Вячеслав Егиазаров
 

Здесь в этих складках моря и земли,
Людских культур не просыхала плесень…
 Максимилиан Волошин


Потомок легендарного Икара
взвил дельтаплан под солнце, – экий хам!..
Ещё хранит средневековый Харакс
руины римских стен и прочий хлам.

Отсюда Генуэзскую скалу я
в Гурзуфе вижу, /ей постыл уют/.
О, Крыму воздавали – аллилуйя! –
христьяне, здесь нашедшие приют.

С поэта, как известно, взятки гладки,
но вижу в снах, упав едва в постель,
то греческий исар* античной кладки,
то крепость латинян, то бишь – Кастель.*

Кастрополь – греко-римское словечко.
Гелин-Кая, Солдайя:* кладка, ров.
И чьё не застучит сильней сердечко,
узревшее следы былых веков?

Кто киммерийцы? Кто аланы? Готы?
Хазары? Тавры? – сожжены мосты.
Здесь столько археологам работы!
Здесь столько вдохновенья для мечты?

Мангуп-Кале? Чуфут? – лишь струйки дыма,
да черепки во прахе и золе.
Разбросаны остатки караимов
вдали от этих мест по всей земле.

И скифские курганы Тарханкута
всё слышат топот конницы врагов.
Античность и средневековье круто
спрессованы у кафских берегов.

Ждёт Чембало* – преддверье Херсонеса –
триремы боевые /подан знак/.
Здесь ветры Клио грубого замеса
шлифуют даль морскую, как наждак.

Куда ни ткнись, везде полно помарок.
Здесь даль веков везде взывает к нам.
Ещё хранит средневековый Харакс
руины римских стен и прочий хлам…


*Исар – античное или средневековое укрепление греков.
*Кастель – крепость /латинск./
*Солдайя – средневековое название Судака
*Чембало – средневековое название Балаклавы и генуэзской
крепости в ней.

 ДВУГЛАВЫЙ ОРЁЛ 

Над Византией, горд, парил орёл двуглавый,
к Мангупу долетел, имперский чтя устав,
чтоб на российский герб в сиянии и славе
уселся он потом, отнюдь не для забав.

Мангупские князья. Сиятельная Порта.
Солхат. Бахчисарай. Смесь спеси и гордынь.
Пульсирует туман в ущелье, как аорта,
и дует ветер с гор, горчащий, как полынь.

Античный Херсонес. Хазары. Тавры. Скифы.
Боспор. Пантикапей… Не сыщешь и конца.
Недаром же в Крыму живут и ныне мифы,
волнующие нам и души, и сердца…

У крымской Клио вид усталый и суровый.
Пещерный каземат. Храм христианский. Ров.
Сейчас в селе ревут российские коровы,
но помнит окоём верблюжий шаг и рёв.

И всё-таки орёл двуглавый Византии,
тьму ереси когтя, не зря открыл простор!
Чтоб ни плели сейчас продажные витии –
от крыльев тень его над миром до сих пор.

Не зря же, как ни кинь, фундамент базилики
древней мечетей всех, – доказано стократ, –
и христианства дух бессмертный и великий
другие веры чтит, как мудрый старший брат.

 ЧУВСТВО ВРЕМЕНИ 

Густой над морем стелется туман,
и в море выходить, похоже, глупо,
а мы поедем через Инкерман
долиной Каролезскою к Мангупу.

В Эски-Кермен* заскочим. Поглядим
на Кыз-Куле,**где не бывали сроду,
средневековый здесь оставил дым
всю эту копоть на пещерных сводах.

Куле-Бурун***такой имеет вид,
что от него не отвратить нам лица,
здесь фрески Храм Трёх Всадников****хранит
прославленных и гордых византийцев.

Не зря горька, наверно, Аджи-Су,*****
журча средь скал, что выглядят, как монстры,
когда плывёт в ночи во всю красу
кровавый месяц ятаганом острым.

И вдруг подует ветер из степей,
встревожа души нам необъяснимо,
и хочешь или нет, а стой и пей
полынный и ковыльный воздух Крыма.

В нём скифских табунов и храп, и пот,
кипчакский в нём колодец сохнет, солон,
в нём тавры жгут костры, и тесный грот
на перевале горном дыма полон.

Так вот на чём замешан он, наш Крым;
сменялись племена, народы, царства,
здесь христианства дух непобедим,
здесь всё витают тени мусульманства.

И мы отсюда унесём в сердцах
такое чувство времени, в котором
не тлен владеет миром и не прах,
а вечный зов пространства и просторов…


*Мангуп, Эски-Кермен – средневековые пещерные города в юго-
западном Крыму.
**Кыз-Куле – девичья башня, останки башни, с которой связана
красивая легенда.
***Куле-Бурун – мыс башенный, скальный массив, украшающий
Каролезскую и Бельбекскую долины.
****Храм Трёх Всадников – средневековый христианский храм,
вырубленный в скале, где сохранились наскальные фрески, аналоги
фресок Византии.
*****Аджи-Су – горькая вода /тюркск/.

 МАНГУП – КАЛЕ 

Храм христиан, колодец, цитадель,
ремесленников крики, крики жён их,
дневных цикад не умолкает дрель,
скрежещет в перепонках напряжённых.

И стынет гриф на выжженной скале,
неуязвима крепость – рой подкоп хоть…
Меж небом и землёй Мангуп-Кале
хранит средневековья прах и копоть.

Тревожно спит пещерный каземат,
да звёзд глаза, словно глаза оленьи,
здесь носит эхо то солдатский мат,
то тихие стенанья и моленья…

Сменялись здесь пророки и витии,
шуты смеялись, гибла в битвах рать,
столица Феодоро к Византии
склонялась, чтобы с Генуей порвать.

Мангупских князь послов за море шлёт,
дочь умно на могущество меняет;
турецких ядер с воем диким лёт
лёт стрел и копий напрочь отменяет…

Когда над Готией исламский серп
взошёл и побледнел откос росистый,
орёл двуглавый сел на княжий герб,
чтоб позже на имперский сесть российский.

Здесь срез времён болезнен, точно шрам,
и эта боль не поддаётся гриму,
а рифма «срам» бьёт больно по ушам,
поскольку сраму мёртвые не имут.

И рухнувшие своды базилики
лежат в кустах терновых, как в дыму.
Бессильно христианства дух великий
и Время побороть пока в Крыму.

Коварной хитростью османы лишь
в град ворвались, затмив жестокость гуннов…
бредёт долиной Ай-тодорской тишь,
да шелестит ковыль Тешкли-Буруна,*

да из глазниц пещер струится мрак,
да, чуть остыв, над склепом ветер веет,
да в небе, как князей мангупских знак,
расплавленное солнце багровеет…

* Тешкли-Бурун – узкий горный мыс, на северной оконечности
которого в отвесных скальных обрывах виднеется сквозное
отверстие, образованное вырубленными пещерами средневекового
городища Мангуп-Кале. Северный выступ плато Баба-Дага. На нём
находилась церковь-октогон, пещерный монастырь, мечеть,
источники, цитадель и ворота княжества Феодоро.
*Мангуп – столица средневекового княжества Феодоро в горном
Крыму.

 ГЕЛИН – КАЯ *

Над античным исаром багровая пышет луна,
корабельные сосны во сне видят вещие сказки;
аритмичные волны колышутся у валуна
и вздыхает залив по магической лунной указке.
Этот крымский ноктюрн создан светом, водою и тьмой,
всё по силам везде этой, избранной Богом, элите.
Для кого-то был Крым местом ссылки, духовной тюрьмой,
а для Пушкина стал он обителью муз и открытий.
И, когда из Гурзуфа он двинулся в Бахчисарай
в состоянье влюблённости, как нам напомнит историк,
Крым действительно был, как запомнился он ему, рай,
настоящий Эдем на земле, с этим спорить не стоит.
Тополя кроны в тучи макали, как Пушкин перо,
вдохновенный, в чернильницу, – мимо всё, мимо и мимо…
Даже гений стоял перед фишкою наглой Zero,
но ведь гений – от Бога, и значит, – всё восстановимо.
Над античным исаром качаются сосны всю ночь,
метеорные ливни бьют море небесной картечью.
Он уехал из Крыма, и некому было помочь
там, где путь его светлый споткнулся о Чёрную речку.
Я сейчас зацепиться за грусть ни за что не хочу.
О, как Пушкин воспел – не воспеть никому полуостров!
Я сейчас понимаю, всё было ему по плечу!
Я сейчас понимаю, чего мы лишились так просто!
Под античным исаром, не знаю, бродил ли Поэт,
но уже он имел все приметы «Курчавого мага».
Той же самой луны здесь волшебный колышется свет,
и такой, как при нём, в лунном свете массив Аю-Дага…

*Гелин-Кая /Эллин-Кая/ - Греческая скала с античным исаром
/укреплением/, более известна, как Кизил-Таш/тюрск/ - Красный
Камень

 ГЕНУЭЗСКАЯ СКАЛА

Дженевез-Кая* пасёт морскую даль,
то близка на взгляд она, то – далека,
безрастворной кладки стенка – вот деталь,
уносящая нас в прошлые века.
Генуэзцы в укрепленьях знали толк,
о провинциях пеклись весьма зело,
их галеры в Крым везли металл и шёлк,
увозили лес сосновый и зерно.
Над Гурзуфом, как триремы, облака.
Держит небо, как Геракл, платан, силён.
И в античные и в средние века
Южный берег был довольно населён.
Греко-римские названья там и там,
тут и тут влезают тюркские, как мох:
археологам труднее, чем ментам,
раскрывать следы прошедших здесь эпох.
Тавры, скифы, готы, гунны, крымчаки,
караимы и хазары – всё в золе.
Где истоки и где устье той реки,
что несёт, бурля, народы по земле?
Киммерийцы стали мифом, но до них
тоже есть, как говорят, культурный слой:
муза Клио настрочила столько книг,
только в них противоречий – Боже мой!
Дженевез-Кая пасёт морскую даль,
то близка она на взгляд, то – далека,
а дельфины гонят к берегу кефаль
точно так же, что и в средние века…
средневековой крепости в Гурзуфе над бухтой Чехова

 АЮ-ДАГ

Топонимы смешались: Аю-Даг,
а может, Ай? – гора Святая всё же?
Что Монастырский мыс поведать может?
Лампадной бухты, что таит вода?
В тревожной и хрустальной глубине
крест христианский каменный я видел,
он часто мне является во сне
средь скал подводных и колоний мидий.
Он, может быть, венчал собой утёс,
был вехой, маяком пловцам бывалым:
глыб хаотичный у воды разброс –
знак древних катаклизмов и обвалов.
Я здесь нырял, чтоб встретить горбылей,
тонул и стал поэтом, ибо спасся;
нам в этой жизни множество ролей
сыграть дано в различных ипостасях.
Здесь Иоанна Готского следы
хранит земля, хранит иные клады,
и Партенита парки и сады
напоминают чем-то мне Элладу.
На Монастырский мыс вновь брошу взгляд,
и вздрогнет взгляд, как будто чем уколется:
там, как монахи, в чёрном все, стоят
бакланы на камнях и словно молятся…

ПАРТЕНИТ

Крым не скуп, святую копит силу,
бардов привечает и бродяг.
Иоанна Готского могилу
охраняет строгий Аю-Даг.
Стройные высотки, корпус белый,
розы в парках, красок карнавал:
ничего с душою не поделать –
сам не знаю, как сюда попал.
Всё благословляя, протяните
руки к солнцу, а вокруг – весна.
Почему-то только в Партените
связь души и неба так ясна.
Лес шумит, рокочут тихо волны,
ветер с оста повернул на вест,
крымская тематика неполной
будет без таких, как это, мест.
Май в Крыму наполнен чувством плотским,
но и дух силён здесь неспроста,
здесь весь берег Иоанном Готским
окрещён величием Христа.
Власть хазар поправ святою верой,
нёс он Крест в сиятельной руке…
Эра разговаривает с эрой
здесь на всепланетном языке.

 ПОД НЕБОМ ЯЛТЫ

Гениальные звёзды всё знают о судьбах людских,
гороскопы веков сохраняются ими во мгле:
киммериец, алан, тавр могучий, безжалостный скиф –
все ушли в небеса, след оставив на крымской земле.

Я живу возле моря, под верной защитою гор,
слышен зов муэдзина в той части, где был Дерекой.
Купола золотые вознёс в поднебесье Собор
в центре Ялты, и благовест в душах вселяет покой.

В Ялте в мире живут люди разных религий и вер,
в её климате гибнут бациллы раздоров и свар.
Я с любимой пойду погулять в Александровский сквер,
и мы выйдем на Пушкинский с ней после сквера бульвар.

Вековые платаны качают листвой вырезной,
кипарисная крона остра, как стрелы остриё,
даже в августе в Ялте не страшен полуденный зной,
так тенисты аллеи и парки под небом её.

Гениальные звёзды всё знают о судьбах людских,
и когда я на них засмотрюсь, то плывёт голова,
звёздный свет освещает и этот нечаянный стих,
потому так легко собираются в строчки слова.

КАСТЕЛЬ

Сметает, словно лава, сель
всё на пути, стремясь в низины,
но всё хранит гора Кастель
средневековых стен руины.
Так и стихи…Бессилен тлен,
когда несётся ветром семя:
искусство миг берёт не в плен,
но останавливает время.
Какие б ни прошли века –
не лезь с отмычкой или фомкой:
как шли над Крымом облака –
строка поведает потомкам.
И пусть уже на Караголь
я не пойду под светом млечным,
но те мечты мои и боль
в стихах растворены навечно.
«Потомки, этот стих найдя,
нас ощутят, подвластны ладу,
как отошедшего дождя
неотошедшую прохладу»*
Я в это верую досель.
Недаром же средь дней суровых
хранит незыблемо Кастель
руины стен средневековых.

*Строфа моего армейского друга-поэта из Киева
 Бориса Гейдермана

ИОГРАФ-БОГАЗ*

Хребет Иограф гол – весь лес в огне погиб,
кто раньше здесь бывал, тому больнее вдвое:
средь сосен шла тропа - теперь средь голых глыб,
и гарью пахнет всё, что раньше пахло хвоей.
Ни белок, ни синиц – сухой кремнистый склон,
здесь ландыши цвели, где лишь бурьян отныне;
наверно, так был пуст библейский Вавилон
в руинах башни той, чьё прозвище – гордыня.
Из Ялты на яйлу здесь ходу час, ну два,
и знали все вокруг, как этот путь целебен;
здесь рыжики во мху, рассвет вставал едва,
мерцали, как созвездья в чистом небе.
Сейчас пустынен склон и скучен вид окрест,
следы ожогов злых ещё не смыли плиты.
Какой перенесла тогда природа стресс,
коли следы его доселе не изжиты?
Я по плато пройду к горе Кизил-Кая,
поменьше, но и здесь, следы всё той же кары.
Как люди берегут от войн свои края,
так надо лес беречь от гибельных пожаров.
Банальность этих строк гнетёт всего страшней,
их помнить должно нам везде ежеминутно:
природа – мать всему, спешим не зря мы к ней,
когда тоска в душе, когда на сердце смутно.
Хребет Иограф нам – укор, указ, урок,
и не его вина, что свыкся с этой ролью.
Он боль моя в строке, а больше – между строк,
и надо как-то жить теперь вот с этой болью.

*Иограф-Богаз – Высокий перевал /греко-тюркск./ - горный проход
по пути из Ялты через хр.Иограф на Ялтинскую яйлу.

ТАРАКТАШ *

Таракташская тропа трудней втройне
троп, сентябрьскою петляющих яйлой;
облака с плато торопятся ко мне,
но в последний миг проходят надо мной.

Эти скалы помнят зной, грозу, мороз,
то в тумане пики их, то в синеве.
Как в России, средь Ай-петринских берёз
подберёзовики прячутся в траве.

Как мне нравится ликующий твой крик,
когда их находишь ты в счастливый час:
горный Крым мы узнавали не из книг,
горный Крым мы покоряли, как Парнас.

Грифа тень скользит по склону сверху вниз,
прыснут зайцы наутёк то тут, то там.
В горы тянет нас не прихоть, не каприз,
а любовь к таким возвышенным местам.

Таракташская тропа втройне трудней
троп других, – не зря о ней я вижу сны:
остаётся с каждым днём всё меньше дней,
когда снег её закроет до весны.

А внизу кварталы Ялты, моря ширь,
телевизоры ждут дома, крепкий чай,
так что, ветер, ты не очень дебоширь,
сосны стройные не очень-то качай…

* Тарак таш - /тюрк./ - каменный гребень.

ХАРАКС *

Туполистой фисташке две тысячи лет
или более, коли построже.
Луч маячный вонзается в ночь, как стилет,
вновь и вновь, но прикончить не может.

А в ночи полумесяц триремой плывёт,
помнит рощи он юных фисташек:
это память настроила свой эхолот
на глубины истории нашей…

Ай-Тодор. Римский Харакс. Развалины терм.
Облака то густы, то редеют.
У тропинки меж скал ощетинился тёрн
и шиповника заросли рдеют.

А внизу то ленивый, то яростный бег
волн морских на гранитные своды,
и, зашедший случайно сюда, человек
забывает, что царь он природы.

Забывает, что рядом маяк, значит – жизнь,
значит, есть она, точка возврата,
и сам шепчет себе, мол, тропинки держись,
мол, ведёт же тропинка куда-то…

*Харакс – римское укрепление /1-3 вв.н.э./ на мысе Ай-Тодор.

 ПЕРЕВАЛ ЭСКИ – БОГАЗ *

В.Р.

По крымским кручам – только на колёсах!
Прёт «Нива» – то обрывы, то гряда.
Здесь трассы виртуальных мотокроссов,
экстрим по меркам высшим, господа!

Эски-Богаз, поверьте, не для нервных,
отвес дороги устремлён в зенит.
Здесь прах следов ещё античных, первых,
а то и таврских, перевал хранит.

Наш орьентир – Ат-Баш,** за кабанами
несёмся, как сказали б, к чёрту в пасть!
Рельеф Южнобережия не нами
был создан, и не нам его здесь клясть.

Даёшь туман! Даёшь хаос обвалов!
Петляй тропа по каменной стене!
Я зайцев здесь подстерегал, бывало,
на гулевых полянах, при луне.

Шаан-Кая*** не так уж неприступна,
как принято её нам рисовать,
и если рисковать – то очень крупно,
по мелочам не стоит рисковать!

Кикинеиз в садах укрыт по крыши,
по склону осыпь движется, шурша;
здесь Крымом настоящим сердце дышит
и крымскостью пропитана душа.

Газуй, водила! Два моста недаром
у тачки! Упирайся в стремена!
Здесь крымская сосна, словно радаром,
всей кроною на юг устремлена.

Не зря здесь перепёлки пред отлётом
жируют – в море шторм, и даль, как дым.
На Симеиз с Алупкой смотрит кто-то
с усмешкою, а это, братцы, Крым.

Ещё не всё здесь смазано прогрессом,
ещё не так свиреп его здесь пресс.
Газуй, водила, этим горным лесом,
пока сюда не влез ещё прогресс.

*Эски-Богаз – Старый проход, или Старый перевал, которым
пользовались в далёком прошлом. Здесь и сейчас идёт дорога из р-на
села Кикинеиз /с. Оползневое/ на Ай-петринскую яйлу.
**Ат-Баш – Лошадиная голова, одна из вершин Ай-петринской
яйлы. /тюркск./
***Шаан-Кая – Соколиная скала. /тюркск./

ФОРОССКАЯ ЦЕРКОВЬ
 ВОСКРЕСЕНИЯ ХРИСТА

Туман наполз на скальный гребень,
он ясности и света враг,
но солнце улыбнулось в небе,
и с гребня сполз туман в овраг.
А на Байдарском перевале
вдруг церковь осветила путь,
/подобный храм ещё едва ли
увидите вы где-нибудь!/
Внизу Форос. Морские мили.
Скалистый мыс в прибое весь.
Ах, если есть Всевышний в мире,
Он обитает где-то здесь.
Ведь Южный Крым – Эдема слепок,
возвышенных здесь чувств – аншлаг,
душа чиста, дух волен, крепок,
и твёрд уверенный мой шаг.
Рекламность строк прости мне, Боже!
Слаб человек, и вот пою,
шальной восторженности тоже
здесь дань от сердца отдаю.
Дождусь маршрутку я на Ялту,
барашки гонит свежий west;
я, как крещение, принял тут
харизматичность этих мест.
И где бы в мирозданье ни был,
я вспомню, и в мороз и в зной,
как купола с крестами в небе
сияли солнцем надо мной.

 ЛАСПИ

Дует ветер с яйлы, гонит пену барашков к Босфору,
одевает подводный костюм водолаз на мыске.
Черноморский калкан к берегам из глубин в эту пору
подплывает и ждёт, затаившись, добычу в песке.
Но подводный охотник достаточно опытен, знаю,
да и есть ли предел, где б не смог побывать человек?
Кромка горная в небе, рельефная и вырезная,
солнцем облита жарким, что крымский, в соку, чебурек.
Куш-Кая, как трамплин, отражается в зеркале бухты,
с этой Птичьей скалы глянешь вдаль – остановится кровь:
здесь девчонки такие, что, если не будешь лопух ты,
то узнаешь русалочью в свете Селены любовь.
Я о чём говорю, сам изведал, и неоднократно,
даже тригл я стрелял, если проще – морских петухов:
росы здесь, что алмазы, потянут на сотни карат, но
не возьмёшь их в карман – только в строчки душевных
стихов.
И, наверно, не зря носит место название – Ласпи,
и не зря в это место так тянет щемяще душа:
сладкий запах ухи, звон гитары и девичьи ласки
даже строгий наряд пограничников не нарушал.
А когда на закате я с камбалой вышел из моря
и багряное солнце за Айя скользнуло, как скат,
все цикады зашлись в иступлённом визжанье и оре
и замолкли тотчас, как потух опалённый закат.
Красный ствол земляничника рос возле самой палатки,
он лоснился, а щёлкни, и слышно, как тихо звенит,
а наутро заря полыхала из-за Мухалатки
и над Сарычем солнце опять выбиралось в зенит…

 КАСТРОПОЛЬ

К морю все петляют тропы,
парк под скальною грядой,
бухтой тихою Кастрополь
славен с чистою водой.

И крупнее нету крабов,
я скажу вам, но и злей,
все славяне вдруг в арабов
превратились за семь дней.

Солнце шпарит, солнце жарит,
солнце шелушит носы,
иногда оно и жалит
посильней любой осы.

Пиний изумрудных кроны,
в них цикадный рой трещит,
а вверху стальные склоны
Крымских гор стоят, как щит.

Солнца золотые стропы
ухватил, смеясь, закат:
я люблю тебя, Кастрополь,
уже десять лет подряд!

Это здесь в подводной маске,
занырнув, как в тайну снов,
наблюдал я, словно в сказке
брачный танец лобанов…

ТАРХАНКУТСКАЯ САГА

Ветер гладит ковыль, пиленгасы идут к Донузлаву,
лох листвой серебристой украсил наш пыльный маршрут,
тарханкутская степь знает горе, но знает и славу,
здесь забвения травы в траншеях войны не растут.

Возле древних раскопов колышутся алые маки,
горизонт от жары то поблёкнет, то как бы парит,
/там скуластые скифы летят, обнажив акинаки,
и кипчакский колодец надёжно камнями прикрыт./.

Зайцы прыснут к посадке, взлетят куропатки над полем:
- Эй, водила, сверни! Напрямик здесь петлю эту срежь!..
Мы уже целый час пограничникам зенки мозолим,
мы торопимся к бухте, которою славен Атлеш.

Там вода, что хрусталь, там кефаль прямо с берега видно,
там у грота подводного прячется кто-то, как тать,
и угрюмые крабы выходят на гальку солидно,
чтоб смотреть на луну и огромные звёзды считать.

Пусть «жигуль» отдохнёт, мы за мысом поставим палатку,
ночь рассыплет по травам то ль росы, то ль блёстки слюды,
костерок разожжём, и сегодня мы выспимся сладко,
чтоб нырнуть на рассвете в манящую тайну воды.

И всю зиму потом будут сниться денёчки нам эти,
и расскажешь ты снова, зайдя на минутку ко мне,
как на чистом песке, под водою почти незаметен,
черноморский калкан,* словно щит, возлежал у камней…

*Калкан – щит /тюркск./ - черноморская шипастая камбала,
королева камуфляжа.

 НОЧНОЙ КИПАРИС

В ослепительном мраке над крышей стоит кипарис,
cловно тот минарет при мечети во мгле Туркестана,
и серьгой золотою на нём полумесяц повис,
чтоб попозже скользнуть в шевелюру густую платана.
В Дерекое к мечети идёт на рассвете мулла,
в храмах ялтинских благовест радует душу поэта;
дай-то Бог, чтоб забылись навечно вражда и хула,
коль под небом одним нам завещано жить в мире этом.
Я люблю этот тюркский, вернувшийся к нам, колорит,
обожаю я эллинский дух и понтийские мили,
и, когда пролетает над городом метеорит,
загадать я желанье спешу: чтобы в мире все жили!
Здесь славянскою кровью пропитана каждая пядь,
христианские символы здесь не затёрты веками,
и, когда муэдзин призывает к намазу опять,
вся история Крыма встаёт пред моими глазами.
Здесь хранятся следы стольких рас и забытых племён,
все по Крыму прошли за волною волна, точно лава;
топонимикой Крыма я, словно бы сказкой, пленён,
в ней и мифы, и были, и драмы народов, и слава.
Надо помнить, какая досталась нам, к счастью, земля,
надо ею гордиться и славить, как солнышко птицы,
и не надо валить всё на хитрые «козни Кремля»,
Крым разменной монетою сделавшим в схватке амбиций.
Всяко было и будет. Всегда надо помнить о том,
что мы всё-таки люди, а это – от Бога, и кроме
я скажу без метафор: Крым – родина, Крым – это дом
наш во веки веков, да пребудет спокойствие в доме!