Валентин Пикуль был самоучкой. Это давало основание для частых упрёков в недостоверности его книг. Но вот весной 1990 года я делал для журнала «Литература в школе» большое интервью с признанным мастером исторического романа Дмитрием Балашовым, которого никто не мог обвинить в отсутствии профессионализма и энциклопедических познаний. Я не удержался тогда и поинтересовался у Балашова, каково его отношение к Пикулю. В ответ услышал: «Я считаю Пикуля писателем для массового читателя. У него есть хороший полемический задор. Несомненная заслуга Пикуля в том, что он реабилитировал в глазах общественности Потёмкина. На мой взгляд, у этого писателя большая точность в книгах, связанных с историей флота. А вот в романах о восемнадцатом веке он несколько небрежен. Тем не менее лучше по Пикулю изучать историю, чем по советским учебникам».

Валентин Саввич Пикуль родился 13 июля 1928 года в Ленинграде. Весной 1989 года он рассказывал мне: «Я вырос в офицерской семье. Мой отец начинал матросом на эсминцах революционной Балтики. А в годы Великой Отечественной войны он был комиссаром батальона морских пехотинцев и погиб в окопах Сталинграда. Я долго не знал подробности трагической гибели отца. Считал, что он был при обороне Дворца пионеров ранен, а затем захвачен фашистами и в плену умер. И только в семидесятом году удалось восстановить все подробности. Когда отца ранили, матросы его не бросили. Они вытащили своего комиссара к Волге и хотели переправить его на другой берег. Но на середине реки он погиб при обстреле. Похоронили отца на левом берегу Волги».

Здесь надо уточнить: в юности отец Пикуля служил матросом на эскадренном миноносце «Фридрих Энгельс». После демобилизации он устроился на фабрику «Скороход». Потом его направили на учёбу в Ленинградский инженерно-экономический институт. Получив специальность инженера-корабельщика, Савва Пикуль был распределён на судостроительные верфи им. Жданова. Но в 1939 году он получил назначение в Молотовск, который потом стал Северодвинском, где начали закладывать новую мощную верфь.
Мать писателя звали Мария Константиновна Каренина. Она была счётным работником.
Начало войны Валентин Пикуль встретил на бабушкиной даче в Царском Селе под Ленинградом. «Буквально через несколько дней после объявления войны, – вспоминал он в повествовании «Я расскажу о себе сам», – в небе над дачей закружили германские самолёты. Мы остались в блокадном Ленинграде. Как и все ленинградские дети, я дежурил на чердаках, совал в бочки с водой брызжущие фосфором немецкие зажигалки».
Потом началась блокада. Весной 1942 года Валентин Пикуль вместе с матерью по льду Ладожского озера был эвакуирован на Большую Землю. Сначала их довезли до Вологды. А уже оттуда они отправились в Молотовск, надеясь застать там главу своей семьи. Но отец дослуживал на Беломорской флотилии последние недели. Вскоре он добровольцем ушёл на Сталинградский фронт.
Сын тоже долго в Молотовске не усидел. В день своего четырнадцатилетия он сбежал из дома к морякам, которые переправили его в Соловецкую школу юнг. О пережитом в этой школе Валентин Пикуль спустя годы написал пронзительную автобиографическую повесть «Мальчики с бантиками».
К концу занятий командир 1-й роты школы юнг Кравченко написал на Пикуля следующую характеристику: «За время пребывания в школе юнг проявил себя дисциплинированным, исполнительным юнгой. К службе и учёбе относится честно и добросовестно, физически и политически развит. Культурный и уважлив в обращении. Общественный с товарищами. Полученное задание исполнял быстро и в срок. Специальность рулевого изучил отлично. Может быть использован по специальности».
«Как отличнику учёбы, – писал Пикуль в своей автобиографии летом 1955 года, – мне было предоставлено право выбора флота и класса кораблей. Таким-то образом я очутился в Заполярье на Краснознамённом эскадренном миноносце «Грозный». Поначалу я плавал рулевым, потом – до самого конца войны – штурманом-электриком».
Вспоминая начало своей службы, Пикуль в своих книгах рассказывал: «Моё первое боевое крещение произошло, когда эсминец «Грозный» вышел на поиски кораблей союзного каравана. Погода была штормовая, крен корабля достигал сорока градусов. Недалеко от Новой Земли, когда я нёс вахту, стоя на руле, «Грозный» атаковала немецкая подводная лодка. Первая торпеда, выпущенная в корабль, прошла под днищем. Отработав крутой поворот, я увидел, как далеко в море от нас убегает сизо-пегая дорожка керосиновых газов, вспененных торпедным мотором. Смерть прошла мимо в самой прозаичной обстановке. Я даже не удивился, будто в меня каждый день пускали по одной торпеде. Молодости вообще не свойственно испытывать страх, жить она собирается вечно».
В последний год войны Пикуль стал командиром боевого поста. Правда, из-за своего несносного характера он так и не избавился от приставки «и.о.». Да ещё за регулярные нарушения корабельной дисциплины ему вкатили взыскание по комсомольской линии. Не случайно сразу после Победы штурман Горбунов, подписывая ему характеристику, отметил: «Юнга В.С. Пикуль способен на совершение необдуманных поступков».
После войны Пикуль возвратился в Ленинград и поступил в военно-морское подготовительное училище. Вместе с ним в одной роте оказался другой будущий писатель – Виктор Конецкий. Но учёба у Пикуля не задалась. Да тут ещё бывший юнга завязал роман с первокурсницей механического техникума Зоей Чудаковой.
6 июня 1946 года у молодых родилась дочка Ирина. А через несколько дней юного отца за неуспеваемость отчислили из училища.
Надо было как-то кормить семью, обустраивать быт. Начальник училища посоветовал своему бывшему курсанту поискать счастье на торговом флоте. Но кадровики Совторгфлота никаким рекомендациям не вняли. Они потребовали от Пикуля свидетельство об окончании хотя бы семилетки. А за его плечами было лишь пять классов. Пришлось перебиваться случайными заработками.
Одновременно у Пикуля разладились отношения с Чудаковой. Тёща постоянно ворчала и подчёркивала, что способна прокормить дочь, внучку, себя, но не зятя. Эти укоры ускорили расставание молодых. Правда, официально свой разрыв они долго не оформляли. Когда Пикуль летом 1955 года подал заявление о приёме в Союз писателей, он в одном из документов собственноручно приписал: «Состою в юридическом браке», указав о своей жене следующие данные: «Чудакова Зоя Борисовна (Пикуль), 1927 г., гор. Ленинград, беспартийная, работает в Институте морских сооружений».
После долгих мытарств приятели в 1947 году помогли Пикулю устроиться начальником секретной части в гидротехнический отряд Северо-Западного бассейнового управления. Работа оказалась непыльной. У него даже появилось много личного времени. И высвободившуюся энергию бывший юнга направил, нет, не на склеивание семьи, а в стихи. Он даже вскоре записался в кабинет начинающего автора при Ленинградской писательской организации, которым руководил Глеб Алёхин. Но знающие люди его поэтические опыты признали неудачными.
Пикуль, надо отдать ему должное, не отчаялся. Быстро завязав со стихами, он с головой ушёл в роман о флоте, выбрав для него очень претенциозное название «Курс на солнце». Весной 1948 года рукопись этой вещи оказалась в портфеле журнала «Звезда». В редакции этого издания все понимали, что роман не состоялся, над ним надо было работать и работать, а ещё лучше – заново переписать. Но после погрома, устроенного в 1946 году членом Политбюро Ждановым, никто больше в журнал ничего путного не приносил. Большие художники обходили «Звезду» стороной.
Первым клюнул на беспомощный опус Пикуля Юрий Герман. Ему надо было хоть чем-то заткнуть бреши в отделе прозы. К тому же новый автор в чём-то оказался родственной душой, ведь Герман тоже большую часть войны провёл на Северном флоте.
Герман предложил заключить с Пикулем договор. Для бывшего юнги это было вовсе нелишне, ибо его только-только в бассейновом управлении уволили по сокращению штатов и он вновь остался без денег. Одновременно опытный писатель передал рукопись начинающего автора для редактирования Александре Любарской.
Любарская была непростой женщиной. В начале 1930-х годов она работала под началом Самуила Маршака, который, как известно, ценил в самородках только житейский опыт и часто отказывал им в праве иметь собственный стиль, считая, что рассказы бывалых людей лучше начисто переписывать. Когда начались репрессии, Любарская была арестована. Во время следствия она дала развёрнутые показания на Маршака, но вот своей вины ни в чём не признала, ибо быстро смекнула, что любое слово против неё самой могло тут же обернуться расстрелом. Что же касалось Маршака, тот всё понял как надо (в конце концов, за ним стояли могущественные люди из НКВД) и быстро сбежал в Москву, продолжив свою головокружительную карьеру. Кстати, он потом Любарской даже слово упрёка ни разу не высказал. Не потому ли, что был перед этой женщиной виноват в десятки раз больше?!
Выйдя на свободу, Любарская не изменила своим привычкам и запросто перекромсала слабый роман бывшего юнги на свой лад.
Позже Пикуль утверждал, что когда он увидел правку сподвижницы Маршака, то схватился за голову и от публикации отказался. Но в реальности всё обстояло несколько иначе. Во-первых, Пикуль одно время ни от какой редактуры не отказывался. Вспомним его роман «Океанский патруль». Он тоже был во многом переписан издателями. Проблема состояла в другом. В тот момент, когда Любарская завершила перекройку дебютной повести Пикуля, в стране усилились гонения на космополитов. Любарская вновь оказалась в опале. Одновременно тучи нависли и над Юрием Германом. Именно поэтому редактор «Звезды» Валерий Друзин на всякий случай решил срочно дистанцироваться от всего, что было связано с именами как Германа, так и Любарской. Но сам он объясниться с Пикулем не захотел. Эту неприятную миссию – отклонить уже отредактированную рукопись – Друзин поручил Всеволоду Кочетову, который всегда ценил лишь одного себя.
Услышав из уст Кочетова категорический отказ, Пикуль с горя по-чёрному запил, но от идеи стать писателем не отказался. В голове у него уже крутился сюжет романа «Океанский патруль». Вскоре нашлись у бывшего юнги и новые покровители: влиятельный поэт Всеволод Рождественский и главный редактор Ленинградского отделения издательства «Молодая гвардия» Александр Хршановский. Правда, в 1952 году всю обедню чуть не испортили чекисты. Кому-то показалось, будто Пикуль вступил в тайный комитет национального освобождения России, заняв в нём комиссарскую должность. Из-за этого бывший юнга две недели даже провёл в следственном изоляторе. Но потом выяснилось, что данный комитет – миф, и начинающего писателя выпустили на свободу.
Тем не менее эта история очень напугала Хршановского. Он считал, что Пикулю надо каким-то образом продемонстрировать свою лояльность властям. В какой-то момент издатель предложил молодому автору включить в текст романа сцены со Сталиным. Но Пикуль этот совет проигнорировал. Тогда Хршановский сам втихомолку написал эпизод со сталинской трубкой и вставил его в вёрстку. Однако все эти ухищрения оказались напрасны. Пока роман готовился к печати, Сталин умер.
«Океанский патруль» вышел в 1954 году. Потом он дважды переиздавался. А затем писатель от своего романа фактически отказался, посчитав его творческой неудачей.
Вскоре после выхода «Океанского патруля» сотрудники аппарата Ленинградской писательской организации посоветовали Пикулю поступить на Высшие литературные курсы в Москве. Молодой автор был не против. Но тут вновь всё упёрлось в отсутствие у него школьного аттестата. В общем, формальности так и не позволили талантливому литератору получить приличное образование. Он вынужден был всю жизнь проходить в самоучках.
Впрочем, кое-чему Пикуль всё же научился, но не в Литинституте, а в различных литобъединениях. Позанимавшись одно время у Всеволода Рождественского, он потом переметнулся в литобъединение, которым руководили прозаик Леонид Рахманов и редактор издательства «Молодая гвардия» Маргарита Довлатова – тётя другой будущей знаменитости Сергея Довлатова. «Из этого ЛИТО, – вспоминал Довлатов, – вышло несколько таких заметных писателей, как Виктор Голявкин, Эдуард Шим или Глеб Горышин, один кумир советского мещанства – Валентин Пикуль и два моих любимых автора – прозаик Виктор Конецкий и драматург Александр Володин» («Петербургский литератор», декабрь 1999 года).
О том, как проходили занятия в этом литобъединении, очень красочно в 1997 году рассказал в своей книге «Кляксы на старых промокашках» Конецкий. «За обшарпанным канцелярским столом в комнатке на задах издательства «Советский писатель» на третьем этаже Дома книги (б. Зингера) сидел полосатый от вечной тельняшки Валька Пикуль и читал членам элитного литературного объединения молодых писателей Ленинграда свой рассказ о революции в Мексике в... году. Никто из нас, включая автора, ни истории освобождения Мексики, ни того, свободна она ныне или нет, не знал. Витька Курочкин заглядывал мне в бумажку с текстом пародии, которую я писал одновременно с заслушиванием пикулевского опуса. Потому Витька фыркал в самых трагических местах. Особенно когда Валька вскакивал от творческого волнения со стула и поддёргивал брюки. У него на всю жизнь сохранилась манера поддёргивать брюки таким образом, как это делают деликатные люди в гостях, если им невыносимо хочется по малой нужде, но не хватает смелости поинтересоваться координатами мест общего пользования
Валька закончил чтение и начал собирать листки рукописи в папку, стараясь скромно не глядеть в глаза кружку молодых сочинителей. Он уже был автором двухтомной эпопеи «Океанский патруль», а у нас было по одному рассказику или вовсе ещё не было напечатанных.
– Вот тут у тебя сказано, что на мустанге был повод, – начал обсуждение Витька Голявкин. Он всегда был смелым, ибо имел разряд по боксу и уже чуть не вылетел из Академии художеств за художества как на холсте, так и в жизни. – А где уздечка?
– Не лови блох! – сказала Ричи Достян. Она умудрилась родиться в 1915 году в Варшаве. Ричи писала нежную прозу, была роковой красавицей, знала об этом и прикрывалась требовательной резкостью. – Рассказ мне понравился. Особенно там, где герой... э... Как его звать, Валя, я запамятовала?
– Ты «Кармен» читала или хотя бы слышала? – спросил всегда угрюмый Боб Сергуненков. – Вот оттуда Валька и взял имя герою.
Перед появлением в нашем объединении Сергуненков перегонял стада овец то ли из Монголии в Китай, то ли из Китая в Монголию.
– Ромео его зовут, – сказал Глеб Горышин.
Они вместе с Бобом появились сравнительно недавно, работали где-то или когда-то в одной районной газете на Алтае и на заседаниях держались рядком.
– Да, Ромео, – сказала Ричи. В Тбилиси она закончила курс университета по изучению наири-урартской культуры, после чего работала над дешифровкой халдейской клинописи в Грузии и Армении. Всю войну проучилась в Литературном институте имени М. Горького. – Вот там, где Ромео оказывается окружённым реакционными индейцами, но не теряет присутствия духа, – это просто эпическая сцена. Хотя конец, мне кажется, немного затянут.
– Дерьмо собачье! – сказал Витька Курочкин. Oн имел право на такую прямоту, ибо дружил с Валькой нежно и печально
– А продолжение есть? – спросил я. – И вообще, перечитай ещё разок финал. Я не совсем врубился.
– Конечно,– сказал Валя. – А финал – пожалуйста!
Литературная мама Пикуля – Маргарита Степановна Довлатова – протянула Вальке новую «беломорину». Одновременно она была и повивальной бабкой «Океанского патруля», нормально переписав за автора около тысячи страниц. Но это не значит, что Маро была добренькой.
– Валя, а вы сами бывали в Мексике? – спросила она, разряжая паузу и отлично зная, что кроме Баренцева моря и Обводного канала автор нигде не был.
– А зачем? – в один затяг спаливая до мундштука папиросу, поинтересовался Валька. – Повару, чтобы сварить суп, не обязательно в нём побывать».
Потом Конецкий подробно поведал о том, кто и что сказал об опусе Пикуля.
Летом 1955 году Пикуль подал документы в Союз писателей. Рекомендации ему дали Юрий Герман, Даниил Гранин, Всеволод Рождественский и Дм. Остров. Герман ограничился всего несколькими строками. Он написал: «Рекомендую принять товарища Пикуля Валентина Саввича в члены советских писателей; т. Пикуль – автор хорошо известного, талантливого романа, много работает, успешно овладевает профессией литератора и, конечно, будет серьёзным, настоящим советским писателем».
Рождественский написал на два абзаца больше. Он подчеркнул: «Валентин Пикуль, занимавшийся в руководимой мною творческой группе при Союзе писателей в период 1946–1952 гг., явился автором ряда рассказов, обнаруживших в молодом авторе несомненное литературное дарование. В это же время он начал работу над большим романом из боевой жизни нашего Северного флота – «Океанский патруль». В труде над своим произведением автор проявил исключительную работоспособность, настойчивость, добросовестность и требовательность к себе».
Самую развёрнутую характеристику Пикулю дал Гранин. «Творчество Валентина Пикуля, – отметил он, – мне известно по одному его роману «Океанский патруль». Однако этого вполне достаточно, чтобы говорить о несомненном таланте молодого писателя. Роман «Океанский патруль» создаёт широкую картину боевых действий наших войск на Севере в дни Великой Отечественной войны. Здесь и образы героев Советской Армии, и галерея врагов – немцев, финнов, наши союзники, работники советского тыла. Здесь рассказываются те сложные процессы, которые происходили во время войны в финской армии, описывается ход внешних операций нашего Северного флота. Несмотря на то, что В.Пикуль начал свою работу прямо с этого большого сложного произведения, ему удалось построить его сюжетно и композиционно крепким, эмоционально насыщенным и, главное, художественно-выразительным. Пикулю пришлось изучить огромный материал, и сделал он это добросовестно, показав незнакомые нам лагери противников – с их бытом, взаимоотношениями – убедительно достоверно. В этом, мне кажется, проявилась важная, интересная сторона таланта В.Пикуля – умение творчески овладеть материалом и художественно домыслить его, живое, яркое воображение. Роман «Океанский патруль» – идейно направленное произведение. Он воспитывает нашу молодёжь в патриотическом духе, не сглаживая трудностей войны, показывая силу идеи советского строя и нравственную силу советского человека. Мы часто в вопросе приёма молодого писателя в члены Союза избегали говорить о решающем – талантлив человек или нет. Пикуль несомненно талантлив. К этому надо прибавить его замечательную трудоспособность и писательскую честность. Он работал над своим романом семь лет, избегая заманчивых компромиссов и лёгких путей».
Правда, не обошлось без ложки дёгтя. В конце своей рекомендации Гранин оговорился: «Единственно, что меня смущает, – это склонность Пикуля к выпивкам. И всё же, наблюдая последнее время за его поведением, я надеюсь, что сегодня это обстоятельство уже не может препятствовать его приёму в Союз».
6 марта 1956 года вопрос о приёме Пикуля в Союз писателей был вынесен на обсуждение секции прозы Ленинградской писательской организации. Сохранилась выписка из протокола этого заседания. В ней сказано: «Выступили: В.Дружинин, Ж.Гаузнер. Охарактеризовали В.Пикуля как молодого талантливого писателя, автора романа «Океанский патруль», получившего признание общественности. Сейчас В.Пикуль работает над романом об Аракчееве».
Окончательно судьба Пикуля решилась 11 октября 1956 года на прошедшем под председательством Георгия Холопова заседании правления Ленинградской писательской организации. В сохранившейся стенограмме приведено короткое выступление романиста. Пикуль сказал: «Товарищи, я сейчас работаю над новым романом, на этот раз историческим – «Аракчеевщина». Результаты работы будут видны через полгода или через год, так как всю работу полностью рассчитываю на 5–6 лет. Это будет большой роман-хроника. Мне хочется разрушить то хрестоматийное понятие, которое существует об Аракчееве. Я не собираюсь писать только об Аракчееве, ибо это не стоит труда, а показать эпоху, которая получила это название. Работа очень трудная и сложная. Пишется очень медленно. Вот и всё».
Кто-то хотел уточнить, что имел в виду Пикуль, говоря о хрестоматийном понятии аракчеевщины. Но Холопов развернуть дискуссию не позволил. Он тут же поставил вопрос о приёме Пикуля на голосование. Все дружно проголосовали «за».
Весной 1958 года в жизнь Пикуля ворвалась новая женщина – бывшая разведчица Вероника Феликсовна Гансовская. Она была старше его на девять лет. По одной из версий, их познакомил брат Вероники – писатель Север Гансовский. По другой – свою руку к этому роману приложила Вера Панова (она одно время опекала Пикуля), любившая играть с Гансовской в преферанс. «Это, – рассказывал одни из биографов писателя Сергей Каменев, – была красивая, эффектная женщина с аристократическими манерами. Уже в первой беседе она поразила молодого прозаика глубокими знаниями по истории, литературе, живописи. И Пикуль влюбился, не страшась, что она была гораздо старше его. Валентин сразу же почувствовал, как он изменяется, встретившись с Вероникой Феликсовной. Непринуждённо, тепло она водила его по музеям, библиотекам, знакомила с новинками» («Литературная Россия», 1997, 21 февраля).
Другой биограф – Юрий Ростовцев – позже добавил: «В первом браке она была замужем за морским офицером Александром Чугуновым, ходившим в загранку. Тогда, в конце 1930-х годов, это была большая редкость. Жили они в предвоенные годы в Риге. Когда началась Великая Отечественная, Вероника оказалась в числе тех, кто участвовал в Таллинском переходе «на дно морское», по реплике Пикуля. Корабль, на котором она находилась, в числе множества других был потоплен немцами. Она чудом уцелела, выплыла на один из островов Балтийского моря. Всё это она рассказывала мне в деталях и подробностях, и надеюсь, со временем я опубликую этот её рассказ. Когда начали формировать польские части, о ней тут же вспомнили. И вызвали из госпиталя, где она служила. Поскольку Вероника была молодой, привлекательной и грамотной женщиной, к тому же знающей польский, латышский и немецкий языки, её стали обучать в диверсионной школе. Сначала её готовили для засылки в Персию. Потом она оказалась в отряде, направляемом на одну из лесных баз в Латвии. Партизанских отрядов в Прибалтике не было. Население враждебно относилось к советской власти. Всех наших лазутчиков местные тут же выдавали немцам. Уцелеть можно было только в одном случае: сидя на базе, не высовываясь. Что группа, в которую входила Вероника, благополучно и проделала. Они просто дождались Красной Армии. После войны она получила комнату в Риге, недолгое время заведовала пищевым предприятием. После очередного убийства красного директора пошла в РК партии и отказалась от работы, ссылаясь на то, что боится за свою жизнь, а у неё на руках малыш. Позже она отправила сына Андрея на Алтай к родственникам, а в 1949 году перебралась к брату в Ленинград. В 1955 году ей помогли устроиться на «Ленфильм» администратором» («Мир Севера», 2005, № 4).
К моменту начала знакомства с Вероникой Гансовской-Чугуновой Пикуль, отложив на время «Аракчеевщину», вовсю писал роман «Баязет», который воскрешал историю обороны Баязетской крепости во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Начальство возлагало на него большие надежды. Ему даже выделили от Ленинградской писательской организации хорошую квартиру. Но это жильё тут же полностью заняла его мать. Она не без оснований полагала, что её сына ждало большое будущее и ему ещё дадут не одну квартиру, а вот ей другой шанс пожить в человеческих условиях вряд ли представится. Здесь надо сказать, что сын в то время свою мать уже не понимал. Не случайно их пути вскоре окончательно разошлись.
Когда вышел «Баязет», критика чуть не утопила Пикуля в овациях. На этой волне писатель решил доделать «Аракчеевщину» и взяться за книгу о гражданской войне «Из тупика». Удар пришёлся оттуда, откуда он его не ждал. Каким-то образом главы из новой рукописи писателя попали к Вере Кетлинской. Она, разумеется, сразу в одном из персонажей узнала своего отца, который был адмиралом и во время революции неистово зверствовал, за что оказался убит матросами. Кетлинская начала оказывать на писателя мощное давление, с тем чтобы тот прекратил работу над романом, а когда у неё ничего не получилось, организовала травлю своего оппонента. Энергия у Кетлинской была поистине неиссякаемой. Ещё раньше, в 1955 году, она своими интригами сумела «прокатить» на выборах руководителя Ленинградской писательской организации Всеволода Кочетова. Её боялись даже в обкоме КПСС.
Поначалу в ситуацию попытались вмешаться Юрий Герман, Даниил Гранин и Вера Панова, которые, прямо скажем, были в Ленинграде далеко не последними людьми. К тому же Пановой до этого уже удавалось уладить некоторые конфликтные случаи, связанные с Пикулем. В частности, именно она спасла от цензурных запретов роман писателя «На задворках великой империи», заявив, что Пикуль сочинил не политический, а прежде всего сатирический роман, в чём-то повторив гениального Салтыкова-Щедрина. Но Кетлинская проявила упрямство и ни на какой компромисс с обидевшим её писателем пойти не пожелала. Пикуль тоже от каких-либо уступок отказался и по-страшному запил.
Видя всё это, Вероника Гансовская-Чугунова посчитала за благо уговорить мужа бросить Ленинград и уехать подальше от богемы и ненужных искушений. Она предложила поменять свою ленинградскую квартиру на Ригу. Окончательный их переезд состоялся в 1962 году. Супруги прописались на улице Стучки в доме 93/95.
Какое-то время Пикуль хватался сразу за несколько тем из разных эпох. Но когда он понял, что всю историю охватить невозможно, то решил попытаться ограничить себя в основном восемнадцатым веком, избрав точкой отсчёта смерть Петра I в 1725 году, и дойти до событий 1825 года. Открыл этот цикл роман «На задворках великой империи». Хронологически эту линию продолжили романы «Пером и шпагой» и «Слово и дело». А завершил серию роман «Фаворит», впервые изданный в 1984 году. Впрочем, потом появились и другие циклы (например, о Русско-японской войне, состоявший из романов «Богатство» (1977), «Три возраста Окини-сан» (1981), «Крейсера» (1985) и «Каторга» (1987).
Из профессиональных историков первым Пикуля поддержал старый профессор Семён Окунь, который ещё до войны начал заниматься восемнадцатым веком, и в частности Камчаткой, а потом переключился на декабристов. Впоследствии Пикуль всегда находил понимание у Николая Молчанова, Николая Павленко, Виктора Буганова, Юрия Лимонова, Владимира Мавродина и Арсения Гулыги. В то же время против него всегда выступали Евгений Анисимов, Поэль Карп и некоторые другие не менее влиятельные учёные.
Одно время ходили слухи, будто за Пикуля в реальности писала его жена – Вероника Гансовская-Чугунова. Якобы она же решала и все издательские проблемы мужа. Но это полная чушь.
Ни в какие издательские дела Гансовская никогда не влезала. Если б было иначе, роман Пикуля «Моонзунд» пришёл бы к читателям не в 1973 году, а на десятилетие раньше. Первоначально Пикуль собирался напечатать эту книгу в Лениздате. Но в середине 1960-х годов её решительно отвергла некая редактриса по фамилии Плотникова. После этого никто за «Моонзунд» биться не стал: ни сам автор, ни его жена. Настойчивость спустя годы проявили конкуренты из другого издательства – из «Советского писателя».
Гансовская сильна была в другом. Она знала, как убедить мужа переписать откровенно слабые страницы. Эта очень волевая женщина умела анализировать написанное супругом и не боялась высказать любимому человеку нелицеприятные суждения. У неё, безусловно, был дар критика. Других критиков Пикуль, как известно, не признавал.
Надо сказать, что какое-то время Пикуля замалчивали. Справка о нём даже не попала в пятый том «Краткой литературной энциклопедии», изданный в 1968 году. Но не потому, что писатель не успел себя к тому времени ярко проявить. Причина крылась в другом. Пикуль быстро нажил влиятельных недоброжелателей. Его ведь возненавидела не только Вера Кетлинская, спровоцировавшая на одном из партийных собраний ленинградских писателей драку между защитником и противником писателя – Эльмиром Грином и Ильёй Авраменко. Сколько крови ему попортил также драматург Николай Кладо, чей отец служил на флоте ещё при царе, но потом перешёл на службу к большевикам и стал адмиралом. Кладо не мог простить обвинений в трусости своего отца. Пикуль ведь честно написал о том, что в Русско-японскую войну старший Кладо в самый ответственный момент удрал с эскадрой и тем самым привёл наш флот к Цусимскому поражению.
Лично я лучшей книгой Пикуля считаю роман «Реквием каравану PQ-17», первый вариант которого был напечатан в 1970 году в журнале «Звезда». Уже в начале 1990 года писатель в одну из наших встреч признался мне, что эта книга ему очень дорога. «Я сам был участником конвойной службы, – говорил романист. – Мы конвоировали англо-американские караваны, которые встречали у южной кромки Северного моря – на подходе к острову Шпицберген. Доводилось мне участвовать и в поисках союзных транспортов. Словом, этот роман дорог как память о боевой юности. Крутые, кровавые времена… Критикой он был воспринят неоднозначно. Наша печать по чьей-то злой воле многие годы буквально травила моего героя, блестящего подводника Николая Александровича Лунина. Сомневались, что именно торпедами, пущенными с его лодки, надолго был выведен из строя суперлинкор «Тирпиц». Самое печальное в том, что немцы знали, кто автор этой операции, нашли в Ростове-на-Дону его отца, уже старого человека, и повесили на городской площади. А Лунина-сына свои же «заклевали» и так-таки сломали этого мужественного человека».
Кстати, во многом благодаря «Реквиему» Пикуль в 1978 году получил новую трёхкомнатную квартиру в элитном доме на рижской улице Весетас.
К числу явных неудач Пикуля я бы отнёс роман «Нечистая сила». Один из фрагментов этой книги писатель опубликовал осенью 1976 года в еженедельнике «Литературная Россия». Спустя два года весь роман был передан главному редактору журнала «Наш современник» Сергею Викулову. «Читал до полуночи, – признался позднее Викулов в своих мемуарах. – Читал на следующий день, потом ещё два дня – уже с карандашом в руках… Здорово! Но вместе с тем я испытывал и немалую тревогу: удастся ли роман напечатать? Чем дальше листал я рукопись, тем больше убеждался, что сделать это будет весьма и весьма непросто… Хорошо бы дать почитать рукопись двум-трём членам редколлегии – Нагибину, например, Астафьеву, да где там… Экземпляр рукописи – единственный, а размножить – нет никакой возможности (машинистка и без того перегружена) Минул ещё день, и я передал рукопись В. Пикуля своему молодому заму Леониду Фролову. Он прочитал без задержки. Пришёл – спрашиваю: «Ну как?» – «Я за!» – ответил Фролов. «А не боишься остаться без работы?.. Меня снимут – сяду за письменный стол: я – член Союза писателей... А ты?» – «Ну, Сергей Васильевич, – довольно спокойно ответил мой зам, – без работы не останусь». И это понравилось мне: «Не трусит!» Правда, потом понял: Л.Фролов, вчерашний инструктор ЦК ВЛКСМ, опытный аппаратчик, знал, конечно, что в случае чего – ответ держать будет главный, а не зам. (Забегая вперёд, скажу, что так оно и вышло...) Стали мозговать, какие места в рукописи могут вызвать возражения цензора, чем можно пожертвовать, чтобы не вызвать переполоха на Китайском проезде [в Главлите, т.е. в цензурном комитете. – В.О.].
– Во-первых, надо заменить название, – размышлял я. – С таким названием роман не пройдёт – надеюсь, ты понимаешь... – Фролов сидел передо мной. – Что если назвать его так: «Засохшее дерево», имея в виду империю накануне революции? Да и выживших из ума старцев, стоявших у её кормила? Хорошо бы к этому названию подобрать ещё и эпиграф. Из Ленина... У Владимира Ильича об этом периоде написано много... Придётся подсократить Арона Симановича: слишком откровенен личный секретарь Григория Распутина. Хвастается своим всемогуществом, своим влиянием на Распутина... на императора
Л.Фролов оказался молодцом: на следующий день пришёл со своим вариантом названия.
– Вот, – сказал, – из ленинской статьи... «У последней черты».
– А что, неплохо! – согласился я. – Мудрые, весомые слова! «У последней черты»... Самодержавие у последней черты, у края пропасти – об этом роман. На том и порешили. Порешить-то порешили, но ведь всё это надо было с автором ещё согласовать: а вдруг он не поверит в искренность нашего намерения на пределе возможного довести роман до публикации (видал, дескать, уже таких!) и не пойдёт нам навстречу. Опасения эти были тем более обоснованными, что никто из нас на ту пору не то что не был знаком с Валентином Саввичем, но даже и в глаза его не видел, словцом не перемолвился. Жил он в то время уже не в Ленинграде, а в Риге, никуда почти не выезжал – даже в Москву на писательские собрания. Поэтому было маловероятно… Переговоры вели по телефону. Потом посылали к нему редактора отдела прозы... Валентин Саввич, конечно, был огорчён и переименованием романа, и предлагаемыми нами сокращениями, но упираться не стал. Роман, как мы узнали от него, уже четыре года кочует по редакциям и издательствам. И вот – забрезжила надежда... И он, видимо, решил ухватиться за неё» (С.Викулов. На русском направлении. М., 2002).
Оставалось преодолеть возможное сопротивление цензуры. К удивлению Викулова, первая часть романа, завёрстанная в апрельский номер журнала, особых возражений в Главлите не вызвала. К тому же Викулов заранее подстраховался положительным отзывом профессора из Академии общественных наук при ЦК КПСС А.Ф. Смирнова. Без серьёзных замечаний проскочила и вторая подача в майском номере.
Проблемы начались с вёрсткой июньского номера. Викулов был вызван к секретарю ЦК КПСС Михаилу Зимянину. Партийный идеолог был в ярости. Он заявил редактору журнала: «Вы поставили нас в экстремальное положение!.. Вы даже не представляете, какая будет реакция на Западе! «Антисемитской роман!» – будут кричать». Викулов потом вспоминал: «Наконец-то, – подумал я, – наконец-то секретарь ЦК сказал главное: роман «антисемитский»... Однако, забегая вперёд, скажу, что дело было не только в этом. Один сведущий человек, когда я рассказал ему о встрече с Зимяниным, о его чрезвычайной озабоченности самим фактом публикации романа В.Пикуля, дал понять мне, что у Михаила Васильевича были и другие, не менее серьёзные причины нервничать, что в «экстремальное положение» его поставили не столько откровения об Ароне Симановиче, Митьке Рубинштейне, Штюрмере, Манусевиче-Мануйлове и их единоверцах, сколько довольно прозрачный намёк на удручающую похожесть правительственного синклита при Николае II на нынешнее кремлёвское руководство. Притом не только в смысле возраста (приближалась эпоха пышных похорон), но и образа жизни, отмеченного коррупцией, пьянством, разворовыванием казны («камушков») и т.п. Именно так был истолкован роман супруге Леонида Ильича постоянными посетителями её салона – модными поэтами, актёрами и людьми их круга. Возмутившись, супруга генсека, что называется, ударила «полундру», подняла на дыбы М.А. Суслова, ну а тот, естественно, взял в оборот Зимянина: дескать, куда вы смотрите, уважаемый?»
Тем не менее на полный запрет публикации завершающих частей романа Пикуля никто из партийного начальства не решился. Устроив Викулову выволочку, Зимянин затем поручил одному из руководителей отдела культуры ЦК – Альберту Беляеву – оставшиеся главы заново отредактировать, убрав из рукописи самые одиозные сцены.
Ну а потом состоялась череда проработочных заседаний в Союзах писателей СССР и РСФСР, которая сопровождалась серией разгромных статей в центральной партийной и литературной печати. Надо отметить, что с отрицательными откликами в газетах и журналах выступили в основном критики из либерального лагеря (типа Валентина Оскоцкого и Юрия Суровцева). Это утвердило Викулова в мысли о том, будто Пикуля и журнал били в основном за аллюзии с брежневской эпохой. Но это был самообман. Пикуль ведь возмутил не только космополитическую партийную верхушку и либеральную интеллигенцию. Его роман о Распутине не приняла и хорошо образованная неполитизированная критика. «Вчера закончил чтение пикулевского «Распутина», – сообщил 24 июля 1979 года Виктору Астафьеву критик Валентин Курбатов, – и со злостью думаю, что журнал очень замарал себя этой публикацией, потому что такой «распутинской» литературы в России ещё не видели и в самые немые и постыдные времена. И русское слово никогда не было в таком небрежении, и уж, конечно, русская история ещё не выставлялась на такой позор... Теперь уж и в уборных как будто опрятнее пишут» («Крест бесконечный». Иркутск, 2002).
Тогда же роман «У последней черты» стал и предметом переписки Курбатова с Александром Борщаговским. В июле 1979 года Борщаговский поинтересовался у критика: «Читаете ли Вы гнусную бульварщину Пикуля в «Нашем современнике»? Вот образец книги растлевающей, оскорбительной прежде всего для русского народа, нездоровой в основе своей книги, где вывалено в грязи всё, и, кажется, сами мозги автора, их клетки, состоят из грязи. Какое счастье, что та же Маргарита Владимировна не может прочесть этой книги, – вся её собственная жизнь показалась бы ей величайшей бессмыслицей, если та псевдолитература, которую она сызмальства презирала, может, оказывается, существовать в наши дни, в нынешней России Такого рода событие, конечно, назревало, оно не могло не случиться. Сама книга, собственно говоря, представляет собой выражение литературной распутинщины, блуда, духовной хлестаковщины. «Метрополь», составленный хвастливыми мальчишками, – это детская шалость в сравнении с тем колоссальным, едва не обратимым вредом, который приносит и принесёт ещё этот роман Пикуля. Всё в нём бездарно, пошло, без языка, без признаков культуры и совестливого отношения к людям прошлого».
Курбатов в своём ответе написал: «О Пикуле и говорить не хочу. Бросил. Тоже ведь несчастный человек – всё снизу да снизу глядеть – это же болезнь, он себе душу-то скоро истопчет. Плохо, что и читателя тащит вниз, чему читатель всегда рад, потому что такой путь короток и удобен («Ну что я тебе, Колька, говорил – подлец человек! И вся история – водка да бабы, да воры ещё – одно слово Россия»). Ну да всех, Бог даст, не утащит. Пусть тешится. А журнал-то каков! Чёртовы радетели России – с ними всегда так: напоют, напоют, а потом трах! – и головой в помои!»
Не случайно публикация романа Пикуля вызвала раскол даже в самой редакции «Нашего современника». Дело дошло до того, что один из членов редколлегии журнала – Юрий Нагибин – в знак протеста написал заявление о своём выходе из редколлегии этого издания.
Пикуль оказался не готов к такой бурной реакции. Так получилось, что публикация романа совпала с тяжёлой болезнью его жены. Возможно, нещадная критика мужа в печати окончательно её добила. Она умерла 14 февраля 1980 года. Пикуль потом рассказывал Юрию Ростовцеву «о кошмаре похорон, когда за каждым памятником на кладбище маячил матрос. Вокруг Пикуля в ту зиму было страшное нагнетание, друзья боялись каких-либо эксцессов, и моряки, как и всегда, подставили плечо» («Мир Севера», 2005, № 4).
Похоронив жену, Пикуль ещё больше замкнулся в себе. Но что делать, он не знал. Раньше все бытовые вопросы решала любимая супруга. Теперь писатель остался в одиночестве. Родная мать его по-прежнему не понимала. Увидеть дочь от первого брака ему тоже не хотелось.
В это ужасно трудное для писателя время в дом Пикуля вошла библиотекарь из окружного Дома офицеров Антонина. «Антонина Ильинична, – утверждал биограф писателя Юрий Ростовцев, – спасла его от одиночества, дала ему ещё 10 лет земного пути. Но в этой новой действительности, на мой взгляд, Валентину Пикулю уже не удавалось брать те вершины, на которых для читателей сияют романы «Пером и шпагой», «Реквием каравану PQ-17», «Слово и дело», «Фаворит». Что-то изменилось в творческом методе, в подходе к работе; новые книги становились большей частью беллетристикой. И только время от времени в «исторических миниатюрах» по-прежнему вдруг сиял подлинный блеск огромного таланта Валентина Пикуля» («Мир Севера», 2005, № 4).
У Антонины к моменту встречи с Пикулем было двое детей: сын Виктор и дочь Марина. Но 19 июля 1983 года произошло непоправимое: перед сдачей последнего экзамена утонул Виктор. Пикуль не верил в случайность. По его мнению, трагедию подстроили заклятые враги, которые не простили ему роман «У последней черты».
После скандальной публикации в «Нашем современнике» романа «У последней черты» в литературных кругах пошли разговоры о том, будто Пикуль оказался в опале. Но слухи были сильно преувеличены. Не надо забывать о том, что писатель к концу 1970-х годов приобрёл немало влиятельных защитников. Как известно, за ним стояло высшее командование советского флота и, в частности, адмиралы Алексеев, Егоров и Капитанец. На уровне высшего партийного руководства ему сочувствовали Михаил Соломенцев и, как говорили, Константин Черненко. Очень ценил его и многолетний председатель советского правительства Алексей Косыгин. В последнюю нашу встречу, состоявшуюся в начале 1990 года, писатель рассказывал мне о том, как Косыгин, отдыхая как-то на Рижском взморье, прочитал его роман «Моонзунд», в котором немало страниц было посвящено адмиралам Колчаку и Эссену. «Встретившись затем с командованием Балтийского флота, – вспоминал Пикуль, – Косыгин посоветовал нашим флотоводцам обратиться к «Моонзунду». Косыгин тогда сказал, что, если бы мы в сорок первом году имели таких адмиралов, как Эссен и Колчак, то у нас не было бы ни приснопамятного таллинского перехода, ни ленинградской блокады. И это правда. Правда и то, что в августе четырнадцатого года Эссен и Колчак сделали всё, чтобы преградить немцам путь к Петрограду, чего не догадались в сорок первом году сделать адмирал Трибуц и другие военачальники». Напомню, что советские историки тогда рисовали Колчака не как великого минёра и опытного полярного исследователя, а исключительно только как рьяного врага большевизма.
При этом не стоит преувеличивать значение покровителей. Кто бы что ни говорил, объективно роман Пикуля о Распутине по большому счёту отвечал интересам власти. Вольно или невольно, но писатель своей книгой добился главного, он опорочил царскую семью. В его трактовке последний российский император получился марионеткой, которым легко управляли разного рода проходимцы. Всем ходом своего повествования романист доказывал неизбежность и полезность революции. А именно это и нужно было партийным идеологам. Очень устраивали власти и подробные описания оргий. Они считали, что через низменные инстинкты куда проще было вдалбливать в массы идеи о якобы созидательной миссии октябрьского переворота. Единственное, что смущало партийных надзирателей, – неверно расставленные акценты в национальном вопросе. Но и тут они готовы были проявить снисходительность. Во всяком случае до опалы в верхах дело доводить не собирались.
Если б в Кремле или на Лубянке считали иначе, вряд ли бы Пикуля спасли связи с флотским и армейским начальством. Вспомним, как власть имущие встретили тогда неподцензурный альманах «Метрополь» (а он появился буквально через несколько месяцев после того, как журнал «Наш современник» закончил публикацию романа «У последней черты»). Несколько талантливых людей тут же были исключены из Союза писателей, их покровители лишились права печататься в литературных изданиях, не пощадили и родственников опальных авторов (в частности, сразу же лишился должности советского посла отец Виктора Ерофеева). А всё потому, что советское руководство не устроила идеология «Метрополя».
В случае же с Пикулем всё ограничилось серией заказных осуждающих статей в центральных газетах. Оргвыводы никто не делал. Викулова с работы не сняли, он так и остался руководить журналом «Наш современник». А самого Пикуля вскоре Черненко показательно наградил орденом Дружбы народов.
Здесь важнее разобраться в другом: почему Пикуль сделал из Распутина, на которого молились многие старцы из Русской Православной Церкви, столь одиозную личность? Мне кажется, сказалось отсутствие у писателя системного образования. Да, он за годы работы составил уникальную библиотеку, проследив по различным историческим журналам генеалогию нескольких тысяч исторических персонажей. Да, ему удалось найти о Распутине более ста редких книг. Однако Пикуль так и не смог критически осмыслить опубликованные до него материалы. Он, к примеру, не разобрался в том, кто упорно в течение длительного времени настраивал Россию против Германии и какую роль в случившейся трагедии сыграла английская разведка. А главное – писатель не понял, что Распутина убили за попытку переломить ход событий в сторону мира и покоя. Больше того, когда ситуация в стране кардинально изменилась и открылись неизвестные ранее источники, Пикуль ничего в своих трактовках менять не стал. Он лишь восстановил все купюры, сделанные Викуловым и цензурой, и вернул книге авторское название: «Нечистая сила».
После скандала с романом о Распутине все новые сочинения Пикуля рассматривались издателями и цензорами буквально через лупу. Так, в 1981 году недоброжелатели попытались запретить публикацию в журнале «Нева» романа «Три возраста Окини-сан». Сотрудник Пушкинского Дома Горегляд дал заключение, в котором утверждалось, будто все герои писателя – пошляки и торгаши и поэтому они не могут быть героями Отечества. Но более всего критика возмутила непривычная трактовка образа адмирала Зиновия Павловича Рожественского. В советских справочниках Рожественский характеризовался как невежда и грубиян. Его называли бездарным флотоводцем царской эпохи. А Пикуль из него сотворил народного кумира. Разразился скандал.
Роман спас новый главный редактор журнала «Нева» Дмитрий Хренков. Он предложил вложить в уста младшего сына главного героя книги монолог с осуждением царизма. Пикуль поначалу артачился. Тогда Хренков поручил эту неприличную хирургическую операцию провести заведующему отделом прозы Константину Курбатову.
Сложнее оказалось с романом «Фаворит». Первоначально его собирался напечатать в «Нашем современнике» Викулов. Но потом Викулов от своего намерения отказался. Возможно, его испугала новая атака на писателя, которую начал в феврале 1984 года пародист Александр Иванов, опубликовавший в «Литгазете» неумную пародию на роман «Слово и дело». Однако на этот раз атака недругов быстро захлебнулась.
По одной из версий, свою роль в этом сыграли обращения некоторых ленинградских писателей в ЦК КПСС. Так, писатель И.Неручев в своём письме на имя завотделом культуры ЦК Василия Шауро заявил, что Иванов опубликовал не пародию, а заведомое очернительство. «Вам, – писал Неручев, – вероятно, известно, что В.Пикуль долгие годы находится в «изгнании», вне Ленинграда (в Риге), хотя и состоит на учёте в нашей писательской организации Бытует мнение, что В.Пикуль, дескать, добровольно, по состоянию здоровья, пошёл на это. Ничего подобного! Он был злобно вытеснен В.Кетлинской и её групповыми единомышленниками. Причина: «осквернение» В.Пикулем памяти отца писательницы контр-адмирала старого строя, матёрого душителя революционных моряков крейсера «Аскольд».
Но я думаю, атака на Пикуля захлебнулась не из-за потока обращений почитателей писателя в ЦК. Просто в стране сменилась власть. Умер Андропов, а Черненко и окружавшая его команда на многие вещи в истории и литературе смотрели совсем по-другому.
Однако контроль за новыми произведениями Пикуля не ослаб. Так, в первом издании романа писателя «Фаворит» (оно вышло в Лениздате в 1984 году) бдительные редакторы и трусливые цензоры из 75 авторских листов оставили лишь 63. «Выбросили всю польскую линию, ибо в это время была «заваруха» в Польше, – уточнил Пикуль в одну из наших встреч в перестройку, – убрали линию «гайдаматчины», отыскав в ней намёки на бандеровское движение, изъяли всю линию княгини Дашковой, ибо мои оценки этой женщины никак не совпадали с мнениями рецензентов Издательство отсекло от романа даже целую часть – заключительную, где рассказывалось о том, что было после смерти князя Потёмкина-Таврического» («Книжное обозрение», 1988, 1 января).
К слову, именно в «Фаворите» Пикуль разоблачил веками продержавшийся в науке миф о «потёмкинских деревнях». Он выяснил, что «потёмкинские деревни» придумал недруг России – Георг фон Гельбиг, который одно время числился секретарём саксонского посольства при дворе Екатерины II.
Кстати, Пикуль очень переживал, что его книги долгое время игнорировали литературоведы с серьёзной репутацией. Толковые критики обратили на него внимание, похоже, лишь в середине 1980-х годов. Так, в 1985 году Дмитрий Урнов подробно разобрал роман «Фаворит». Рецензент отметил главное в творчестве писателя – умение показать, как в страшных противоречиях рождалось величие России. Но ему не понравились показные декорации. Урнов писал: «Если морской бой описан у Валентина Пикуля заправскими «морскими» словами, из которых я ни одного не понимаю, но бой вижу и слышу, то на странице рядом, не веря глазам своим, вижу «пушечные жерла», которые «сонно глядели» и которые можно обнаружить во всякой типовой прозе: как эти сонные жерла могла всунуть сюда та же самая рука, что столь выразительно орудовала бушпритами и рангоутами? И я вынужден заставлять себя читать. Так происходит на протяжении тысячи страниц с лишним. То продуманная, точная, подвижная речь, то неряшливые во всех отношениях разглагольствования. То живые сцены и лица, то какой-то балаган».
При этом надо отметить: статья Урнова ускорила официальное признание Пикуля. После Урнова главный редактор газеты «Советская Россия» Михаил Ненашев организовал по книгам писателя всенародную читательскую конференцию. Потом Пикулю дали к его 60-летию второй орден Трудового Красного Знамени и Госпремию России имени Максима Горького (официально – за роман «Крейсера»).
Но пережитое бесследно не прошло. Летом 1986 года у писателя случился обширный инфаркт миокарда, который вызвал множество осложнений.
На закате горбачёвской перестройки Пикуль закончил один из интереснейших романов – «Честь имею», посвящённый русской контрразведке начала двадцатого века. В интервью издателю Сергею Журавлёву он отмечал: «Роман мой – военно-политический. И хотя главное действующее лицо его – разведчик, так сказать, избранник судьбы, личность сильная, с очень развитым интеллектом, с колоссальной интуицией, я всё же старался уходить от детективных приёмов. Главное для меня было – развернуть биографию человека на фоне кризисных ситуаций конца XIX – начала XX века, повлекших за собой Первую мировую войну и революцию в России» («Наш современник», 1989, № 2).
В конце жизни Пикуль обратился к Сталинградской битве. В последнюю нашу встречу в начале 1990 года он говорил: «Сейчас я пишу роман о Сталинградской битве, в котором меня интересует прежде всего проблема большой политики и большой стратегии. Думаю, что даже из архивов я не смогу узнать что-то такое, что мне неизвестно. Единственный вопрос, который меня волнует: трагический конец Барвенковской операции, возглавляемой маршалом Тимошенко. К сожалению, именно эта трагедия определила выход немецкой армии к Волге. Тимошенко оставил возле Барвенково 480 тысяч наших солдат. Пожалуй, это единственный сейчас момент, который бы желательно уточнить с помощью архивов. А с другой стороны, я понимаю, что многие архивы для меня закрыты, и поэтому в работе мне предстоит опираться в основном на тот запас отечественной и мировой литературы, которым я обладаю».
Свой роман о Сталинграде Пикуль назвал «Барбаросса». Но дописать его он не успел.
Умер Пикуль 16 июля 1990 года. В тот страшный день писатель после обеда собирался отдохнуть. Жена отсутствовала, она с утра возилась на даче. Домой Антонина Ильинична вернулась полдесятого вечера. Пикуля она увидела лежащим на полу. Приехавшая «Скорая» констатировала смерть. Похоронили писателя на Лесном кладбище.
Среди тех, кто откликнулся на смерть Пикуля, был Конецкий. Но поскольку в это время в обществе случился очередной раскол (почти вся интеллигенция тогда разделилась на «левых» и «правых»), нашлись недовольные. Конецкий недоумевал. Он потом в своих записных книжках с горечью заметил: «Мне очень обидно за Вальку Пикуля. Нынче уже не только наши критики и литературоведы не могут обойтись без употребления его имени как квинтэссенции пошлости и губителя истинной историчности; сегодня и политики начали употреблять его имя в нарицательном смысле. После некролога, который я написал о Пикуле, пошли читательские письма, где мне ставят в упрёк даже посмертное слово: мол, надо было вдарить, а вы... Вам стыдиться следует товарищества с этим грязным, бульварным писакой. Советуют даже вообще не упоминать такой факт моей биографии, что это Валька привёл меня в литературное объединение при Лен. отд. изд. «Советский писатель». Нынче куда-то провалилось множество ярчайших образцов воинствующего невежества, пошлости, а часто обыкновенной подлости Не хватит бумаги перечислить тех литераторов, которые разлагали наш народ и вполне успешно освобождали его от всякой духовности. Почему же все и всё сошлось на Пикуле? Потому что популярность его (безо всякой телерекламы в виде бесконечных сериалов) воистину уникальна. Его рейтинг сейчас равен рейтингу Л.Н. Толстого. Это, конечно, и смешно, и страшно. Но чтобы загнать респондентов в такую позицию, усилий самого Валентина Пикуля явно недостаточно. Тут миллионы художников всех родов войск нужны плюс философы да идеологи и – главное – сам идиотизм оставшихся за кормой десятилетий...» (цитирую по книге: Виктор Конецкий: ненаписанная автобиография. СПб., 2006).
После смерти Пикуля в исторической науке, да и в литературе, произошли кардинальные изменения. В частности, издано множество редчайших источников. Поэтому изучать отечественную историю я бы посоветовал своим современникам уже не по романам писателя, а всё-таки по публикациям документов и новым исследованиям специалистов. Но и Пикуля забывать нельзя. Лучшие его романы, такие как «Реквием каравану PQ-17» и «Честь имею», ничуть не устарели и продолжают служить нашему Отечеству.

Вячеслав ОГРЫЗКО

http://litrossia.ru/2013/04/07751.html