Ганс Мемлинг.  Страшный суд

- Быстрее, Адонис! Быстрее! Фотис в любой момент может вернуться, - торопила молодого человека Катарина, не отрывая взгляда от окна.

Она изо всех сил пыталась создать вид, что министр Жизни и Смерти не в курсе их поисков.

В ответ Адонис только пробормотал нечто нечленораздельное. И с еще большим рвением принялся рыться в ящиках своего шефа. Правда, он все время отвлекался, заглядывая в рабочие заметки учителя. Его щеки порозовели. Дыхание прерывалось от возбуждения.

За окном короткими выдохами дул северный ветер. Низко летели тучи над мрачным морем. Яростные волны разбивались о серую громаду скал. Дождь лил, не переставая. И струи его яростно атаковали оконные рамы. Катарина смотрела сквозь мутное стекло на гнущиеся до земли деревья, на иссиня-чёрные облака. И нетерпеливо отстукивала на стекле сумбурный марш.

- Ну, как, нашел ее? - спросила она, не отрывая взгляда от окна.

- Не представляю, куда она могла деться!

- Неужели он нигде не написал, где он может её держать?

Но юноша уже не слышал Катарину. С перегоревшим вздохом он оторвался от бумаг. Было практически невозможно оторваться от этих сокровищ человеческой мысли. С горьким вздохом отчаяния, он принялся шарить в ящиках стола.

- Здесь какой-то ключ!

С этими словами Адонис достал ключ и показал ей.

- Как ты думаешь, Катарина, мог он запереть свою ящерицу в кладовке?

- Не знаю, - наконец, оторвавшись от окна, сказала она задумчиво. - Впрочем, нам ничего не остается, как попробовать.

Внезапно, под натиском злого Борея, распахнулась балконная дверь. И в комнату сразу же ворвался ледяной поток, надув легкую юбчонку Катарины, как парус. Прищурившись, Крауновская взяла у Адониса ключ и отправилась к запертой двери в глубине комнаты.

Сердце ее билось как сумасшедшее. Казалось, счастье спустилось с небес и приняло образ ключа. Право, странное существо - человек! Какой математической величиной возможно измерить его тщеславие? Какой химической формулой отразить яд его вожделений? Какими графиками изобразить злые излучения его воли?

Ветер дерзкой рукой растрепал волосы Катарины. Забрался под свободную блузу, как вор. Она оправила блузку нервным движением плеч и полетела к заветной двери, как на крыльях. Отперла и проскользнула внутрь.

Меж тем Адонис судорожно потрошил черновики Диагора, открывшие его взгляду гений профессора во всём блеске. Бедняга не находил сил отвести взгляд от этих записей.

- Адонис, здесь полным-полно новорожденных динозавриков, - послышался взволнованный голос Катарины из кладовки.

- Выходи оттуда немедленно! Это опасно! - крикнул Адонис, не отрывая головы от драгоценных записей.

- Они похожи на ящериц, которых выводил мой муж, только крупнее, - легкомысленно отозвалась Катарина. – Я ведь иногда игралась с его Василисой. Не слушай, что я её вечно ругала, на чем свет стоит.

И тут же засюсюкала, вероятно, обращаясь к динозаврам:

- У-тю-тю. Идите сюда, милые! Я вам спинку почешу. Ах, Адонис, они так и ластятся!

Но Адонис уже не слышал её. В нижнем ящике стола послышалось лыгкое шуршание. Адонис нагнулся. И Василики, прячущаяся от своих врагов, узнав его, сама прыгнула ему в руки.

- Катарина, я её нашел! - вскричал он. - Вот она!!!

Вдруг раздался страшный вопль. Он подбежал к двери кладовки, держа ящерицу в объятьях, и заглянул внутрь.

- Боже мой! – вскричал он, видя, как динозаврики доедают окровавленные куски, ещё минуту назад бывшие Катариной Крауновской.

Но тут на него надвинулась целая стайка новорожденных динозавриков. Причем, некоторые из них были трехголовыми, а некоторые - с шестью ногами. Птеродактили угрожающе шипели.Адонис захлопнул бронированную дверь и налёг на неё спиной.

- Съели! - пробормотал он. - Боже мой! Они её съели!

Изнутри слышалось голодное урчание. Дверь вздрагивала от ударов.

- Опять Фотис бросил голодными своих подопытных! - вздрагивая всем телом от каждого удара, пробормотал Адонис.

Вязкая, страшная пустота налила его ноги свинцом. Тело дрожало мелкой дрожью.

Наказание, как это ни странно, поражает не тех, кто любит или ненавидит, а тех, кто ценой предательства пытается удобнее устроиться в жизни.

Потрясенный Адонис выбежал на улицу просить о помощи. Хотя, вряд ли Катарине можно было уже помочь.

Кто-то кричал в рупор:

- Нас – ограбленных, обманутых, одураченных – много, очень много… Мы еще не сумели организоваться? Но верю - нас сформирует борьба… Нам не хватает жестокости по отношению к тем, кто нас обобрал…

Крик замер на губах Адониса. Сердце сжалось тоской и жутью. Глазами, налитыми кровью, он обвел площадь. Холодный пот проступил на теле.

«Когда только они успели?» - подумал он с тупой болью в сердце. Вдруг, он почувствовал, что отняли его лишили той главной, стержневой надежды, что поддерживает дух каждого здравомыслящего человека.

На перекрестках улиц были выкопаны окопы и поставлены ряды деревянных противотанковых загорождений. Мостовые разворочены. Перила разбиты. Везде торчали обломки и крошился под ногами камень. Почва пропитана кровью.

На слепых окнах разбитых витрин – плакаты, призывающие к борьбе без пощады. К борьбе с правыми и левыми. К борьбе с синими и желтыми. Ни слова о правительстве. Ни строчки о ввезенных из Стервляндии советниках.

Все в городе было разбито, раздолбано, разворочено. Отовсюду рвалось в небо пламя. Пахло гарью. Копоть хлопьями ложилась на все и на всех.

По обеим сторонам улицы модно одетые молодые люди, по-деловому, разносили содержимое магазинов. Неторопливо набивали тележки, утрамбовывали в котомки, наматывали на шею, удобно устраивали на спине. Везде лежали горы одежды, обуви, предметов роскоши.

Лениво брел студент с котомкой, из которой высовывались электронные записные книжки последнего поколения. Еще двое тащили раскладную аудиовизуальную стену. Худощавый человек, очень смахивающий на бандита, увозил на тележке коробки с дорогим оборудованием.

Все это – беззвучно, деловито и, оттого, страшно.

Медленно, словно во сне, тащили новорощенные революционеры свои военные трофеи мимо разбитых мостовых, мимо суетящихся у разнесенной витрины, мимо растерянных полицейских, мимо лозунга, гласящего: «Все, как один – на борьбу!».

На здании Института Искусственной Жизнедеятельности с деловым видом свежевыбритый маклер прибивал табличку, гласящую:

     Продано. 

     Собственность Стервляндского банка «Рабочая Радость».

Из-под земли слышался странный гул. Несло противным липким сквозняком. Из серого тоннеля, вылетел черный, богатый экипаж, светясь окнами. Шипя тормозами, остановился под изразцовым сводом растерзанной торговой галереи.

Из экипажа вышел высокий длинный гражданин весьма приличного вида. Остановился прямо перед Адонисом. Со странным интересом взглянул долгим взглядом на ящерицу, которую юноша держал в руках. Сквозь зубы спросил:

- Как бы мне, гражданин хороший, пройти на улицу Сладкого?

И когда ничего не подозревающий Адонис развернулся, чтобы показать в каком направлении следует идти, длинный гражданин вдруг выхватил из рук молодого человека ящерицу и, виляя как заяц, поскакал прочь.

Не успел Адонис понять, что происходит, а длинный уже скрылся в переулке. И только пятки сверкнули в последний раз.

Адонис помчался вслед. Но в переулке длинного гражданина ждал тот самый роскошный экипаж, который лишь несколько минут назад стоял у торговой галереи Ван-дер-Виль. Длинный гражданин остановился перед экипажем и заскочил проворно внутрь.

Зацокали копытами серебряные роботы-жеребцы. Экипаж мгновенно унесся прочь. И только искры вспыхнули на мостовой.

А мимо шагали аккуратные полицейские и проползали люди с зелеными повязками на рукавах и с полными котомками за плечами.

Каждый воровал как мог и что мог.

***

Люди, которым платят деньги за то, чтобы они разваливали то, что другие люди строили, легко справляются со своим заданием, даже если постройка была осуществлена максималистами, которые замешивали бетон на крови собственного сердца.

Всего лишь несколько часов назад Фил Чумный, одетый в мундир студента Авиационного Института, доверчиво глядя в камеру невинным взглядом, по секрету рассказал репортерам:

- Студенты возмущены поведением профессоров высших учебных заведений – это раз. А зажравшиеся наставники нагло требуют для себя удлинения каникул. Безобразие!

А уже наутро все каналы электронных ведомостей в один голос заговорили:

«Тайна заговора раскрыта! Противоречия высших учебных заведений привели к экстриму: студенты вышли на демонстрации».

«Преподаватели высших учебных заведений уже не в состоянии справится с воспитанием молодежи!»

«Противостояние студентов против преподавателей. Кто прав?! Кто виноват?!»

Статьи¸ заметки, репортажи внезапно выявили, наконец, причину недовольства населения. Оказалось, что молодежь, мечтающая получить высшее образование, разъярена преступной политикой своих профессоров.

Десятки жертв учительского разгула с упоением делились с журналистами своим недовольством системой образования. На помойках находили грязных юнцов, оказавшихся жертвой своих наставников. И именно их фотографиями пестрели утренние выпуски электронных газет.

Когда возмущение преподавательским составом сошло на нет, началась новая волна обвинений. На этот раз, причесанный и умытый Фил Чумный, выдавая себя за работника транспортной системы.

Началось движение транспортников, борющихся за ужасающиеся условия работы. Сменилось движением шахтеров, со сжатыми упрямыми ртами на неотмытых лицах.

И снова мелькало на главном плане исстрадавшееся лицо Фила Чумного, только что извлеченного из обвалившейся шахты. Средства массовой информации кричали о происках левой партии Наконечников, о саботаже и о подрывной деятельности шпионов. Весь город охотился за призраками.

На домашних экранах демонстрировали давно забытую ленту о преступлениях родного дядюшки нынешнего премьера сегодняшней партии Наконечников – Форфайфеля фон Жруанвиля.

Известный комик Кармон Карвик немедленно взялся снимать фильм «В погоне за подрывателями шахт». В конце недели уже никто не помнил, за какой надобностью в действительности, население собиралось под премьерскими окнами.

Правильно ли говорить, что память человеческая слаба? Ведь многие вещи мы никак не можем запомнить не потому, что память наша несостоятельна, но потому, что нам бывает лень привести ее в движение.

В восьмом часу на городской площади Рю-де-Ревю кучками собрались обыватели послушать стервляндского фабриканта баронета Макси Ван Зеро. Обсуждался его проект о строительстве нового завода. Одни слушали баронета с недоумением. Другие – с недоверчивостью.

- Понимаешь, Айван, - говорил сутулый Гари бледному и растрепанному Айвану, этот стервляндец со странным именем, и с еще более странной фамилией, единственный во всей Хватляндии, кто предлагает работу. Остальные – только выгоняют. И что важно, этот ван Зеро платит. Правда, платит мало.

- Не останемся ли мы в дураках, Гари?

Гари пожевал губы. Подумал.

- Человеческий ум ограничен, дружок. И иногда, наверное, лучше бывает положиться на случай и пренебречь умом. А там, что получиться! Всего и делов!

-  Ты так думаешь?

-  Я так думаю.

- Тогда давай послушаем, что  нам скажет сам фабрикант. Вон он там, на трибуне, готовиться произнести речь.

Среди громких разговоров и прогноза биржевых бюллетеней было трудно что-нибудь разобрать. Толпа на площади ждала.

Наконец, на трибуну вышел высокий лысый баронет. Ему было лет под сорок. Его квадратный лоб был покрыт капельками пота. Ван Зеро обвел толпу грустным, сочувствующим взглядом.

- Я глубоко верю, что потеряв какие-то там зарплаты, вы приобретаете гораздо больше, - произнес баронет хорошо поставленным голосом. - Своими силами вам все равно не восстановить разрушенного. Вам приходилось занимать направо и налево. Мне горько и больно, что правительство Хватляндии не пожелало внять вашим отчаянным просьбам не лишать вас работы, а значит, и куска хлеба. Странно, что никто, кроме меня, не хочет видеть, что населению Хватляндии грозит голодная смерть.

Толпа одобрительно зашумела. Ван Зеро торжественно обвел взглядом голодные лица.

- Я предлагаю влить свежую кровь в экономику страны. Я предлагаю открыть заводы и фабрики. Уже сегодня вы сможете записаться в списки работающих на меня. Вон в углу сидит секретарь новой фабрики. И я уверяю вас, я не остановлюсь на одном заводе. Я открою пять... нет, десять заводов.

- Граждане! Не верьте ему! – закричал высокий голос из толпы. - Вас дурачат!! Каким образом в прошлом году все хватляндские заводы были разрушены, как неперспективные, а стервляндские тут же открываются на еще горячих их руинах?

Но говорящему уже клал руку на плечо полицейский.

- А не пройдете ли вы со мной в участок? – вежливо поинтересовался он.

Толпа по-прежнему бурлила. Никто и не заметил отсутствия какого-то там крикуна, кроме рядом стоящих.

- Он прав! Этот крикун прав! – громко согласился  рядом стоящий Айван.

- Да ну его! – тут же отозвался Гари. – Разве правильные речи этого крикуна набьют мое пустое брюхо? Я предпочитаю правду стервляндского баронета. Будь этот Ван Зеро самим Сатаной, я бы пошел к нему на службу.

- Бедняга Айван, образумься! Подумай о нашей несчастной стране. Ведь такие, как ты, толкают ее в прямую зависимость от Стервляндии. Помни - мы - не крепостные, мы - свободные люди. Ведь недаром в борьбе за это погибли в прошлом веке 60 миллионов хватляндцев!

- Глупости, Гари, стервляндцы победили нас в бескровной войне. И пора всем нам с этим смириться.

- Граждане! - спокойно говорил меж тем с трибуны баронет, - записывайтесь! Тут нет никакого подвоха. Записывайтесь! Каждый, кто запишется в ближайшие десять минут, получит в подарок буханку крапивного хлеба.

Толпа дрогнула и навалилась на стол секретаря. Давя и опрокидывая друг друга, люди бросились к столу секретаря. Слышались хриплые ругательства и злое рычание.

Под неистовый рев толпы распахнулись главные ворота завода. Тысячи людей, давя друг друга, жались к стенам городского парка. Зуавы, охраняющее спокойствие митинга, тупым концом пик прокладывали дорогу среди вопящей толпы.