Полупан Александр


Есть какая-то магия в том, как книги попадают в наши руки. Я не говорю о литературной критике и публицистике, где чтение книг – это более работа, чем отдохновение от суеты. До момента, когда мне на глаза попалась книга Маргерит Юрсенар «Воспоминания Адриана», я никогда не слышал об этом авторе. Мне всегда нравилось знакомиться с новым писателем, листая его книгу в произвольном месте. В этот раз я открыл ее на первой странице и с большим удовольствием прочел первые две-три страницы текста не отрываясь – залпом. Ни одной реплики, непрерывный монолог умудренного и утомленного жизнью человека – мужчины. Я даже вернулся на титульную страницу, чтобы еще раз убедиться, что автор – женщина.

Сразу появляется ощущение погружения в чужую душу с головой. То ли это душа императора, то ли читателя, то ли женщины написавшей все это. Очень трудно разобраться.

«Наедине с врачом трудно оставаться императором и не менее трудно ощущать себя человеком.»

С первых страниц мы видим императора, страдающего недугом, но который относится к этому недугу больше как к помехе, а не к трагедии:

«И все же я достиг возраста, когда жизнь становится для каждого человека поражением, с которым он должен мириться.»

Углубившись в текст, я умозрительно ощутил панораму судьбы Адриана, у которого хватало воли и власти жить полно и энергично. Все радости, от охоты до любви, в самом начале книги раскладываются, как вектора, способные принести удовлетворение жизнью и ощущение самой жизни.

«… завоевание плоти духом …»

Многие высказываемые мысли так неожиданно проливают свет на закономерности, которые вроде бы знал и сам, но вот так лаконично сформулировать все-таки не мог или не думал о том, что это следует формулировать.

«Каждое перемещение приводило нас к точке, которая в силу того, что мы случайно в ней оказались, представлялась нам центром.»

«Любитель красоты кончает тем, что находит ее повсюду и обнаруживает золотые жилы в самой пустой породе…»

Обстоятельность, неторопливость… Динамического сюжета вы здесь не найдете – только история духа, только его отражение.

Странное чувство меня охватило, при чтении романа. Показалось, что это мой дневник, что это я описываю свое пребывание и земные труды. Будто лично веду монолог от первого лица. Нет, речь не о присвоении чужих добродетелей, не о тщеславии, не о желании показаться самому себе выше и значительнее, чем есть. Речь о единстве взгляда, суждения с человеком, жившим многие века тому назад, и о том, что наши мысли не так уж и отличны. И вот тут меня хватил определенных дискомфорт, который длился на протяжении всего чтения – это слова не императора, не Адриана, а особы жившей много позже, более того – женщины. И с этих пор, как только я проникался симпатией к словам мужа, римлянина, я тут же делал поправку на вышеупомянутые обстоятельства. И это, по правде говоря, хоть немного, но раздражало. Однако это раздражение не идет ни в какое сравнение с удовольствием, получаемым от полноты высказываемой мысли:

«… душевный покой, столь благотворный для трудов человека, для его духовных свершений, представляется мне одним из самых прекрасных плодов любви. И меня удивляет, что эти радости такие непрочные и, под каким бы обличьем они к нам ни явились, так редко на протяжении человеческой жизни вкушаемые сполна, рассматриваются с великой подозрительностью мнимыми мудрецами, которые больше всего страшатся привычности этих радостей или их избытка, вместо того чтоб страшиться их отсутствия или утраты; они расходуют время на то, чтобы извращать их смысл, вместо того чтобы постараться облагородить ими свою душу.»

История Украины последних лет была щедра на скандалы. Много было борьбы интересов бизнес-групп, борьбы за президентское кресло. Думаю, еще помнятся накаленные споры на кухнях с друзьями и родителями о происходящем на Олимпе власти. Впервые граждан Украины сделали плебеями, приходящими к своим телевизорам, как в Колизей, чтобы посмотреть битву гладиаторов-политиков между собой. Не думаю, чтобы все, но очень многие были вовлечены в это огромное по своим масштабам и длительное представление. И у той и у другой стороны не хватало полномочий, чтобы провозгласить себя абсолютной властью и, каждый раз, эта нехватка полномочий порождала новый виток противостояния, способный дотянуться до личной жизни и быта “плебса”. Появлялись, практически на ровном месте, конфликты между старыми друзьями и ссоры в семейном кругу, если один болел за оранжевых, а другой – за синих.

«Я размышлял об ошибке, которую мы совершаем, считая, что человек, семья непременно разделяют идеи или участвуют в событиях того века, в котором они живут.»

Наверное, все-таки участвуют, но вот кто эти идеи формирует? Можем ли мы критически и отстраненно на них посмотреть и разделить: что из этого нам навязано и подано в качестве наживки, а что является нашим собственным чаянием, потребностью, порывом?

Мы живем в цивилизованное время – время республик, но до сих пор выбираем себе царей. Монархия – это хорошо или плохо? Не думаю, что именно этот вопрос ворочался и не мог улечься в голове во время чтения книги. Лично для меня это было не важно. Но вот почувствовать себя императором? Императором империи, который наделен абсолютной властью! Каково это?!

«Эта игра ума лишена практического смысла, но она перестает быть абсурдной, если человек, занимающийся такими расчетами, мысленно подарит себе для осуществления своих планов достаточно большой кусок будущего.»

«… я был многолик из расчета, переменчив ради забавы.»

Маргарит разворачивает перед нами полотно с портретом государственного мужа, который наделен не только властью, но и ответственностью. Первое предоставляет ему народ Рима, вторым он наделен в силу своих человеческих качеств. Это роман о формировании монарха, как государева человека, который берет скипетр в руки не для того, чтобы позабавиться, а для того, чтобы иметь возможность, власть выполнять свою работу – править.

«Так, сочетая осторожность и дерзость, смирение и бунтарство, крайнюю требовательность и благоразумную уступчивость, я в конечном счете нашел путь примирения с самим собой.»

При чтении книги, я, как никогда прежде, обращался к своему блокноту, чтобы выписывать понравившиеся цитаты.

«… чтобы на своих ошибках учиться, времени не дано ни империям, ни людям. Там, где ткач залатал бы свое полотно, где умелый составитель счетов исправил бы свои ошибки, где ваятель заново прошелся бы резцом по своему еще несовершенному или испорченному барельефу, природа предпочитает начинать снова с хаоса, с глины, и это расточительство называется порядком вещей.»

И еще одно наблюдение. В книге проставлены ударения в спорных местах. Я уже отвык от того, что в текстах они ставятся. Здесь же они поставлены не в виде крохотного клинышка, а в виде вытянутой кляксы или помарки. Пролетая беглым взглядом по строке и, уже пролетев достаточно далеко, резко останавливаешься, будто несся по рынку с сумками, зацепился за карниз, ноги улетели вперед, а голова осталась.


Очень интересны мысли о добре и зле. Читая, восхищаешься необобщенностью, сложностью. И в этой многоликой тканности угадываешь и раскрываешь свои собственные надежды.

«Меня мало тревожило то, что достигнутое примирение было примирением внешним, навязанным извне и, скорее всего, временным: я знал, что добро, как и зло, – дело привычки, что временное продлевается, что внешнее проникает вовнутрь и что маска становится, в конечном счете, лицом. Поскольку ненависть, глупость и нелепость легко пускают в душах прочные корни, я не видел причин, по которым ясность ума, доброжелательность и справедливость не могли бы укореняться так же прочно и глубоко.»

«… Арриан [друг и соратник Адриана] был слишком умен, чтобы не видеть, что в добродетели, как и в любви, существуют свои крайности, ценность которых именно в том, что они редки и каждая из них является единственным в своем роде примером совершенства – прекрасного излишества.»

«Я знаю, что любая попытка облегчить человеческую участь наталкивается на возражение: люди, мол, этого недостойны. Но я без труда его отметаю: пока мечта Калигулы остается неосуществимой и весь человеческий род невозможно свести к одной-единственной, подставленной под нож голове, мы вынуждены терпеть людей, укрощать их, использовать в своих целях; и, конечно же, нам выгодно приносить им пользу.»

Роман Маргарит послевоенный, он был написан в 1951 году. Шесть лет после войны. Весь мир еще ощущал те потрясения и изменения, к которым привела вторая мировая война. Мне кажется, что после второй мировой войны уже сложно было кому-то ощутить, будто что-либо происходящее в мире недосягаемо и не может коснуться личной жизни, приватности. Процесс глобализации и становления мировых институтов, таких как ООН, Юнеско, МВФ, могли позволить человеку думающему воспринимать становление нового мира как становление нового супергосударства. Римская империя современнику Адриана представлялась миром и то, что находилось за границей этой империи, было неизведанной частностью, которой зачастую можно было пренебречь в своем мировоззрении, по крайней мере, обывателю. Раскинувшись от прохладной Британии до жарких Египта и Азии, империя своими габаритами могла исчерпывающе удовлетворить любопытство гражданина Рима, его немые вопросы – что есть крыша мира и где его край?

Теперь же человек современный осознал, что мир несколько больше, нежели царство римских императоров, но человек в своих конфликтах смог объять и это, уже помещающееся в голове даже школьника, пространство. Каков будет мир дальше?

Спустя 60 лет после написания романа, мы можем обозревать и искать ответы. За эти годы мир стал еще меньше. Человеческие технологии неуклонно и поступательно заворачивают весь земной шар в кокон магистралей, авиалиний, интернета, радиосвязи, религии и т.д. Что же вылупится из этого кокона? Бабочка или все та же прожорливая гусеница, но с новыми непомерными аппетитами?

«… жизнь многое мне дала, или, во всяком случае, я многое смог от нее получить; теперь, как и во времена моего счастья, но уже в силу других, прямо противоположных причин, мне кажется, что ей больше нечего мне предложить; однако я не уверен, что мне больше нечему у нее научиться.»

Еще мне показалось, что вся эта книга – ода язычеству. Современный цивилизованный человек, даже если он атеист, погружен или окружен религиями однобожия – Христианство, Ислам, даже тот же Буддизм, которые признают единство мира божественного, безраздельно правящего миром человеческим. Мы окружены куполами церквей и в своей жизни не допускаем (если признаться себе честно), что раньше было не так. Среди нас есть энтузиасты, которые занимаются реконструкцией языческого наследия прошлого, но, может быть, энтузиазм в этом направлении больше похож на туризм? Человеку цивилизованному очень трудно принять пантеон богов на веру, нам-то для одного бога ее не хватает.

«… он опасался за наши древние религии, которые не навязывают человеку никакой догмы и пригодны для толкований столь же многообразных, как и сама природа; они предоставляют суровым сердцам придумывать для себя, если они того пожелают, мораль более возвышенную, не принуждая, однако, всех остальных подчиняться слишком строгим нравственным нормам, дабы не порождать в них скованности и притворства. Арриан разделял эти взгляды. Я провел в беседе с ним целый вечер, отвергая, как и он, предписание, требующее от человека любить своего ближнего как самого себя; оно слишком противоречит человеческой природе, чтобы его мог искренне принять человек заурядный, который всегда будет любить только себя, и совершенно не подходит для мудреца, который особой любви к себе самому не питает.»

В романе Маргарит показан большой, сложный мир язычества, где каждая местность почитала своих богов и более того – люди самых различных культур могли находить богов схожих между собой и тем самым обретали единство в рамках империи. Христианство только зарождалось и было религией одной из многих.

«Но всякая терпимость, проявленная к фанатикам, незамедлительно дает им основание считать, что к их верованиям относятся с симпатией …»

Еще одна категория – мораль, способная как объединить людей, так и вырыть между ними бездонную пропасть. Конечно, Рим выступал в этой сфере законодателем мод и требовал определенного единообразия, но автор книги вложил в мысли Адриана нить более тонкую, более хрупкую и, может быть, более человечную:

«Мораль – условность приватная; но соблюдение приличий – дело общественное; вольность поведения, чересчур бросающаяся в глаза, всегда производила на меня впечатление прилавка с недоброкачественным товаром.»

Восприятие двуликости морали порождает понимание механизма свободы и ограничения. В мире, где оружие так доступно и к которому нет никаких препятствий обратиться в случае спора, насилие и смерть, были сущностями, вполне повседневными. В таком мире должен быть механизм противовесов. Они его нашли, а мы – унаследовали, однако в цивилизованном мире человек с одной стороны более беззащитен в силу своей демилитаризованности, а с другой стороны, при наличии доступа к рычагам влияния и силы, способен без препятствия попирать мораль, тем самым нарушая равновесие, претендуя на императорские привилегии. Слишком много императоров – это еще не демократия.

Умирающий Адриан говорит с читателем так же вкрадчиво, как и с самим собой. Он позволяет заглянуть в каждый посыл, в каждый мотив своих выводов, своих заключительных мыслей. И, если вспомнить, что автором этой книги является женщина, что женщина способна была породить мужской ход мысли и восприятия, то я задумался вот о чем: быть может, она (женщина) не приносила Адаму яблоко, чтобы он (мужчина) его вкусил, а выдумала и Адама, и само яблоко???

Несколько фактов:
Маргарит Юрсенар – уроженка Бельгии, ее настоящая фамилия Крейанкур (Crayencour).
Псевдоним является анаграммой фамилии Crayencour – Yourcenar.
В детстве она не посещала школу, а получила домашнее образование.
Первая женщина, ставшая членом Французской академии и тем самым взорвавшая двухвековую традицию, не допускавшую женщин в общество «бессмертных».