Анна

ЩИДЛОВСКАЯ

ВОСКРЕСЕНИЕ

Губы мазала белым мелом − 
инеем немота. 
Онемела, обледенела,
не открывала рта...

И − ни слова, и ни полслова,
лёгок и невесом
снег, разрушивший все основы,
долгий, как зимний сон.

На излёте зимы свирелью
тешился март-пастух.
Потянуло апрельской прелью
в майскую маету.

Грозовой барабанной дробью 
грянул с небес июнь,
долго хмурился исподлобья,
дерзок он был и юн.

Грудь теснило,
хлебнула лиха...
"Ливнем вот на − запей!" −
рассмеялась гроза-шутиха,
сунув меня в купель.

И текли дождевые струи −
реки живой воды.
Ветер гладил их,
струи-струны
пели на все лады.

У природы черпая силы,
вдоль огородных гряд
я отчаянно грязь месила, 
кажется, − жизнь назад.

Оттого ли не тлен, не холод 
в чашечке губ несу? −
сладкозвучия хмель и солод,
речи живой росу.

В ОЖИДАНИИ ВЕСНЫ

Жизни ниточкой, продернутой
сквозь игольное ушко,
вдоль странички перевернутой
строчки тянутся гуськом.
Семенят они, неспешные,
неуклюж их тихий шаг,
разливают воды вешние
из февральского ковша.
По утрам небесной манною
над землей тумана пар.
Эту оттепель обманную
я приму как божий дар.
Далеко до равноденствия...
Что там предсказал сурок?
Строчки шлют весне приветствие −
стайкою наискосок.

* * *

Я это всё придумала сама –
весну, рассвет и речи половодье. 
Так, будто кто-то опустил поводья, 
и отменилось горе от ума.

Я вновь сама себе принадлежу, 
смирительной рубашки сбросив путы. 
И нахожусь как будто на распутье, 
и по ступеням света восхожу.

Фантазия о счастье – недолга, 
пусть поживёт до окончанья лета, 
как бабочка, стремящаяся к свету 
фонарного, не злого, огонька.

* * *

Рефлексия приелась до оскомы.
Сосредоточусь на простых вещах,
сама себе знакомец незнакомый,
философ, доморощенный на щах.
Вот соль, без коей жизнь пресна, безвкусна,
а с пересолом – солона, горька.
Жизнь тоже нужно приправлять искусно,
к разнообразным вкусам привыкать.
Не всё же губы в мёд макать, смакуя,
как карамельку, сладость бытия.
Порой лепёшки пресные пеку я,
и не боюсь несладкого питья.
Бывает, всё горчит до отвращенья.
Но зубы сжав, перецежу и то.
Куда страшней потеря ощущений
и шамканье пустым, беззубым ртом.
Сухарик будней размочу водицей
живого слова, вверенного мне.
Ничто не лишне, всё мне пригодится.
Я говорю – и счастлива вполне.

* * *

Не разучилась улыбаться,
не обмелела, как река.
Чуть попечалилась, и баста, −
опять держу себя в руках.
О чём бы я ни говорила,
молчанья золото презрев,
на речи шаткие перила
крыло надежды оперев, −
всё мимолётно, зыбко, бренно,
как жизнь сама −мой свет, мой крест.
А счастье так обыкновенно,
и к жизни стоек интерес.

ИДЁТ БЫЧОК

Человеку нужно не три аршина земли,
не усадьба, а весь земной шар, вся природа,
где на просторе он мог бы проявить все свойства
 и особенности своего свободного духа.

                                      А. П. Чехов, «Крыжовник»

Быт. Бытие. Обыденность. Обычай.
Не поле – жизнь. С понурой головой
идёт бычок, имея норов бычий,
но бремени не скинув своего.

Покорно тащит плуг и, как незрячий,
кривую оставляет борозду.
С какой-то обречённостью телячьей
идёт бычок, вздыхая на ходу.

Нет ни кнута, ни рукавиц ежовых,
смирявших бы его воловий бунт.
Но он не ищет чеховский крыжовник,
ведь он – телок, и прёт он – наобум.

Бичом хвоста себя же полосуя,
сметает мошек мертвые тельца,
и мысли, что навязывают всуе
ему иного – звёздного Тельца.

* * *

Херсон восьмидесятых. Чудо-край.
На нас, взамен воронежских метелей, 
лилась медовым воздухом жара –
из сада в окна комнаты отдельной.

Шелковица, черешня, алыча…
Мне сад казался, да и был – огромен.
Шагала я по саду, лепеча, –
дитя с кустом смородиновым вровень.

Смотрела я на мир с открытым ртом,
не чувствуя, как ускорялось время.
На месте сада строился роддом,
мы – дети – воевали за деревья.

Сад вырубили, дворик стал тесней.
Прощанье с детством вышло без отсрочек.
Дворы засыпал тополиный снег,
к началу новой жизни приурочен.

Чуть позже этим снегом занесёт 
родителей... тот дом пятиэтажный,
дорогу к магазину «Новосёл»
и ХБК. Не вспомнятся однажды

будильники фабричные гудков.
Исчезнут "овощные", "соки-воды"
и очередь за свежим молоком,
стоящая у молокозавода.

И многое забудется. Придут
иные времена, иные нравы...
Я стрелки на часах переведу,
чтоб вспомнить то, что забывать не вправе.

Эпохи прошлой вырубленный сад.
Родных, прощавших мне любую шалость.
Потрескавшийся розовый фасад 
в том доме, где всегда легко дышалось.

Где, на меня из зеркала смотрев,
смеялась шоколадная Алёнка,
где я была и чище, и добрей
задолго до «прекрасного далёка».

* * *

Я с яблоком любила рафинад
вприкуску есть,
а шоколад – с печеньем.
Как облако, я проплывала над
обыденностью, не придав значенья
её фундаментальности, – легка,
какими и бывают облака.
И отрочество светлое моё
весенний дух младенчества впитало.
Ни дерева, ни камня, ни металла,
ни почвы, чтоб держаться за неё,
не нужно было невесомой мне,
в то время я была как пух, как снег.
Ничто меня тогда не тяготило.
Я целый мир внутри себя вместила,
не научившись под ноги смотреть,
и думала, что будет так и впредь.
Но одного лишь не предусмотрела, –
что время шло, и я, как плод, созрела
и покатилась яблоком в траву.
Земною жизнью с этих пор живу.

ПОЭТ

                                                         Другу

Он рождён светлячком,
чей удел – быть несущим свет. 
Пусть невзрачен и мал,
незаметен в густой траве
и при свете дневном,
он, как труженик-муравей,
так же прост и живёт без короны на голове.

Но, как только его
в сотый раз обступает тьма, 
от которой другой
уж давно бы сошёл с ума, – 
не поверила б, если б не видела всё сама, – 
загорается свет, отступает густой туман.

И чудак Светоносец, что седоволос, небрит, 
не имеющий сам, – всех старается одарить. 
Ни к чему теперь мне Диогеновы фонари, 
потому что я вижу свет у него внутри.

* * *

Упроститься до звука, до жеста.
До естественной сущности слов
домолчаться. Какое блаженство –
так своё постигать ремесло…
Отсекать всё, что ложно и чуждо.
До предела свой слух обострить.
Чтобы труд, умножаясь на чудо,
стал синонимом слову «творить».
Не в угоду толпе разношерстной
дорасти до такой простоты,
чтоб от прелести несовершенства
подойти к совершенству впритык.
И, за каждое слово в ответе, 
дать себе нерушимый завет:
чтоб стихи появлялись, как дети,
без щипцов акушерских на свет.

__________________
© Анна Щидловская