Стихи Владимира Мощенко — одно из важнейших поэтических открытий моей жизни. И это не просто высокие слова.  Верный признак настоящей литературы — невозможность представить, что ещё несколько лет назад произведения, которое прочел недавно, не существовало. Стихи Мощенко, написанные в русской классической традиции, будто бы жили всегда, никем не созданные, —так же, как родная речь, в которой они таились до той поры, пока их не обнаружил автор и не извлёк на свет Божий.  Редко какой поэт так чувствует тайну невыразимого, неуловимого, ускользающего, но как выразить неизъяснимое, но ощущаемое — и тем более предощущаемое? Однажды поэт написал:  «И ты оглянулся на звук, будто звук/ Возможно увидеть…». И правда, как его увидеть, назвать, описать, выразить, чтобы не получилось «бесполезного спора с красотой?» Только отозваться звуком поэтическим: «Что есть у тебя? Только этот задаток —/ Твой звук. Не серебряный, не золотой».

    В этих словах нет игры в слова, показной скромности, нет «литературы». Но есть осознание того, что поэзия — это что-то рядом со словами, выше слов; есть глубинная поэтическая суть пережитого, перечувствованного, живая теплота строк при заметной возвышенности интонации, — что особенно проявляется в давних «грузинских» стихах, написанных торжественным тоном старинных сказаний. «В Тбилиси старом дождь идет/ Который день. Июль пристыжен», — прочитал я в первый раз, а впечатление такое, будто эти строки знакомы с детства. Вот он, «спор с красотой», а скорее — сотворение стихотворными средствами красоты как благодарность за любезные сердцу и на первый взгляд простые впечатления. Продолжаю вспоминать как классику: «Вдвоем! Впервые — в снежном Святогорске./ Здесь все бело — и меловые горы,/ И крыши храмов. И она со мною,/ Доступная, как будто эти сосны»… «И облака в речушке по утрам/ Плывут подобно оглушенным рыбам»… «Вода у берега дрожала,/ Как будто губы от обиды»… «А жизнь теперь идет к концу,/ Как сумерки над барским домом» (из стихотворения о Лермонтове «Тарханы»)… И, конечно, знаменитые «Камышовые кошки», тоже запомнившиеся раз и навсегда — стесняющая дыхание чувственность, невероятный образ любовной страсти: «Слыша сердца тугие толчки,/ Рвутся жилы высокого стебля,/ Чтоб зрачки поглощали зрачки,/ Это желтое пламя колебля»… 

    Давно уже знакомые мне строки из прежних книг Владимира Мощенко можно цитировать без конца, восхищаться высокой поэтической культурой их автора, но загадка останется загадкой: где он берёт те средства, которые так способны воздействовать на эмоции читателя? Каким образом поэт, вроде бы сдержанный по тону и подчас даже закрытый, способен являть в своих стихотворениях глубину чувства и художественного смысла, масштабность пережитых событий, передавать «высокое значение» каждого прожитого мига? Мощенко не подчиняется моде, «новым веяниям», не оглядывается на то, каким языком и какими приёмами можно сегодня привлечь к себе внимание тех, кто ищет «нового события» в поэзии; стихи его не стараются блистать снаружи. Это своего рода обет верности Поэзии, обет верности его друзьям — Владимиру Соколову, Александру Ревичу, Семёну Липкину, Инне Лиснянской, Александру Межирову, стихотворение «Шахматист» которого начинается фразой «А у Мощенко шахматный ум», ставшей крылатой с момента их выхода в свет... Легендарные поэты! Каждый из них, не сбиваясь, всегда шёл своим путём, всегда стоял обособленно. Легендарен и Владимира Мощенко —поэт Судьбы, поэт Памяти, которая обращена к близким ему людям, к заветным уголкам земли,  Евгений Евтушенко в своём эссе. посвящённом Владимиру Николаевичу, назвал его «благоговейным человеком»; насколько же это точно! Вспоминая своих друзей и добрых знакомых, он никогда не выставляет себя на первый план — скорее, уходит в тень. Редчайшее качество! 

    Владимир Мощенко для меня поэт идеальный: его стихи по звучанию уравновешенны; порой он только обозначает, обрисовывает ситуацию — не позволяя себе, своим чувствам раскрыться полностью, увлечься излишней доверительностью тона (некоторые его стихи даже напоминают хроники, и в хрониках этих участвуют равноправно и люди и природа — добрая, одухотворенная: «Ели на проспекте Руставели,/ Вы еще сильней поголубели,/ Потому что сутки напролет/ После небывалых потрясений,/ После смертной стужи дождь весенний,/ Оттепель почуяв, льёт и льёт»). Но эта сдержанность — вовсе не отражение природной невозмутимости. Она — во-первых, признак большой внутренней силы. А во-вторых — уважение к читателю: Мощенко никогда не обрушивает на нас свою радость и не перекладывает на наши плечи свою боль.   

Благоговейный человек, Владимир Мощенко всё переплавляет в гармонию. И дарит всем, кто готов его услышать, стройные мотивы, в которых, как в симфонии, отражена вся его жизнь. 

                                                                                                   ЭМИЛЬ СОКОЛЬСКИЙ