Мирослава Радецкая (1930-2012)

 
В моё читательское сознание Владимир Спектор вошёл как автор поэтической книги «Всё будет хорошо». Я пристроила её за стеклом книжного шкафа так, чтобы была видна обложка: даже от названия сборника исходила такая аура покоя, жизнелюбия и веры в будущее, что хотелось повторять его как заклинание. Потом пошли книги стихов потолще, в переплётах поплотнее, но неизменно «сквозь миг, сквозь жизнь, сквозь век» в них, как в подлинной лирике высокой пробы, жила горечь губ, горечь вишен, горечь бытия, пропущенные сквозь душу, разум и сердце поэта.
Пафос стихов Владимира Спектора писатель Василий Дунин определил так: «Классически строгие, мудрые и печальные». Литературовед Ольга Кузнецова увидала в нём не судью и обличителя мира, а адвоката и врачевателя, у которого искреннее сострадание и боль за него переплавлены в волшебном тигле поэзии в очищающую веру и надежду. Мне видится в поэте многознающий мудрый гид, который из закрытого пространства коммунального жилья «европейского города с неевропейскою культурой», помогает, заглянув в «пространство мировое, шаровое», увидеть величие вершин и ужас провалов-ущелий человеческого духа. Но выстраданное слово его не позволяет оступиться, соскользнуть в бездну. Ибо магия его – сродни учительской в школе жизни (ведь поэзия – всегда её учебник). Она пытается помочь «обрести уверенность в себе, не потеряться, не раскиснуть, не сломаться». Автор тонких наблюдений над художественным миром лирики поэта – литературовед Лариса Черниенко заметила эпохальность его лирического героя, свидетеля «незаметных переворотов» нашего быта и бытия, аналитичность, философичность, парадоксальность, тонкую ироничность. Доброе слово для его стихов нашёл Николай Малахута, известный поэт, которого Владимир Спектор считает одним из своих наставников в мире поэзии. А среди других он называет современников Виктора Филимонова и Петра Шевченко, и давно ставших классиками Межирова и Самойлова, Левитанского и Слуцкого, Тарковского и Шпаликова, Ларису Миллер… Безусловно, это не полный перечень, но в нём – пристрастия и истоки традиций. Большинство из перечисленных поэтов – прошли войну, проявив самые высокие человеческие качества. И в этом – тоже один из ключей к творчеству Спектора. Нужно отметить, что он – не только автор двух десятков талантливых, несущих приметы времени книг, но и личность, сумевшая выстоять и утвердить себя под штормовыми ветрами этого самого времени. Мечтая о литературе с детства, он получил возможность реализовать себя в ней в достаточно зрелом возрасте. Более 20 лет проработал конструктором на тепловозостроительном заводе, где тоже завоевал уважение и признание коллег, став автором 25 изобретений. Но уже в то время добрыми словами о его стихах отзывались Е.Евтушенко, В.Шефнер, В.Титов, О.Бишарев… Первая книга стихов, подготовленная ещё в 1981 году, вышла в свет лишь в 1990, когда поэту было 39 лет. Это были стихи человека наблюдательного и ироничного, в чём-то скептичного, задающего, подобно Гамлету, вопросы всё более усложняющемуся ходу жизни.
В 1994 году по рекомендации О. Бишарева поэт стал членом Межрегионального союза писателей Украины, а после трагической гибели Бишарева в 1998 году возглавил его, став энергичным инициатором всех его акций, как в Украине, так и в Москве. Сегодня он – главный редактор альманаха и сайта «Свой вариант», заслуженный работник культуры Украины, член-корреспондент украинской Транспортной академии, лауреат нескольких международных литературных премий, среди которых такие престижные, как имени Юрия Долгорукого, «Облака» имени Сергея Михалкова, имени Арсения Тарковского. Стихи поэта – верительная грамота его малой Родины – Луганска, который, в конце концов, тоже оценил его творчество, наградив медалями «За заслуги перед Луганском» и «За заслуги перед Луганщиной». Но главное, Владимир Спектор – Поэт милостию Божьей. И ведущий мотив в симфонии его творчества, в обертонах, тембральной отдаче – лирическое, философское осмысление жизни с её громадой вопросов к человеческой мысли и совести. Лирика Владимира Спектора отмечена открытой автобиографичностью и исповедальностью сына века, которые сказались на образе его лирического героя. У разных поэтов соотношение лирического героя и автора выглядит тоже по-разному. Чаще – он одного с ним социального статуса, мировоззрения, времени, реже – антагонист, как у Марины Цветаевой: «Целовалась с нищим, вором, горбачом, со всей каторгой гуляла – нипочём». У нашего поэта лирический герой – его однодумец, земляк, современник, интеллигент среднего поколения, второе «я» автора. Поскольку Владимир Спектор пришёл в поэзию сформировавшейся личностью, а стихи в его сборниках не датированы, лучше говорить не об эволюции образа лирического героя, а о диалектике сложных взаимодействий его с собой и миром.

Подкупает высокая духовность и порядочность лирического героя, не ставшего рабом быта. «Любя, завидуя, скорбя» в ситуациях, где «всё так просто и не просто», он не идёт на поводу эмоций «во имя куска или глотка». Он полон тревожных вопросов о смысле бытия, «влекомый жизнью на сраженье, неведомо за что, куда». Человек безвременья, переходной эпохи, он имеет мужество признаться: «Не пойму ничего. Не пойму. Начинается жизнь другая», Сознавая «негаразды» её, он пытается понять «что и как», и достойна уважения его гражданская позиция:
Я боюсь за тебя, Украина,
Я боюсь за тебя и за сына.
В раздумьях лирического героя она подкреплена готовностью встать в трудный час в военный строй «за хлеб и соль, за нашу жизнь, за Родину свою» (и это – тоже продолжение традиций выстоявших в войне наставников). Поэт находит простые и нужные слова, жёсткую интонацию, когда речь идёт о главном – о семье и Отечестве. На грани биографических поисков раздумья лирического героя о приоритетах жизненного призвания, о взаимоотношениях с социумом: «как трудно обрести уверенность в себе, не потеряться, не раскиснуть, не сломаться, и в трудную минуту не сробеть, и, победив, собой не восторгаться». Герой живёт с ощущением, что «жизнь, словно рваная рана, пульсирует бьётся во мне». Жить ему «тревожно-интересно», если даже « не над падалью кружится вороньё – над Родиной. Уж в небе стало тесно». А мечты «сгорают, превращаясь в дым, не в журавлей, как думал я когда-то, и не в вороний след на дне заката». Его страшит подмена покоя равнодушием, так же, как суровый закон бытия, где «свет распался на части света, мир с войной говорит несмело. Есть вопросы. Но нет ответов. И до них – никому нет дела». Гражданственность и философичность – две несущие конструкции лирики Владимира Спектора, и он, как поэт и инженер удивительно точно рассчитывает курс стихотворного маршрута. «Давление вновь растёт. Всё это – антициклон. Мне кажется – я пилот, и город, в который влюблён, даёт мне зелёный свет, и я поднимаюсь ввысь, где рядом – лишь тень побед, а прямо по курсу – жизнь». Лирический герой поэта по доминанте личности не приемлет ложь, зло, аморальность. «Стараюсь не делать зла и не обижаться на зло. А спросят: «Ну, как дела?» - «Жизнь - моё ремесло» - отвечу, и буду впредь жить, избегая обид. Хотя нелегко терпеть, хотя и сердце болит». И, всё же, он уверен, что «Всему свой срок. Кочевью и жнивью, закату и последнему восходу. И нам с тобой, живущим не в раю, а здесь, среди дыханья несвободы»,
В противостоящем, часто недружественном мире ему постоянно «надо держать удар, и сердцем, и клеткой грудной». Но «который век подряд насмехается над властью жаркий терпкий аромат ожидаемого счастья». Он ищет равновесие в шатких реалиях нынешнего бытия: «Не последний, и не герой, я по жизни иду, чуть дыша, торопливо, но не спеша. А в ушах моих – ритм небес. Не победный, но, всё ж, оркестр». В раздумьях поэта постоянно присутствует совестливость, тема возвращения старых долгов, исправления прежних ошибок. «Отболев, появляется снова. Разрывая планету на части, вслед за делом бросается слово, и становится призраком счастье». Но и, «разбив черепаший панцирь дня или ночи, в осколках желаний капельки счастья найдёшь, между прочим, словно последнюю мелочь в кармане». Эта «мелочь» в стихах поэта укрупняется, обретает смысл лейтмотива: «юности стёртый пятак прокатился сквозь позднее лето». У лирического героя – поэта (вспомним Маяковского: «Поэт – всегда должник Вселенной) обострённое чувство времени и связи с миром. Он живёт «на розе ветров», на перепутьях истории: «Я работаю без суфлёра – говорю, ошибаюсь, плачу. Тень случайного разговора заслоняет, порой, удачу. Слово режет, как бритва, ловко. И, бывает, я тоже трушу. Я работаю без страховки, словно вены, вскрывая душу». По большому счёту внутренний мир лирического героя – нашего современника, как точно подметил Владимир Спектор, трагедиен: «Пытаемся парить, летя на дно». Ему «всё даётся с болью, с кровью». Но «боль в его судьбе соседствует с любовью». И погоня за счастьем, которое не для всех, представляется скептическому герою марафонским бегом в отцепленном вагоне. К слову, этот образ, как и реалии городского транспорта, – один из лейтмотивов панорамы городского быта. Поэт наделяет своего героя достаточно чёткими нравственно-ценностными критериями. «Не хочу сказать, что всё так плохо. Не могу сказать, что хорошо». И для этой, казалось бы, простенькой аксиомы поэт находит художественный приём – анафору – оксюморон. Для лирического героя – синонимы понятия прекрасного и нравственного: «красиво» и «справедливо», они рифмуются, пусть не в самой богатой рифме. Хотя, «о справедливости – без лишних слов Она – не хлеб, не масло, не картошка. Она – как счастье, как любовь, не делится на части и на крошки. Она – как жизнь без боли и обид. Но где на свете есть такое диво?»
Даже зная, что преданный друг – «эталон дефицита», он принимает и такую аксиому: «Любовь и дружбу ценить вдвойне, как самый спасательный круг». И хотя для лингвиста нет «более» или «менее» спасательных кругов, наше нравственное чувство в эпоху дефицита добра принимает гиперболу поэта. Как ещё раз не вспомнить, хотя бы, походя, оценку личности Владимира Спектор, данную многоопытным литературоведом Ларисой Черниенко: «Тонкий лирик. Художник мудрый, наблюдательный, ироничный и добрый». Живя «между гранями зла и добра» поэт и лирический герой верят, что «мир вокруг – по-прежнему хорош». Одержав величайшую из побед – победу над собой, «душа поёт победный гимн, себя и мир любя». Когда «упавшее небо давит на плечи», герой, «превозмогая чужое бессилье, в кровь раздирает не руки, но крылья». Преодолевая рубежи, человек в стихах Спектора ползёт «упрямо – в гору, в гору». Он верит, что «кто-то продолжит путь, тот, кто похож на меня». Какая точная формула понимания сути бытия лирического героя, и не только его! Без розовых очков он воспринимает мир, где «незримое эхо прошедших тревог, как пыль вдоль дороги клубится». Для него, уроженца Донбасса «отсутствие ветра и плохих новостей - такое бывает не часто». И ему «хочется просто жить, хотя бы так, как живу». Ибо «жизнь прекрасна и так, без обмана». Гражданская тематика в поэзии Владимира Спектора охватывает сферу от микрокосмоса души до макрокосмоса вселенной. В стихах – посвящениях поэт задаёт вопрос, что его поколение оставит потомкам. Горек ответ на него: «Даже воздух, сладчайший в мае, шелестит: «Ничего не знаю». В эпоху универсального дефицита «душа молчит, как смятая ботва. То хлеба не хватает ей, то неба… То слов. Хотя вокруг – слова, слова». У поэта и его героя острое чувство личной ответственности за происходящее в мире: «Виноват, и горше нет вины в том, что отступаю перед злом». Его тревога за человека от боли за бытовое явление – «старуха, как осень седая, исследует мусорный бак» - до ретроспективного взгляда на трагедию Освенцима и сегодняшних терактов, заставляющих, наверное, ронять слёзы Бога и Аллаха. И понятно желание поэта «увидеть: чистая вода пробивается сквозь нынешнюю муть». И вызывает уважение мужество помнить «прошлое в лицо, не со спины», знать, что родная земля «и страшна, и нежна».
Особая тема лирики Владимира Спектора – реалии любимого города. Мы бродим вместе с поэтом на «вишнёвом сквозняке» улиц, в белом цветенье абрикос. Он узнаваем по старому паровозу на пьедестале, отсчитывающему «строки дней и поэмы лет». Это «город разбитых, но тёплых сердец», который многолик и органически вписывается в панораму эпохи, когда «жизнь идёт, как поезд без стоп-крана». И повисает в воздухе вопрос: «Кто ж ты мне, товарищ, волк иль брат, город, что забыл свои фонтаны?» И, всё же, «город, в который влюблён, даёт мне зелёный свет, и я поднимаюсь ввысь, где рядом – лишь тень побед, а прямо по курсу – жизнь». И, в конце концов, хочется «не искривить прямую речь, и Луганск нарисовать, как праздник». Такого поэта, настолько влюблённого в свой город, у Луганска ещё не было. Через все книги Владимира Спектора проходит отчётливая тенденция философского осмысления явлений окружающего мира. Его герой, живущий «под ветром времени», мучается гамлетовским вопросом, «как связать в едино эту нить». В его сознании в неповторимости индивидуального восприятия переплетаются разные ипостаси добра и зла «Отболев, появляется снова. Разрывая планету на части, вслед за делом бросается слово, И становится призраком счастье». Двойственность бытия отразилась в поэтике оксюморонов: «беззвучное эхо», «незримый свет», «сквозь жизнь и смерть», «среди чёрных и белых», «среди честных и лживых», «и урод, и красавица», «а душа чья-то плачет, смеясь», «отражаясь ближней далью», «тишина грохочет», «всё дорого и дёшево», «рядом сет и мгла», «горький в той же мере, что и сладкий», «я знаю – свету нужен мрак». Эмоциональность поэтического языка подкрепляется аллюзиями-намёками на известные моменты из Библии, истории литературы присущими ассоциативному мышлению поэта: «мы лишние люди у нищей Отчизны», «кому-то верит донна Анна», «горький дым Отечества». Метафоры стиха у поэта строятся на фразеологизмах: «пространство души», «таинство пути», «гул сердец», «боль пространства», «поцелуев сладкое вино». Предметом лингвистического анализа может стать диапазон лексики стихов поэта – от высокой архаики: «веды», о печали, коею вершится благодать» до просторечного «кумекают» и вовсе не рафинированных «сука-разлука», «гадят от души в карман, а чаще – в душу». Да, словом поэт владеет. Он приемлет закономерность чередования времён: «Всему свой срок. Кочевью и жнивью, закату и последнему восходу», жизнь кажется ему клубком противоречий, в котором «каждый видит лишь то, что хочет, каждый знает лишь то, что умеет.

Кто-то отметит, что день – короче, а для кого-то лишь ночь длиннее». Он задаёт вопросы и мучительно ищет ответы. «Я не знаю, за что и как, я не знаю, зачем и где. Но сияет небесный знак, отражаясь в земной воде. И летит среди прочих миров мой, ничтожный, прекрасный, родной. И скрепляется кровью кров, и вопрос, как крыло за спиной». В стихотворении «Весна» дань пейзажному жанру лишь в начальных словах: «Зеленеет листва». Остальное – философское осмысление бытия от потомков Адама и Евы, в котором и «спустя сто веков жить не легче, но всё интересней», В поэзии Владимира Спектора, на первый взгляд, почти нет любовной лирики. Но не зря он признаётся «о страданьях пишу, а любовь, как всегда, между строк». И потому «Ожиданье чуда, как любви, ожиданье счастья, как прозренья. Кажется, что только позови – от спасенья и до воскресенья пролетит эпоха, словно миг, в отраженье звёздами врастая… Вслед за ней парю в глазах твоих, хоть чудес давно не ожидаю». И вот – ещё одно восьмистишие о любви, пронзительной, трогательной и… настоящей: «Не слова, не отсутствие слов… Может быть, ощущенье полёта. Может быть. Но ещё любовь – это будни, болезни, заботы. И готовность помочь, спасти, улыбнуться в момент, когда худо. Так бывает не часто, учти. Но не реже, чем всякое чудо». Это правда, и потому – хорошо. Любовь в лирике поэта - чувство целомудренное, зрелое, выношенное, сложное, а не мгновенная чувственность. В ней преобладает духовное начало. Возможно, поэтому образ любимой – силуэт. Он лишён портретных черт, как Беатриче и Лаура и Данте и Петрарки. Хотя есть и другая традиция. Вспомним Ахматову: «Как мне Любы твои сухие розовые губы». У Спектора любовь – пейзаж души, отблеск сложного мира: «Душа моя, мне хорошо с тобой. И плохо без тебя… В раю, иль на краю беды – мы далеки от всех». И, в то же время, взаимность чувства – дар судьбы: «Хорошо – любимым быть сполна, И любить, пусть даже без ответа». Ибо в неповторимости бытия «любовь, как грядущий уход, томительна и неизбежна». Её свет подобен свету надежды. Поэт пишет о сложности и текучести собственного чувства и чувства вообще, которое, как у Блока, «радость-страданье», потому что любовь бывает «горькая, обидная и злая», когда «ставим на любви заплатки», когда «она опять проходит мимо». Но в многоцветии жизни «мерцает, с вечностью играя, память о тебе и обо мне», горит «любви мерцающий маяк», «слышится голос счастья: «Позови». «Ты рядом – значит всё в порядке, от пункта «А» и до конца».
Важную роль в поэтическом мире Владимира Спектора играет и категория времени. Есть у него экскурсы в библейские и древние периоды, заглядывание в будущее. Но более всего - стихов о художественно преображённой через тропы образа современности. Часто представление о ней связано с экзистенциальным восприятием жизни, синтеза категорий времени и пространства – хронотопом: «полёт или паденье по спирали, в котором одиночество вначале рождает ощущенье новизны, в котором «долго» означает «кратко», а каждое мгновение – загадка, и даже счастье – с привкусом вины». Он явственно продолжает традицию русской поэзии, в которой поэты – «не судьи, а вина». Как справедливо заметила Лариса Черниенко, время для лирического героя измеряется не секундами, днями, годами, а парадоксальными единицами «от инсульта до инфаркта», «от радости до страха». Герой живёт «меж жизнью и смертью у кромки». Для него, «как кровь, сочится время», и оно - «время добрых и время злых». Есть стихи о причинно-следственных связях, которые позволят потомкам в толще лет отыскать «слабый след» эпохи поэта. Время эфемерно, неуловимо: «письма из ниоткуда, и письма в никуда. Жизнь похожа на чудо, как на железо руда. Жизнь похожа на птицу, летящую наугад. Ничто не повторится. Никто не виноват». В философском преломлении времени «радость и печаль, и всё впервые. Хоть и с прошлым схоже». Но «таранит, разбивая жизнь на грани, строка любви, парящая над ней». Для лирического героя время дисгармонично. Для него существует мгновение длиною в жизнь, он становится старше не на секунды, а на сердцебиение. Он чувствует, что всё меняется и остаётся таким, как было: «ничего не изменилось, только время растворилось и теперь течёт во мне… Мы шагаем и поём. О красавице-дивчине, о судьбе и о калине, и о времени своём».
Тем не менее, герой понимает, что жизнь «изменилась – просто нет сравнения, так, что «да» звучит порой, как «нет». Неизменно – лишь сердцебиение. «Жизнь, ты слышишь!» - только смех в ответ». И ещё о времени, с иронией и грустью: «Счастье работает без выходных. Горе тоже не знает покоя. Тает время моё золотое, время добрых, и время злых». Время… «дарит счастливый трамвайный билет». И не более того. В лирике Владимира Спектора, по преимуществу урбанистической, городской, немало пейзажей с «сиренью, парящей над садами", солнцем, похожим на «спелый абрикос», «вишнёвыми осколками июля». И очень много осенних зарисовок, в которых удивительно точно передано состояние души и времени года.
«У первых холодов – нестрашный вид – в зелёных листьях притаилось лето. И ощущенье осени парит, как голубь мира над планетой. А синева раскрытого зрачка подобна синеве небесной. И даже грусть пока ещё легка, как будто пёрышко над бездной». А вот – некрасовской силы картина отеческих просторов: «неласковый пейзаж отчизны милой – неубранных полей глухая злость и сила, небес клубящихся извечная тоска и путник, как страна, готовый для броска…» Владимиру Спектору дан особый дар сочетать высокую гражданственность и грустный лиризм. В его стихах – прощание с молодостью целого поколения сегодняшней страны.
Медальный отблеск крышек от кефира остался за границею веков.
Остались там же – очередь за сыром и пионерский лозунг «Будь готов!»
Другая жизнь, хорошая, плохая, а которой по соседству – зло с добром.
А для кого-то отраженье рая в той крышке с её мнимым серебром.
«Другая жизнь» в цикле «Случайность удачи» проходит через программное стихотворение «Запах «Красной Москвы» с запоминающейся фигурой нищего: «с весёлым баяном калека. Он танцует без ног, он без голоса песни поёт» . В моей памяти это время пахло мужским «Шипром» и запомнилось фигурой слепца в пригородном поезде с постоянной фразой «Дай вам Бог подавать и не дай Бог просить». Гражданская лирика в стихах поэта представлена многочисленными выразительными реалиями эпохи: «Вдоль шоссе развалины завода – символом разваленной страны», «И в самом деле – всё могло быть хуже. Мы живы, невзирая на эпоху… В то, что могло быть хуже – твёрдо верю. А в лучшее мне верится труднее», «Но что-то есть ещё, помимо бедности, в чём чувство рая близко чувству Родины», «Подобно ржавчине из труб жизнь протекает после смены власти. И каждый день идут на сруб идеи призрачного счастья». Комментарии нужны? В творчестве поэта переплелись быт и бытие, след половецкого копья и «резная суть годов». И всё это вошло в стихи о поисках объединяющего все явления мира начала – Слова:
Событий в бытие сплетение и быта шаткая основа
И всё – лишь ветра дуновенье, что обернулось вещим словом.
В лирике его много философских раздумий о смысле поэзии и строительном материале – слове. В его стихах доминирует не слово-звук, а слово-мысль. Поэт в его концепции – труженик, призванный «горсть песка земного переплавить в слово», а поэзия – труд, «с потом, с кровью», а не только, как сказал другой поэт: «Вдохновенье – дуновенье духа Божья». Слово в сознании Владимира Спектора наделено олигархической властью: «От слова, что готово, как сердце, из груди взлететь и биться снова, и падать, как дожди». И поэтому его страшит ложный пафос, инфляция поэтической речи, когда «высоких слов безликая толпа бредёт сквозь души, совесть не тревожа». Однако, в то же время, «как мир, всё сущее старо. Но вновь и вновь скрипит перо. И видит правду Бог». Творческий процесс в книгах Владимира Спектора неотделим от обращения к философской категории совести. Она живёт в его лирическом герое как вечная спутница-боль, не дающая уснуть. И он задаёт риторический вопрос, возможно, праздный в бездуховном мире: «Боже, ну кому она нужна, совесть, что, порою, так болит». Она нужна ему, чтобы в силу высокого жизненного призвания не существовать по закону большинства: «Плюс-минус глупость или свинство – и нет проблем». Для него совесть подобна луне, горящей даже за облаками и, красному огню светофора «в сантиметре от обрывистого склона». Она как приговор лишённому нравственному стержня современнику: «Я бегу от себя, приближаясь к себе, избегая борьбы, постоянно в борьбе». Тема совести, порядочности – один из лейтмотивов постулата творческого процесса. И утверждается в стихах эталон личности, сознающей: «Виноват… В том, что отступаю перед злом». Это он несёт груз «несбывшихся побед», «счастья нелёгкого крест». Стихи Владимира Спектора афористичны. В отличие от постмодернистской поэзии с её словесными шарадами, парадоксами, у него мысль часто обретает форму запоминающегося, выверенного временем вердикта. Часто эта мысль, сублимирующая горечь «ума холодных наблюдений», лишена ложного оптимизма: «Тот, кто может, не хочет помочь, тот, кто хочет, не знает как», «говорят, надежды умирают. Где их кладбище – никто не знает», «да и мы с тобой по кругу тоже движемся. А хочется летать», «И думаешь – в запасе время, когда в запасе медный грош». В эти двустишия, впитавшие мудрость веков, вкладывается равно авторская и общечеловеческая коллизия. «Горькая правда, сладкая ложь. Что потеряешь, а что обретёшь?» «Мир, в котором добро, как награда, даже там, где в почёте ложь». В стихах автора – продолжение традиций русской классической поэзии с её совестливостью и высоким чувством ответственности за окружающий мир.
Жизнь подсказывает поэту скептические, даже трагические формулы судьбы и времени: «Судьба – инструмент ударный», «в ней боль соседствует с любовью», «я звоню в никуда». А вот – картинка, хорошо узнаваемая по не столь давним событиям в нашей отчизне: «И впрямь, так будет не всегда. Пронзают время перемены. И тот, кто присягает: «Да», вдруг, станет символом измены». И в самом деле, стихи убедительней речей политиков. Меняющиеся эпохи с их реалиями проходят уже через первые строки программных стихотворений: «Я жил на улице Франко», «Были физики и лирики», «Шестидесятники» уходят в никуда», «Неожиданно гаснет свет», «Сияющая даль социализма», «В Освенциме сегодня тишина», «Возвращаться в 90-й не хочу»… В них сквозит доминанта авторской позиции: «Испуга за страну, надежды на народ». Проходит она уже через исповедально-автобиографическую лирику ранней книги «Старые долги». В ней - родословная семейства, армейские и институтские будни, картинки семейного быта. И всё это на фоне постепенно уходящей в небытие эпохи. Трогательность «Колыбельной дочке» соседствует со сдержанной суровостью армейских воспоминаний «Пахнет армией зима… Сапогами из сушилки, пирогами из посылки, и не ведает сама, как на ту она похожа, ту, что строже и моложе, что растаяла в руке в том военном городке». И рядом – зарисовки, в которых золото поэзии, не размениваясь, на прозу жизни, тем не менее, её приближает в цене к драгоценным металлам.
Поэзия Спектора, не стремящаяся к словесным изыскам, самобытна по своей поэтике. Своеобразен поэтический синтаксис с обилием факультативных, экспрессивных знаков – тире, точек, многоточий, усиливающих значительность, наличие подтекста в фразе: «Я среди многих – один», «от чести – до мести», «нам свои ошибки – как кинжал в боку». Иногда мы встречаем, на первый взгляд, небрежную, глагольную, даже эпатажную рифму: «клубится – стучится», «Дассен-проблем». Когда у поэта, безукоризненно владеющего законами версификации, изредка находишь сбои ритма, вспоминается мудрая реплика Льва Озерова о подобном явлении в стихах Ф. Тютчева: это отражение сбоев в сердечном ритме поэта: «Иоганну Себастьяну Баху тоже кто-то жаловался на житьё». У него абсурдность мира акцентирована поэтикой парадоксов: «груз ещё не прожитых лет», «история начинается с географии», «эта полувесенняя осень», «завтрашний чай в стакане». Обращают на себя внимание в плоти лирики подчёркнуто прозаические подробности-детали: «живу возле собачьего питомника», «бабка, что курила «Беломор»… Стихи насыщены эмоциональными повторами, особенно анафорами. Они приобретают значение лейтмотива, когда это повтор названия книги стихов: «Усталый караул шагает по стране». В его метафорах сквозит грустный юмор: «надеждам нашим выданы обновы, хоть их, конечно, не в Париже шьют». Среди любимых тропов поэта – антитезы и оксюмороны: «Тишина сквозь грохот», «у воспоминаний – сладко-горький вкус»… Поэтические книги Владимира Спектора – в равной мере исповедь сына трудного времени (но лёгких ведь и не бывает) и малая энциклопедия его. Это, воистину, стихи «о времени и о себе», о судьбах города, страны, и, по большому счёту, человечества. Он активный участник жизненных процессов и мудрый, добрый, чуть ироничный созерцатель их. Его поэзия самобытна и талантлива. Поэтический мир сложен, и оценка его не может быть однозначной – молния бьёт в вершины. Для художника-творца важно не оказаться среди «душ чистилища», о которых Данте сказал: «Они не стоят слов. Взгляни – и мимо». Мимо стихов поэта-луганчанина, написанных на сквозняке времени, пройти равнодушно невозможно. В равной мере в них находишь в добротной словесной упаковке правду жизни и катехизис оптимизма: «Забываются серые будни, вспоминаются яркие краски… Жизнь прекрасна и так. Без обмана». И ещё:
И день пройдёт, и ночь пройдёт, и вместо утешенья
Судьбы продолжится полёт сквозь память и прощенье.

Мирослава Радецкая,
кандидат филологических наук, член МСП