеть,
А, ржавый стебель теребя,
Я просто видеть, видеть, видеть
Хотел тебя, тебя, тебя.

Без ссор, без глупой канители,
Что вспомнить стыдно и смешно.
А бомбы не спеша летели,
Как на замедленном кино...

Всё. Даль над серыми полями
С утра затянута дождём,
Бренча тихонько стременами,
Скучают кони под окном.

Сейчас поедем. Коноводы,
Собравшись в кучу у крыльца,
Устало матерят погоду
И курят, курят без конца.

Крым, 1942

Это стихотворение адресовалось второй жене поэта – актрисе Валентине Серовой, о которой впоследствии сам К. Симонов говорил, что она была «самым большим счастьем в моей жизни… и самым большим горем». Как известно, именно к ней обращены многие произведения фронтовой лирики Константина Симонова, в том числе упомянутое уже знаменитое стихотворение «Жди меня», написанное в 1941 году и ставшее после публикации в январе 1942 года в «Правде» чрезвычайно популярным и на фронте, и в тылу.

А вот симоновские «Дожди» долго не публиковались. И это понятно: слишком уж мало в этом стихотворении пафоса и слишком уж много горькой, ничем не прикрытой правды о войне периода Керченско-Феодосийской десантной операции. Она же, как известно, несмотря на значительное превосходство в живой силе и технике советских войск по сравнению с немцами на Керченском полуострове, первоначальный успех операции и героизм наших воинов, – в силу бездарности и просчётов командования, закончилась крупнейшей неудачей: три советские армии были окружены и разбиты к маю 1942 года. Общие потери составили более 300 тысяч, около 170 тысяч попало в плен…

Константином Симоновым вовсе не случайно упоминаются пункты Карпечь и Джантара. Именно вблизи них, в условиях чрезвычайно плохой погоды, проходили тяжелейшие бои, в том числе в районе Карпечи с использованием танков с нашей и немецкой стороны. Горели и те, и другие… Это была малая крымская «Прохоровка»…


Сергей Скорый