Алексей Шаповалов
 "Мишка Крылов"
I
Мишка Крылов не имел никакого отношения к великому русскому баснописцу, Ивану Андреевичу Крылову, жившему на рубеже 18 – го и 19 – го веков. В этом он убедился когда - то, в полуголодном, но, тем не менее, счастливом послевоенном детстве, исследовав корни своего рабоче – крестьянского родового древа.
Корни тянулись в незначительную глубину памяти его родителей ( что могут знать о предках люди, выросшие в детском доме пролетарского воспитания?), являвшихся одновременно и его же, то есть, древа, весьма не густой верхушкой. Возможно, что детское желание узнавать неизвестное и распутывать запутанное, подтолкнуло когда – то Мишку к выбору профессии.
В описываемое время он был уже капитаном милиции и старшим оперуполномоченным уголовного розыска, отдавшим этой службе, безо всякого сожаления, почти двадцать лет своей жизни и готовым отдать ещё столько же, если управление кадров разрешит служить до глубокой старости.
Звёзд с неба, как говорится, Мишка не хватал, но числился на хорошем счету у начальства, которое, правда, порой подозрительно косило на него своим «начальственным глазом». Всё дело в том, что он был известный в горотделе шутник и балагур, любимец всего личного состава. Местная, «оперская» молва даже приписывала ему авторство в произношение слова «оперуполномоченный», как «опер упал намоченный». Конечно, тут была явная ошибка и Крылов никогда не пользовался чужой славой, с него хватало и собственных неприятностей.
Об одном случае, связанном непосредственно с ним, заговорили было на всех базарах родного города, зашептали и захихикали на лавочках у подъездов многоэтажек, о нём, в целях профилактики случаев нарушения служебной дисциплины, официально довели на оперативном совещании личному составу всего областного управления. Поднявшаяся затем волна славы чуть было не смыла Крылова, что называется, «за борт», но всё как – то улеглось, успокоилось и благополучно миновало. Впрочем, об этом - после...
Ничто человеческое ему не было чуждо и Мишка - конечно, исключительно в нерабочее время! - любил выпить водочки с друзьями, попариться в баньке, потравить анекдоты и прочие смешные байки, которых знал бесчётное количество.
Друзья любили Крылова за его весёлый, безобидный нрав, за постоянную готовность быть «душой» любой компании, что, надо сказать, у него получалось легко и сразу. Кроме этого, они любили его за постоянную готовность прийти на помощь каждому, кто в этом нуждался.
Ребята, прослужившие в розыске лет по 10 или, как Мишка, по - больше, называли его по – имени или по – фамилии, обращались к нему исключительно на «ты», ведь и он сам ко всем обращался запросто.
Молодое поколение сыщиков, для которого Крылов был практически «живой легендой сыска», называло его, конечно, по – званию: «товарищ капитан...» или по – имени – отчеству: «Михаил Васильевич...», но в разговорах между собой и в прочих «побрехеньках» он так же упорно был «Мишкой», как и для поколения своих сверстников.
Одним словом, хотя, с точки зрения руководства, капитан Крылов и был порой «разгильдяем», но крупных «залётов» не допускал, считался в отделе надёжным, грамотным опером. В конце – концов, начальство просто закрывало глаза на его балагурство, оценивая в первую очередь то, что на территории, обслуживаемой им, процент раскрываемости всегда был в норме, не ниже, а порой и выше среднеобластного.
Мишка же исправно «ходил по – земле», что на сленге сыщиков означает не совсем то, что можно сразу подумать. Он знал свою территорию, знал, как говорится, «кто чем дышит» и несознательным элементам нашего общества жилось там несладко.
Правда, Крылов имел несколько неприятных встреч с прокурором города, поскольку мог иногда, не заморачиваясь тщательным сбором и фиксацией доказательств, скрутить и доставить в отдел какого – нибудь хулигана или прочего правонарушителя.
Согласитесь, что в непростое время повального товарного дефицита и, в тоже время, строгого соблюдения социалистической законности, такие ошибки приводили к неприятным последствиям – задержанного приходилось отпускать, извиняться перед ним и потом объясняться с прокурором.
Очевидно, поэтому Крылов недолюбливал как самого прокурора, так и весь личный состав городской прокуратуры, заглазно называл «бездушными бюрократами», «бездельниками» и не скупился пройтись в их адрес прочими крепкими, совсем уж непечатными, словами, употреблять которые он был не меньший мастер, чем рассказывать анекдоты.
43 – х летний Мишка - жилистый, цепкий, с крепкими плечами и длинными, мускулистыми руками, был высокого роста и носил туфли 46 – го размера. Кое – кто из шутников называл его «дядей Стёпой – милиционером», помня ещё, наверно, своё первое знакомство с детской литературой. Впрочем, Мишка на это прозвище не обижался, да и оно к нему не слишком – то привязалось.
***
Прохладное утро понедельника, 15 августа 1983 года, начиналось, как обычно: солнце лениво взбиралось по небу, зеленела трава на газонах, отросшая за лето, кое – где на тротуарах, под ногами прохожих, шуршали опавшие и пожелтевшие листья, на проезжей части городской улицы громыхал сверкающий в солнечных лучах и куда – то спешащий поток машин, а в кронах деревьев, растущих на аллейке у городского отдела милиции, пронзительно - громко и бездумно чирикали птицы. Одним словом, начинался самый обычный день и ничто не предвещало грядущих неприятностей.
Докурив на ступеньках первую за день и поэтому особенно приятную на вкус папиросу, Мишка вздохнул и зашёл в полутёмный вестибюль. Оба наружных окна в этом помещении закрывали разросшиеся на газоне берёзки и ивы, вследствии чего сумрачный, гулкий и пустой сейчас «зал ожидания» казался ещё более прохладным, чем был на самом деле.
Протопав в свой небольшой кабинет, Крылов взял в сейфе тетрадь для служебных совещаний, затем, задержавшись на мгновенье перед небольшим зеркалом, висевшим на стене за деревянной одёжной вешалкой, привычно пригладил ладонью русые волосы, начавшие уже седеть на висках, грустно посмотрел на отражение своего вытянутого, скуластого лица с сильным подбородком и, снова тяжело вздохнув, направился на утреннее совещание к начальнику уголовного розыска. По дороге туда он натянуто улыбался сотрудникам, здоровавшимся с ним и сновавшим по длинному служебному коридору в обычном, суетливом утреннем режиме.
Нужно сказать, что за последние несколько часов в его душе неожиданно поселилось какое – то беспокойство. Он попробовал было разобраться, в чём тут дело, но так и не смог. Вроде, всё было нормально: оба просроченных заявления сдал в пятницу, поручение следователя выполнил в субботу, всю свою «оперскую» писанину подогнал. Конечно, не ангел небесный и пиджак на спине прорезать не надо, чтобы крыльям не жал, но... Может, что вчера в баньке посидели? Так всё, вроде, было в норме, особенно «на грудь» не брали, так, пустяки, грамм по 500 и разошлись не поздно...
Но беспокойство не проходило, к тому же ужасно захотелось пить. «Ложная жажда...», - подумал Мишка, - «Похмельный синдром... От этого, видать, и на душе муторно... С «бодуна», то есть...»
На мгновенье показалось, что ему удалось успокоить самого себя и «ментовская чуйка» - специфическое чувство, присущее только «ментам» и предупреждающее их о предстоящих неприятностях – вроде бы, угомонилась. Потом началось совещание и Мишке уже было не до надуманных беспокойств.
***
Начальник уголовного розыска, майор Сердюков, был крут нравом и несдержан на слово. Сегодня же он был ещё и зол, словно его покусала бешенная собака. По – крайней мере, Мишка, услыхав «первые аккорды», так и подумал: «...И какая собака его с утра укусила?... Неушто бешенная?...»
Сердюков же то и дело срывался на крик, пару раз «зарядил» могучим кулаком по столешнице, так, что в металлическом стаканчике на его письменном приборе испуганно подпрыгнули карандаши и ручки.
Круглолицый, коротко подстриженный под полубокс, высокий и довольно толстый – начальник уголовного розыска в прошлом был неплохим борцом – «полутяжем», но оставив спорт, «добрал» минимум килограмм тридцать «лишку» – он сейчас сердито отдувался, отходя после своего очередного «разгонного «па».
Никто его, конечно, не покусал, а злой он был оттого, что с утра, до этого совещания, имел неприятный разговор, вернее, даже два: один - с начальником милиции, подполковником товарищем Царёвым, а другой - с городским прокурором, товарищем Разиным.
Начальник милиции «накручивал ему хвост», требуя улучшения показателей в преддверии сентября и грядущего окончания 9 – ти месяцев отчётного периода.
«...Как закончим девять месяцев, так закончим и год!», - час назад брюзжал он в своём светлом и просторном кабинете, где на стене, за его креслом висел большой портрет Генерального Секретаря ЦК, - «Ты что, Сердюков, расслабиться решил?! Не ко времени, знаешь ли... Давай, бери мне эту группу квартирных воров! Хватит им уже гулять и кражи «молотить»... К тому же, видишь, как статистику рвёт?!»
Подполковник Царёв говорил напористо, словно провозглашал с трибуны лозунги, а раннее августовское солнце вливалось в окна, заполняло комнату золотым светом и ласковым, нежным теплом.
По начищенному паркету и полированному, огромному столу для совещаний весело сновали солнечные зайчики, перебегавшие затем к хрустальному графину с водой и беззаботно искрившиеся на его резном стекле, отчего ажурные грани сверкали, словно бесценные бриллианты.
Сердюков слушал, отмалчивался, изредка кивал головой и думал своё. С подполковником Царёвым да и с квартирными ворами ему было всё предельно ясно. Первый требовал своего и был прав, потому что начальник – он и в Африке начальник, а квартирные воры «намолотили» уже полтора десятка краж и их действительно давно уже пора было «пристроить» на нары.
То, что орудовала одна группа, его ребята установили ещё месяц назад и даже ухватили кончик ниточки, ведущий к ней. Дело оставалось за малым – нужно было кое – что подогнать, подчистить, а потом уже брать сразу всех. Подготовка к окончанию операции шла полным ходом, но он, майор Сердюков, суеверный, как и все опера, когда дело касалось работы, не хотел раньше времени раскрывать свои планы. Поэтому, он стоял перед начальником потупившись да сопел сердито, чувствуя, что от незаслуженных упрёков медленно, неприятно потеет.
После этого обычного разговора он поехал к прокурору, который заставил его снова потеть и молча злиться. Прокурор отдал ему заявление некой Пастушкиной, Пелагеи Петровны, хорошо известной ему, Сердюкову, впрочем, как и ещё двум – трём десяткам сотрудников милиции.
В последнее время эта дамочка заваливала своими жалобами как милицию, так и все – городские и областные - советско – партийные инстанции. Дело заключалось в том, что у неё был брат, некий Степан Петрович Воротников, скоропостижно скончавшийся, самым естественным образом, восемь месяцев назад. О том, что он умер естественной смертью, не возникало абсолютно никаких сомнений ни у кого из тех, кто так или иначе имел отношение к проверке данного сообщения.
Только Пелагея Петровна всё сомневалась и доказывала, что брата отравила его бывшая жена, которая, кстати сказать, в течении последних 10 лет безвыездно проживала со своей новой семьёй в далёком Норильске. Сердюков знал это точно, поскольку данный факт уже неодрнократно проверялся.
На восьми листах очередного заявления, Пастушкина, своим мелким, убористым почерком, с поистине шизофреническими подробностями, описывала всё новые и новые аргументы, якобы, подтверждающие её правоту. Прокурор оказался самым слабым звеном в цепочке инстанций, утомлённых и замороченных нездоровым, с точки зрения Сердюкова, воображением заявительницы. Негласно подписав перед нею капитуляцию, прокурор решил провести эксгумацию тела её умершего брата.
К «тараканьему бреду» Пелагеи Петровны, зарегистрированному в канцелярии, были подколоты все необходимые процессуальные документы, подготовленные следователем прокуратуры. В результате этого вышеуказанный «документальный симбиоз» приобрёл название и вид процессуального действия, организация проведения которого, с благосклонного согласия начальника милиции, забывшего, видимо, сказать ему об этом полчаса назад, поручалась майору Сердюкову и личному составу отделения уголовного розыска.
Именно поэтому, сердито и громко отдуваясь сейчас и вытирая клетчатым платком пот со лба, он пристально оглядывал хмурые лица и потупленные глаза своих подчинённых, получивших от него неожиданный разгон, и раздражённо думал, кому же отдать это, в полном смысле слова, «тухлое дело». Окончательное решение никак не приходило...
***
Мишка же Крылов, посматривая на своего непосредственного начальника, вместе с которым когда – то, ещё операми, они вдвоём задерживали банду лихих квартирных налётчиков, называемых в городе «водопровочиками», ничего не знал о скрытой борьбе, происходившей в его душе. Грустно и жалостливо глядя на раскрасневшиеся и лоснящиеся щёки непосредственного руководства, Мишка думал своё:
«Надо же, как достали человека!», - это он о Сердюкове, - «Неплохой ведь мужик, а от такого сумасшедшего беспокойства до инфаркта дойти может... Очень даже просто, как говорится, раз – и готово... Чёрт, надо к Кольке – мяснику заглянуть, изжёга разгулялась...», - это он тут же подумал о себе, - «Давно он меня на похлёбочку звал... И пиво у него холодное всегда есть...»
Последняя мысль была просто невыносима в этой душной комнате и, морщась от неприятного ощущения жжения в желудке, Мишка нетерпеливо заёрзал на стуле.
«Скорее бы всё закончилось! Сразу смоюсь, повод – то найти не проблема... Слава богу, на участке всё нормально и ничего «горящего» у меня нет!»
Колька – мясник был продавцом мясного отдела небольшого продмага, находящегося на мишкиной территории. К нему заглядывали многие из «конторы», даже руководители. Коля был всем рад и никому не отказывал, но с Мишкой, как с «хозяином» территории, у них были особые, доверительные отношения.
Крылов не только мог прикупить тут кусочек мясца с косточкой или без, как говорится, на собственный вкус, но так же, в уютной подсобке – не баре, без ресторана обойдёмся! – поесть знаменитой мясной похлёбки и пригубить рюмочку – другую.
Мимолётные воспоминания и отрывочные рассуждения как – бы подстегнули мишкино воображение, он словно ощутил во рту этот изумительный вкус в меру пряного и острого мясного бульона, как - будто воочию увидал большую, скварчащую на огне кастрюлю с огромными кусками розового мяса и стоящую на столе, тут же, в магазинной подсобке, холодную, запотевшую бутылочку...
Не в силах совладать с собой, Мишка снова заёрзал, заворочался на стуле. Его нетерпеливое движение и кислое выражение лица отчего – то не понравились Сердюкову.
«Вот Мишке и отдам!», - вдруг с какой – то, непонятной злостью подумал он, - «А что? Опытный, справится! Да и кому же, в конце – концов, если не ему?... Давно уже не «пацан», всё сделает, как надо!»
«Пацанами» или «малолетками» майор Сердюков называл молодых сотрудников, прослуживших в уголовном розыске менее 3 – х лет.
Мишка Крылов был слегка озадачен внезапным и не слишком приятным поручением, но отговариваться не стал – не в его характере. Раз надо, значит, надо! Даже лучше, что ему поручили, есть лишний повод сейчас «нарезать» и к Кольке – мяснику «нырнуть», здоровье поправить.
По непонятным причинам эксгумацию трупов, то есть, их повторное, после извлечения из мест захоронения, судебно – медицинское исследование, почему – то всегда проводят по ночам. Поэтому сейчас Крылов мог благополучно и практически официально отправиться отдыхать, а к ночи, поди, всё и выветрится! Да и кто его там нюхать – то будет?! А уж целоваться, тем более, на кладбище, Мишка ни с кем не собирался.
Мимолётную настороженность у него, правда, вызвало только то, что от прокуратуры будет присутствовать помощник прокурора по фамилии Гумнов, с которым у Крылова были весьма и весьма непростые отношения.
Оба раза, когда проходили прокурорские проверки, их осуществлял именно Гумнов. В связи с тем, что обе они закончились для Мишки не слишком благополучно, он, получив взыскания, страшно огорчился на товарища помощника прокурора. Чтобы хоть как – то отплатить ему, Крылов, произнося вслух его фамилию, ловко изменял её, вставляя букву «а» вместо буквы «у».
Сам Гумнов вряд ли об этом догадывался, но, тем не менее, всегда вёл себя с Мишкой весьма высокомерно и даже надменно, а в последний раз, отбирая объяснение, пообещал, что непременно добьётся увольнения его, Крылова, из милиции.
«А это уж шиш тебе, дорогой товарищ!», - ответил тогда ему Мишка, стрельнув, правда, сперва глазами по прокурорскому кабинету и убедившись, что они разговаривают «один на один», - «Не ты меня в милицию принимал, не тебе и увольнять! На – ко, выкуси!», - и он, не удержавшись, ткнул к самому прокурорскому носу свой увесистый кукиш. «Почаще на него смотри, упражняйся, чтобы косоглазие не развивалось!»
После этого в «контору» пришло разгромное прокурорское представление. В нём не было ни слова о кукише или о рекомендациях, данных Мишкой товарищу Гумнову в целях укрепления его, Гумнова, драгоценного здоровья, но только всё равно Крылову влепили выговор «за допущенные недостатки» и долго потом «мурыжили» да «шпыняли» на всех партсобраниях.
Поэтому, узнав сейчас об участии этого неприятного ему человека в ночном мероприятии, Мишка было призадумался. Ожившая «чуйка» тут же посоветовала ему отказаться, сославшись, скажем, на занятость или на внезапное ухудшение здоровья, но, отогнав подлые мысли, он только тряхнул головой и остался в кабинете у Сердюкова после окончания совещания. Потянувшись за «беломориной», торчавшей из пачки на столе у начальника уголовного розыска, он, закуривая, обратился к нему:
- Слышь, Витёк, ты не материл бы молодёжь, да и с кулаками поосторожнее бы, а?, - когда они оставались одни, Мишка всегда переходил на подобный тон общения и Сердюков не обижался, - Конечно, вряд ли ты причинишь этим вред их неустойчивой и неокрепшей психике или - не дай Бог! - нравственности, но вот только не стоит их приучать, что с ними можно так разговаривать.
Сердюков промолчал, свирепо посмотрел на Мишку и тоже закурил.
- Или ты действуешь по - старорежимному принципу, что начальник обязательно должен быть пузатым и злым?, - Мишка выпустил длинную струйку дыма, взлетевшую к потолку.
- Ага! И ещё красномордым, - буркнул Сердюков и неожиданно улыбнулся.
В его глазах скакнули весёлые чёртики, на одно короткое мгновенье он стал похож на того самого, прежнего Витьку Сердюкова, вместе с которым они, как говорится, съели не один пуд соли.
Но, улыбка, враз преобразившая это хмурое, усталое и озабоченное лицо, тут же погасла, Сердюков снова стал самим – собой, таким, каким был уже последние лет 10. Впрочем, когда он заговорил, то голос его звучал непривычно тихо, озабоченно и по – дружески ворчливо.
- Ты, Мишка, смотри там... Проведи всё на высшем уровне! Сам знаешь, как прокурор и этот... Гумнов... тебя любят. В обеденный перерыв езжай домой, отдохни. Водителя нашего, Сиротина, я предупрежу, он за тобой в 22 – 30 заедет. Гумнов в отдел прибудет сам, у него «жигуль» есть... Возьмёте с Сиротиным «указников», человека четыре, с начальником КПЗ сам договорись. Да, ломы и лопаты не забудьте! Позвони «посмертному доктору», обрадуй его. Хотя, думаю, прокурор его уже известил...
За закрытым окном приглушённо шумел город, залитый солнцем, летом и голубой лазурью неба. Мишка, слушая Сердюкова, радостно кивал головой, прикидывая, какие дела он доделает за три часа, что остались до обеденного перерыва. К сказанному начальником розыска надо добавить ещё одно: сейчас же позвонить Кольке – мяснику, чтобы тот поставил варить похлёбочку...
***

II

Домой Мишка попал вечером, около семи часов. Солнце, всё такое же ленивое, теперь неторопливо двигалось к закату, отчего кромка облаков, повисших над горизонтом и похожих на взбитый крем - безе, стала томно багроветь. Голубая лазурь неба, прежде лёгкая, словно акварельная, теперь заметно потемнела, постепенно превращаясь в вечернюю, сочную синеву.
Всё это время, начиная с двух часов дня, Мишка пробыл у Кольки – мясника, где они долго обедали замечательной похлёбкой, а, кроме этого, съели не по одному куску хорошо прожаренной свинины, замаринованной, в соответствии с каким – то старинным рецептом, в пряном соусе с белыми грибами.
Виртуоз – кулинар Колька обходился без сковороды, а жарил мясо прямо на специальной чугунной плите, затем присыпал его какими – то, ему одному известными, душистыми и острыми специями, выкладывал на тарелку и щедро заваливал сверху изумрудной зеленью гарнира, состоящего из мелко нарезанного стрельчатого лука, петрушки и киндзы. «Отпалировывал» он всё это великолепие тем, что обильно заливал домашней аджикой, которую всегда держал у себя в подсобке.
Под всю эту вкуснятину они «приговорили» пару – тройку бутылок «столичной» водки, а потом, слегка разомлевшие, осоловевшие, неторопливо беседовали о жизни, курили и незаметно выпили каждый по пяток бутылок холодного, свежего «жигулёвского» пива.
Одним словом, Бог его знает, отчего, но Мишка расслабился и конкретно «нагрузился». К слову сказать, подобное случались с ним не часто. Он всегда знал меру в употреблении горячительных напитков и, действуя вопреки правилу: «Душа меру знает, пьёт, пока не посинеет!», всегда знал - когда, с кем и сколько можно выпить.
Но, как известно, всем свойственно ошибаться в оценке собственных возможностей, ведь и «на старуху бывает проруха...»
- Ужинать будешь?, - спросила его жена, Катерина, подозрительно посмотрев на расрасневшееся мишкино лицо и недовольно втянув носом «горячий выхлоп» его дыхания.
- Не, не буду, - отчеканил Мишка и добавил, - Сыт, пьян и нос в табаке... Спать пойду, а в половине одиннадцатого за мной отделовская машина приедет.
- Опять на работу?, - привычно – ворчливо спросила Катерина, хотя за многие годы совместной жизни знала, что такова участь сотрудника уголовного розыска, - Не успел прийти и снова в отдел?
Мишка, слегка пританцовывая на месте непослушными ногами, судорожно разделся в зале у дивана и, повалившись на спружинившее под ним ложе, уткнулся головой в вышитую женой диванную подушку.
- Не, не в отдел, - пробормотал он, уже засыпая, - На кладбище поедем... Могилку там... выкопать надо... Не работа, а... так... Кать, - перебил он сам себя, - укрой меня какой – нибудь... попонкой, а?, - и прежде, чем жена успела что – то сказать, он уже смачно захрапел, выдыхая пары водочно – пивного перегара.
Надо отдать ему должное, что перед тем, как уйти из отдела «на обед», Крылов тщательно подготовился к ночному следственному действию: судмедэксперт, как главное действующее лицо, был предупреждён и ожидал дома, по мишкиной просьбе начальник КПЗ дал указание выводным подобрать четырёх «указников» - мелких правонарушителей, отбывающих административный арест по указу «Об усилении ответственности за мелкое хулиганство...», для использования последних на «хозработах», водитель Сиротин получил у старшины – завхоза два больших аккумуляторных фонаря, а так же гвоздодёр, молоток, 2 лома, 4 штыковых и 2 совковых лопаты, тяжёлую кирку и длинную, прочную верёвку. Мало ли с какими трудностями могут столкнуться люди, раскапывающие ночью чужую могилу?
Уже по дороге к Кольке – мяснику Мишка заскочил на кладбище, предупредил руководство ритуальной конторы о проводимом ночью мероприятии и с помощью кладбищенского сторожа, нёсшего свою нелёгкую службу, как обычно, почему – то лишь до 17 – 00, а потом оставлявшего «охраняемый объект» на попечение, очевидно, «иных сил», нашёл могилу гражданина Воротникова. Итак, всё казалось в полном порядке и опять, как утром, ничто не предвещало беды...
***
Летом вечереет поздно. Разгулявшийся день не спешит оставлять веселье, он тянет с уходом до последнего, аж до тех пор, когда усталое солнце сползает за дальнюю горку, а небесное покрывало украшают новорожденные звёздочки.
Сиреневый августовский вечер, которому посвящён наш рассказ, наконец – то, вступил в свои права. Он был немного душным и пасмурным. Редкие уличные фонари выглядели робкими, а полная луна, довольно рано появившаяся на небе, работала по программе сокращённого рабочего времени - она часто и подолгу скрывалась за занавесью серых облаков, взявшихся неизвестно откуда.
Вначале всё проходило гладко, как по накатанной колее, даже помощник прокурора Гумнов, встретившись с Мишкой в дежурной части, первым подал ему руку, приветствуя и ничем не выразил своей неприязни.
Единственная задержка получилась в КПЗ, поскольку среди «указников» не сразу нашлись желающие, даже за сокращение срока админареста, отправиться среди ночи на кладбище и превратиться в гробокопателей. Оказалось, что глупое, дремучее суеверие ещё столь крепко жило в сознании этих несознательных граждан.
Неоценимую помощь тут оказал «указник» по – фамилии Зверев – маленький, тщедушный и плешивый мужичонка, чьё заострившееся личико, с торчащим носиком и глазками – пуговками, походило, скорее, на хитрую мордочку ежа.
Зверев был в КПЗ «завсегдатаем», поскольку, напиваясь раз в месяц, строго после получки, всегда устраивал дома дебоши и пытался побить свою жену – огромную, могучую бабищу, выше его на две головы и тяжелее на добрых полста килограммов. После такого единоборства он, с подбитым глазом или с расцарапанным лицом, но с гордой, высоко поднятой головой, «приземлялся» на нарах, отбывая очередные 10 суток.
Решительно поднявшись сейчас со своего лежбища, Зверев, натягивая на худые, костлявые плечи видавшую виды фельветовую куртку, служившую ему тут одеждой на все случаи жизни, а по ночам ещё и мягкой периной, сказал:
- Раз надо – значит надо! А темноту и дикость свою что показывать – то? Чего мёртвых бояться? Они, чай, не кусаются и из гробов не выскакивают, - он слабенько хихикнул, обозначив шутку, - Живых опасаться надо!
Приободрившись от явного, хоть и молчаливого внимания сокамерников, Зверев продолжал, теперь уже погромче, побойчее:
- Все мы там будем, только каждый, как говорится, в своё время. Никого сей скорбный удел не минует... А как атеист и в прошлом член ВЛКСМ могу уверить, что никакой загробной жизни нет! Лежат себе «жмуры» в ямках - и всё... Но дело есть дело и мы же не прихоти ради копать – то собираемся! Вот людям помочь нужно, - он кивнул в сторону постового милиционера, открывшего дверь их камеры и терпеливо ожидавшего добровольцев, - Служба у них... А нам они, значит, к тому же, ещё и амнистию дают, во как! Чего же не пойти? Айда, братва, со мной! Всего и делов – то: гроб выкопать и через полчаса обратно зарыть! Родственники усопшего не возражают, а мы, сделав дело, завтра уже на свободе гулять будем!
Трудно сказать, убедил ли Зверев своей пламенной и научной речью кого – либо, или по каким иным причинам, но только кроме него вызвались ещё трое добровольцев. Мишка расписался в специальном журнале вывода арестованных, забрал их из КПЗ и препроводил к стоящему перед отделом уазику.
Судебно – медицинский эксперт и помощник прокурора уже сидели в машине и неторопливо беседовали о футболе. Стараясь меньше попадаться на глаза Гумнову – чего собак дразнить, хотя бы и себя самого? – Крылов вместе с водителем Сиротиным принялся размещать «указников» в «конверте» - маленьком «багажном» отделении, снабжённом дверцей и находящемся в кормовой части автомашины.
От остального салона «конверт», как предназначенный для перевозки задержанных, был отгорожен металлической стенкой с маленьким зарешётченным окошечком. Вспомнив об этом, Мишка, помагая четверым «указникам» разместиться в двухместном «конверте» и слегка подпирая коленом дверцу, пока не защёлкнулся ригель замка, тихонько бормотал:
- Сидите мне тут, каины, тихо! Да не вздумайте курить, а то своим дымом вы товарища прокурора отравите! Вам - то, понятно, хоть бы хны, а мне потом отвечать!, - и, отходя, обронил совсем уж непонятную «указникам» фразу:
- Мне тогда точно... терракт пришьют или, в лучшем случае, умышленное убийство на почве неприязненных отношений...
***
Время, потраченное в отделе, не прошло бесследно, ведь природа действует сама по себе, без оглядки на нас. Теперь город оказался погружённым в тёмно – фиолетовые, сгущающиеся сумерки и его улицы, уставшие от дневной суеты, покорно затихали до утра. Небо, быстро набухающее чернотой, тяжело нависало над уступами многоэтажек, в каменных, безликих коробках которых пригушённо желтели светом зашторенные окна.
Двигатель автомобиля урчал уверенно и, в тоже время, сдержанно. Вся группа в машине молчала, только сзади, в «конверте», тихонько бубнили между собой «указники». К месту подъехали приблизительно в половине двенадцатого часа ночи - самое, что ни на есть, подходящее время, чтобы спокойно заняться намеченным делом...
Кладбище, дико заросшее кустами, густо утыканное металлическими оградками, крестами да памятниками, утонуло в тишине и в непроглядной темени. Казалось, что пока Мишка «со товарищи» добирался сюда, небо – чёрное, бездонное - в конце – концов, обрушилось на город, поглотив его.
Уаз пришлось оставить в конце центральной аллеи, у последнего фонаря, тускло горящего каким – то странным, мертвенно - белым светом, поскольку проехать дальше, к месту захоронения, было невозможно.
Выгрузившись из машины и раздав «указникам» шанцевый инструмент, Мишка построил их в «колонну по одному». Приказав двигаться строго за ним, он, подсвечивая дорогу фонарём, бодро направился прямо в дремучие и непроглядные кладбищенские джунгли.
Сержант Сиротин, со вторым фонарём, замыкал движение, выхватывая длинным лучём то слегка сгорбленную и немного напряжённую спину Гумнова, идущего перед ним, то неуверенно бредущие, время от времени спотыкающиеся о многочисленные неровности почвы, ноги всей колонны.
Узкий луч света – пронзительный, яркий, скачущий в такт движению - делал окружающую темноту зловещей и отбрасывал по сторонам какие – то жуткие, быстро передвигавшиеся тени. Казалось, что кресты, маскируясь в кустах, быстро перебегали вокруг медленно бредущих людей, не то окружая их, не то сопровождая.
По закону жанра луна объявила технический перерыв и вместе с послушными ей звёздочками скрылась в чернильной глубине неба. Где – то рядом, прямо по ходу движения группы, несколько раз недовольно и рассерженно ухнул филин.
Колонна шагала молча, если не считать сопения «указников», негромкого чертыхания, порой пересыпанного матом, глухого металлического постукивания и лёгкого скрежета, когда «носильщики», продираясь сквозь кусты и налетев в темноте на оградку или ударившись о выступающие части крестов, пытались не выронить из рук лопаты, ломы и тяжёлую кирку.
Днём Мишке казалось, что он хорошо запомнил расположение могилы и легко найдёт её, но этого не произошло. Не иначе, как вмешались те самые, «иные силы», охранявшие кладбище, по словам сторожа, в ночное время, а, может, виной всему было что – то другое, кто ж его знает?
Но только Крылов, зайдя сейчас в заросли и выбирая дорогу получше, отчего – то сбился с курса. Сперва он повернул несколько раз вправо, обходя буйно разросшуюся сирень, так как почему – то решил, что идти нужно именно в этом направлении. Потом, через несколько минут молчаливого и упорного продвижения, ему показалось, что он забирает слишком вправо и тогда он стал брать левее, туда, где, как вскоре выяснилось, плотно держали оборону кусты не то шиповника, не то дикой розы.
Невольно петляя между могилками, похожими в темноте одна на другую, он окончательно потерял способность ориентироваться. Теперь он просто двигался вперёд, пытаясь не подать вида, что заблудился и надеясь всё же выбраться на более или менее знакомое место. Однако, спустя минут 15, Мишка с ужасом понял, что не имеет ни малейшего представления не только о том, где расположена могила, но ещё и о том, где осталась автомашина. Положение казалось безвыходным и более чем отчаянным...
- Долго что – то идём, - мрачно пробормотал судмедэксперт Онищенко, оглядываясь в темноте и ощупывая во внутреннем кармане пиджака 500 – граммовую металлическую, плоскую фляжку, наполненную, «на всякий пожарный случай», чистым медицинским спиртом.
При известных обстоятельствах это удивительное средство могло быть как дезинфицирующим, так и боле – страхо – утоляющим, кроме этого, оно могло быть и успокаивающим, и согревающим, и снотворным, и веселящим, одним словом, таило в себе множество различных, чудодейственных свойств.
Сам Онищенко, имея опыт проведения подобных ночных мероприятий, всегда брал с собой спирт, поскольку установил, что употребление оного вовнутрь – исключительно в профилактических целях и в умеренных количествах! – кроме всего прочего, отбивало или уменьшало различные, весьма неприятные, запахи, например, запах трупного разложения...
Пригубив на ходу маленький глоток из фляги и привычно обходясь без воды, Онищенко на секунду задержал дыхание, после чего, отдышавшись и ощущая во рту вязкую крепость спирта, протянул флягу бредущему позади себя Гумнову:
- Олег Алексеевич, не желаете? Спирт! Чистый, медицинский... Так сказать, помагает взбодриться и всё такое...
Гумнов желал взбодриться и поэтому молча взял флягу. Спирт обжёг ему рот, горло, тяжёлой тёплой волной ударил в желудок, после чего сразу зашумело в голове, как – будто голова, а не какая – нибудь другая часть тела, непосредственно примыкала к желудку.
Восстановив дыхание и вытерев невольно навернувшиеся на глаза слёзы, он вернул фляжку её законнному владельцу.
- Да, действительно, долго что – то..., - пробормотал немного охрипшим голосом и тут же охнул, наткнувшись в темноте коленом на какой – то острый угол очередной металлической оградки.
- Чёрт! Надо же, чёрт, как больно!, - Гумнов остановился и принялся потирать руками ушибленное место, - Бродим тут, как... души неприкаянные!, - бросил он раздражённо, подумав про себя, что теперь уж, принеприменнейше, при первом же удобном случае, попомнит этому... Крылову... организацию сегодняшней работы.
Сержант Сиротин, всё ещё замыкавший движение, остановился позади него и продолжал светить вперёд, через согнувшуюся прокурорскую спину, пытаясь, таким образом, облегчить остальным возможность следовать дальше.
- Не поминали бы этого... рогатого... ночью – то!, - недовольно пробормотал он, незаметно принюхиваясь, - Да и место тут такое... Самое его, говорят... Одним словом, не надо бы тут...
Ему показалось, что лёгкий ветерок принёс едва уловимый и хорошо знакомый запах. «Показалось!», - тут же решил Сиротин, не заметивший прежде манипуляций с маленькой фляжкой - ему тогда помешали кусты и поворот тропы, скрывшие из поля зрения впереди идущих, - «Откуда тут спиртному – то взяться?»
- Тёмный ты человек, Сиротин, раз во всякую чертовщину веришь!, - смело откликнулся взбодрившийся уже судмедэксперт, - Постыдился бы! Ведь, небось, комсомолец, да?, - и, не ожидая ответа, добавил:
- Вот я комсоргу – то вашему расскажу-у-у! Пусть тебя пропесочат!
Гумнов негромко рассмеялся и, прихрамывая на ушибленную ногу, отправился дальше, догонять ушедшую группу. Онищенко быстро семенил впереди, тоже посмеиваясь. Сиротину стало обидно и он, продолжая светить фонарём, сердито буркнул:
- Воля ваша, можете смеяться, сколько влезет! Да только я знаю, что на кладбище... ночью да ещё и в полнолуние... этого... поминать нельзя!
Теперь Гумнов, увидевший из - за очередного поворота тропы колышащиеся в свете фонаря, серые спины идущих впереди «указников» - прежде было только слышно, как они гремели своим грузом и ломились через кусты – рассмеялся громче:
- Интересно, а что может произойти? Он появится и нас напугает? Или утянет в своё, как его там, подземное царство?
Пересмеиваясь, они снова обменялись с Онищенко плоской фляжкой, пригубив ещё по маленькому глоточку, так, для поддержания сил. Сиротину всё больше не нравился этот разговор и он, послушав короткое бульканье, доносившееся от сгрудившихся рядом помощника прокурора и судмедэксперта, недовольно сказал:
- Не знаю, какую пакость он может устроить, да только просто так не спустит, - и он, втянув носом прохладный ночной воздух, теперь явственно уловил запах спиртного, - В полнолуние, говорят, всякое может произойти... Опять же, мертвецы...
Тут уж Онищенко и Гумнов не стали больше сдерживаться, а расхохотались громко, даже слишком громко для кладбища, так что их услыхали идущие впереди «указники» и стали оборачиваться.
- Стыдитесь, Сиротин!, - воскликнул сквозь смех Гумнов, - Вы же сотрудник советской милиции, а в такую чушь верите! Надо будет Вашему непосредственному начальнику рассказать, кто у него работает!
- А я, как специалист, могу подтвердить, - подхватил судмедэксперт, - что ни в полнолуние, ни в какие – либо иные ночи или дни ничего с мертвецами произойти не может, кроме того, что предусмотренно природой – то есть, ничего, кроме естественного процесса раз-ло-же-ни-я!, - протянул он последнее слово по слогам и они с Гумновым снова обменялись фляжкой.
Вконец обиженный Сиротин, в третий раз втянув чуткими ноздрями тонкий, специфический запах, загрустил, осознав, очевидно, степень своего суеверия и устыдившись его.
Луна, утомившись от безделия, внезапно вышла на ночной небосклон во всей своей красе и, залив округу молочным светом, ещё больше очернила густые кусты, сгорбатила, исковеркала и разбросала по сторонам тени. Лёгкий ветерок сторожко зашелестел листвой ближайшей липки, вдохнув ночную прохладу не то в уснувший, не то в притаившийся до утра, божий мир. Неугомонный и невидимый в темноте филин снова угукнул, на этот раз зловеще - торжествующе.
- Есть! Нашёл! Вот, чёрт бы его побрал! Тут она! А я - то!..., - радостно и бестолково заорал Мишка, который, то ли благодаря лунному свету, то ли ещё чему, но буквально налетел на нужный им металлический памятник – пирамидку, увенчанный маленькой пятиконечной звёздочкой.
«Указники» с облегчением скинули свою не тяжёлую, но неудобную в нынешних обстоятельствах ношу и с разрешения «старшого», как они назвали Мишку, закурили. Табачный дым запах в темноте и поплыл, подсвеченный лунным сиянием. Огоньки папирос сверкали в разнобой, выхватывая из темноты, словно из забвения, людские лица, становившиеся, на короткое мгновение, медными.
Перекур был не долгим, к тому же, его использовали для небольшого совещания.
- Значит, тут копаем, - распоряжался Мишка, тоже попыхивая папироской, - А вот сюда – землю отбрасываем... Аккуратно, значит, складываем в кучу... Потом, когда откопаем и очистим...
- Не, - перебил его Зверев, вспомнив, очевидно, о своей негласной роли «предводителя «указников», - Не, старшой! Лучше будет вот сюда, в эту сторону землю отбрасывать!, - и он указал на другой угол могильного участка, ограждённого металлическим заборчиком.
- Тут и места побольше, и потом ловчее будет обратно бросать.
Мишка, подумав секунду, согласился, после чего они с Сиротиным попытались устанавить фонари на оградке так, чтобы место действия было достойным образом освещено.
- Правильно!, - одобрил кто – то из «указников», - Так будет хорошо видно, что и как... А памятник с гробничкой лучше пока вынести за оградку и вот сюда, под кустик, сложить. Проход, правда узкий получится, но нам же тут не бегать... Да и загородим – то всего на часок!
Мишка снова подумал и снова согласился. В конце – концов, какая разница? Главное, дело сделать!
- А гроб – то какподнимать будем? Одной верёвки вроде – бы маловато!, - откликнулся ещё один из «указников», но судмедэксперт, вступив в разговор, испуганно воскликнул:
- Эй, вы там, того... Не шутите!, - он энергично погрозил пальцем, - Не вздумайте и вправду гроб поднимать! А если он прогнил и всё оттуда вывалится?! Кто потом собирать будет?
«Указники» смущённо промолчали, им явно не хотелось бы этого делать, а Онищенко, сделав секундную паузу, закончил:
- То, что мне нужно будет, я и там достану, вы только мне крышку поднимите и немного места сделайте, чтобы рядом стоять можно было! Остальное уже не ваша забота!
На том и порешили. «Указники» разобрали штыковые лопаты и, поплевав на ладони, принялись подкапывать памятник. Вскоре они вытащили его и гробничку, отнесли в сторону и, громыхнув грубым железом о землю, скинули под куст. Дальше дело пошло веселее.
Лопаты с хрустом входили в каменистую почву, а маленький и тщедушный Зверев, вооружившись тяжёлой киркой, принялся взрыхлять ею землю, громко выдыхая и приговаривая при каждом ударе: «Эх, р-раз! Ещё р-раз! Эх, р-раз, ... твою мать!» В темноте он походил на сказочного, но громко матерящегося троля, яростного в своём трудовом энтузиазме.
Работающие сопели, дышали тяжело и хрипло, иногда кашляли. Столпившись в образовывающейся яме, они медленно погружались в земную поверхность, а холмик свежевыкопанной земли рядом с ними быстро увеличивался.
Луна, словно недовольная действиями людей, снова спряталась за облаками, оставив взамен вселенскую темноту и только место раскопок было безжалостно вырвано, выхваченно из этой самой темноты ярким светом аккумуляторных фонарей.
Вскоре «указники» сообразили и стали работать по двое, так как всем четверым в яме было тесно. Через некоторе время двойки менялись, те же, кто из них был наверху, отбрасывали свежую землю от края или помагали копающим киркой, разворушивая попадающиеся камни.
Сиротину снова стало отчего – то неспокойно на душе. Он закурил и, сделав несколько затяжек, решительно сказал, обращаясь к Мишке:
- Товарищ капитан, я, пожалуй, пойду к машине. Нельзя её без присмотра оставлять, мало ли что?
Мишка молча кивнул и Сиротин, стрельнув глазами в сторону Онищенко и Гумнова, снова обменявшихся фляжкой, ушёл. Чтобы выбраться, он подсвечивал себе маленьким туристическим фонариком, предусмотрительно захваченным из дома.
На удивление, дорогу назад он нашёл сразу, потому что старался идти по широким, протоптанным стёжкам. Они, извиваясь между могилами, кустами и деревьями, вывели его на центральную аллею, почти к тому месту, где он оставил машину. Оглянувшись, Сиротин удивился и подумал, зачем это капитан Крылов повёл их в самые что ни на есть буераки, когда нужную им могилку было так просто найти?
Сев в машину, он некоторое время молча смотрел из окна на угрюмую темноту, чуть слышно шумевшую листвой кустарников там, за гранью света уличного фонаря, после чего, подумав, быстро перекрестился и включил автомобильные подфарники – какой – никакой, а, всё же, свет...
После ухода Сиротина, Мишка подошёл к стоящим на пригорке, у могильной оградки, помощнику прокурора и судмедэксперту. Его папиросы закончились и он попросил у них закурить. Гумнов протянул ему пачку сигарет «Прима», а Онищенко предложил пригубить из фляжки. Гумнов выжидательно замолчал.
Мишка совсем уж собрался было не пить, вроде, как ему сегодня уже бы и хватит, но, вспомнив пословицу: «Если не пьёшь, значит или больной, или сволочь!», решил всё же пригубить, чтобы Гумнов с Онищенко не подумали о нём чего – нибудь плохого. Мол, если не пьёт – то обязательно «настучит».
Помня, что Гумнов его, мягко говоря, терпеть не может, Мишка убедился, что тот первым отхлебнул из фляжки, после чего сам сделал совсем маленький глоток. Так, из уваженния к обществу...
«Указники» работали довольно споро, меняясь по – очереди. Чтобы сподручней было спукаться и подниматься из почти двухметровой ямы, они привязали к ограде верёвку, конец которой сбросили вниз, в зияющую черноту могилы. Минут через сорок одна из лопат глухо ударилась о крышку гроба.
Всё это время Мишка, Гумнов и Онищенко глубокомысленно молчали, не забывая периодически обмениваться фляжкой. В результате столь несложных манипуляций она, самым естественным образом, значительно опустела.
- Оставить надо немного, - пробормотал Онищенко, колыхнув этим компактным сосудом из нержавейки и прикинув «на вес» количество оставшейся там жидкости, - На растрирку, тьфу, чёрт, на... рас-тирку... Не, на про-тирку!..., - слова, оказавшиеся вдруг сложными для произношения, он выговаривал по - слогам.
Подумав секунду, судмедэксперт счёл нужным пояснить, чтобы его, очевидно, не заподозрили в жадности:
- Ну, руки... потом...помыть... Хоть и в перчатках буду, а всё равно... Личная гигиена!, - воскликнул он многозначительно слегка усталым голосом и попытался натянуть на ладони хирургические перчатки, - Гигиена, то есть, в смысле, дезинфекция...
Окончательно запутавшись, Онищенко попытался сконцентрироваться на резиновых перчатках, которые никак не хотели надеваться. Словно заупрямившись, они всё время выскальзывали из его рук, ставших вдруг неловкими и норовили потеряться в темноте, несколько раз упав на землю.
«Указники», шкрябая железом по камням и доскам, расчистили и немного расширили яму. В наступившей паузе Зверев зачем – то громко постучал лопатой по деревянной крышке гроба:
- Не, не прогнил! Доски – то ещё крепкие... А, может, там никого и нет?, - он отчего – то вдруг решил схохмить, - Не, тут... «Духан» оттуда конкретный, фу-у!, - и он, наклонившись было, отпрянул:
- А то ещё как выскочит!, - его короткий смех был нервным. Цепко ухватившись за свисающую верёвку, Зверев выбрался наверх.
- Не нюхай! И так всё понятно..., - откликнулся второй «указник», повторяя его манёвр, - Где фомка – то?, - с деланной озабоченностью спросил он уже наверху.
- Поддеть же нужно, чтобы крышку поднять!
После небольшой суеты нашли ломик – гвоздодёр и молоток, затем наступила заминка, так как никто из «указников» не решался сорвать крышку гроба. В молчаливой нерешительности они, снова закурив, вопросительно и немного настороженно посматривали друг на друга. Мишка, Онищенко и Гумнов выбрались из своего угла и приблизились к яме.
Судмедэксперт, слегка качнувшись, остановился у земляной кучи, на самом краю могилы, готовый спуститься туда, как только всё будет готово. Гумнов стал сзади него, выглядывая из – за плеча, а Мишка остался в стороне. Чего он там, в гробу – то не видел? Лучше вот освещение поправить, повернуть фонарь так, чтобы в яму светил.
- Ну, что вы тут застыли?, - обращаясь к «указникам», произнёс Гумнов недовольным, начальственным голосом, - Долго вы тут думать будете? Давайте, вскрывайте, а то мне ещё протокол оформлять!
Он принялся рыться в своей папке, которую до этого держал то в одной, то в другой руке. «Указники» переглянулись и Зверев, поняв, что никто, кроме него, не сможет сделать необходимое, пробурчал:
- Дайте – ка мне ломик и разойдитесь, а то спрыгнуть неудобно! Ещё упаду на гроб, крышку проломаю, примут... там ... за «подселённого» вновь преставленного!, - шутка ему самому не понравилась и он, неловко замолчав, скатился в яму, придерживаясь рукой за спущенную верёвку, - Ну – ка, посветите мне сюда!
Один из указников взял фонарь и принялся ему светить. Найти шляпки гвоздей, которыми приколотили крышку, оказалось невозможно. Их, как – будто специально, загнали так глубоко в доски, теперь ещё изрядно измазанные земляной грязью, что «усики» гвоздодёра оказались беспомощными.
Тогда Зверев решил вбить фомку под крышку. Несколько раз он ударил ею в предполагаемую щель и ему не сразу, но удалось осуществить задуманное. Лапка гвоздодёра, смачно хрустнув обломанной щепой, пролезла – таки во внутрь и осталась там, зажатая между досками. Навалившись всем своим легковесным телом на другой конец короткого ломика, Зверев попытался поднять крышку.
Негромко, но мерзко и пронзительно заскрипел вдруг гвоздь, приржавевший за восемь месяцев. «Тиу-у!», - раздалось из ямы и все невольно вздрогнули. Зверев сделал небольшую паузу и снова навалился на ломик, но крышка дальше не пошла.
- Дайте – ка мне нормальный лом!, - крикнул он сердито, - Тут рычаг побольше нужен!
Ему тут же передали большой лом и он принялся орудовать им. «Тбумм!» - раздалось из могилы, когда Зверев попытался вбить лом под крышку. На мгновение показалось, что этот звук разнёсся по всему кладбищу.
Удивлённый, круглый глаз луны выкатился вдруг из облаков и принялся пристально всматриваться в происходящее, заполнив округу и свежевырытую могилу расплавленным, невесомым серебром.
«Тбумм!» «Тбумм!», - несколько раз подряд Зверев бесцеремонно, изо всей силы, ударил ломом. «Хр-рякк-к!», - зловеще хрустнуло что – то и вдруг, пронзительно громко, несыгранным, фальшивящим дуэтом заскрипели сразу несколько ржавых гвоздей: «Тиу-у-у!! Тиу-у-у!!»
Казалось, что эти душераздирающие звуки должны были долететь до перепуганной луны. Все на секунду притаились.
« А ведь он боится! Реально боится!», - с каким - то непонятным злорадством подумал вдруг Мишка, стоя в нескольких метрах позади помощника прокурора Гумнова и наблюдая, как испуганно согнулась у того спина, как он полуприсел на корточки, втянув голову в плечи.
« Ах, ты... с-сучёнок!», - подумал Мишка, чувствуя, что его душа мгновенно наполняется недогованием. Оно, словно воздух на вздохе, стало вдруг распирать мощную грудную клетку.
«Ах, ты, жабий брат! И ты меня ещё стращать чем – то вздумал! Увольнять собрался!!», - негодование заполнило его до предела и неминуемо должно было найти выход.
«Ну, сейчас ты у меня попляшешь!», - молнией мелкнуло в голове у Мишки и тут грянула та самая беда, которую, вроде бы, ничто прежде и не предвещало.
Слегка согнув ноги, Мишка тоже полуприсел, вскинул руки к затылку и, обхватив ими свою голову, словно воочию увидел нечто невыразимо ужасное, вдруг яростно закричал дурным, утробным, нечеловеческим голосом: «А-а-а-а!!!». При этом он, как - будто набирая разгон перед рывком вперёд, в бешенном темпе затопотел по плотной, утрамбованной земле примогильного участка.
Крик усиливал эффект от топота, дополняя его, страшный в своей дикости, громогласности и неожиданности. Он, словно взрыв мегатонной бомбы, казалось, был способен сокрушить, опрокинуть в «тартарары» и ночное небо, и чёрную землю, и всё это кладбище, не говоря уже о маленьких, слабых, суеверных людях, а Мишка, не прекращая свой сумасшедший бег на месте, коротко, с подсвистом, вздохнул, пополняя в груди запас воздуха, после чего, с новой силой, продолжил: «А-а-а-а-а-а-а!!!»
Наверно, так кричал наш первобытный предок, подчиняясь врождённому инстинкту самосохранения в момент смертельной опасности, например, подвергшись нападению пещерного медведя или саблезубого тигра.
Возможно, так кричали в ночной темноте орды диких варваров, разрушая древние цивилизации, проламывая стены городов и звериным чутьём уже предвкушая радость пролития вражеской крови, упиваясь этим предвкушением в своей необузданной, страшной жажде разрушения.
Возможно, так оно и было когда – то, в те давние и дремучие времена. Но сейчас, в нынешней культурной и благопристойной жизни, подобная дикость была просто невероятна. Одним словом, современный, интеллигентного вида и явно глубоко цивилизованный человек так кричать не может. Тем более, безо всякого явного повода...
Эффект от мишкиных действий был неожидан и непредсказуем. Страх – то самое чувство, доставшееся нам в наследство от наших глупых, суеверных и несознательных предков - действовал мгновенно, на уровне инстинктов и рефлексов, не давая опомниться. Его цепная реакция была запущена на полный ход и захватила всех присутствующих.
Трое «указников», стоявшие рядом с кучей вырытой земли и чьи имена, к сожалению, не вошли в историю, по – крайней мере, в нашу, были отброшенны в разные стороны взрывной волной мишкиного крика.
Разбегаясь по кустам, перепрыгивая через оградки и разрывая при этом в клочья одежду и собственную плоть, они также непрерывно взрывались нечленораздельными криками ужаса и боли, чем ещё больше подстёгивали самих себя и друг друга. Скрывшись в трёх различных направлениях, они, очевидно, благодаря вмешательству Высших сил, оказались, почти одновременно, у служебного уаза на центральной аллее.
Звереву, находившемуся в свежевыкопанной могиле, показалось, что именно в гробу сработало взрывное устройство, осколком которого его ударило в живот. Он пришёл в себя уже наверху, сидя на земляной куче и как оказался там, никак не мог в последствии вспомнить. Трясущимися губами он беззвучно бормотал: «Свят! Свят! Свят! Ожил!!... Чур меня, нечистая сила!!!»
От осознания этого невероятного события, Зверев хотел было вскочить на ноги и броситься прочь, в спасительную темноту, но продолжал сидеть неподвижно, как парализованный, не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой.
Через секунду он ощутил, что от вероятного ранения в живот по его ногам течёт кровь, которая была горячей, густой и отчего – то дурно пахла...
В следующее мгновение какая – то страшная, безликая чёрная тень внезапно бросилась за ним со стороны и он, вырвавшись, наконец, из стойкого оцепенения, вскочил на полусогнутые, дрожащие и подкашивающиеся ноги. Пригнувшись к самой земле, Зверев метнулся в спасительную непроглядную чащу, улавливая чутким ухом крики, вопли и треск ломаемых кустов. Думать он больше не мог и даже не пытался. Впрочем, у него для этого не было времени – он бежал не оглядываясь и так быстро, что забывал дышать.
Самым непонятным образом, петляя между различными опасными препятствиями, расцарапав себе лицо и руки, он примчался к кладбищенской конторе, где и спрятался, воспользовавшись не запертой сторожем входной дверью.
Сидя в углу и лишь в первое мгновение попытавшись сообразить, почему тут так неприятно пахнет, он тут же забыл об этом и забормотал нечто невразумительное, лихорадочно крестясь взмокшими, дрожащими пальцами:
«С подселённым новопреставленным тебя, раб Божий... Спасибо, Господи, надоумил!... Вразумил, Господи!! Прости, Господи, мне мои пригрешения, спаси меня и сохрани!...» Замолчав, он затаился в темноте и просидел так, не двигаясь, до тех пор, пока его не нашли.
Судмедэксперт Онищенко, получив, как ему показалось, удар звуковой волной в голову, свалился в могилу, откуда тут же выскочил, пробуксовывая руками и ногами на подъёме и не пользуясь верёвкой.
Вокруг происходило что – то невообразимое: со всех сторон раздавались крики и вопли, по кладбищу нёсся топот, трещали кусты и испуганно трепыхали крыльями на ветках разбуженные птицы. Подчиняясь общему настроению, Онищенко, потрясённый всем происходящим, действовал, не раздумывая.
Громко крича нечто, малопонятное по - смыслу, но соответствующее ситуации, он, точно зная, что мёртвые не воскресают и что никакой «потусторонней силы» нет, пробежал при лунном свете изрядную дистанцию, после чего, едва переводя дыхание, затаился за большим каменным памятником.
Помощник прокурора Гумнов, услыхав позади себя страшный звериный рёв и топот, не успел даже ничего сообразить, как вмиг оказался на земле в положении «низкого старта». Не оглядываясь, он тут же сорвался с места, развив поистине олимпийскую скорость.
Перемахнув через могилу и «указника» Зверева, как раз выскочившего оттуда на кучу земли, он рванул дальше, через ближайшую оградку. Угодив прямо в какие – то колюче – непроходимые дебри, он запутался в ветвях и корнях, плюхнулся на землю, уткнулся лицом в траву и прикрыл голову папкой.
Сам Мишка, исполнивший, неожиданно даже для себя самого, боевый клич и ритуальный танец кровожадных, свирепых апачей, вдруг услыхал душераздирающие крики и страшный хруст ломаемых в темноте дикорастущих, зелёных насаждений.
Подчиняясь первобытным инстинктам, развитым даже у стойких марксистов и членов коммунистической партии, он тоже бросился бежать, раздвигая руками ветви и налетая на оградки. Его столь ускоренное передвижение продолжалось до тех пор, пока он не упёрся в каменный кладбищенский забор.
Тут он впервые остановился, чтобы перевести дух и, присев на корточки, осмотрелся. За ним никто не гнался, где – то, в другой стороне кладбища, слышен был удаляющийся вурдалачий вой перепуганных до полусмерти «указников».
«Что... произошло?... Кто это так... кричал?», - немного растерянно думал Мишка, глубоко дыша и успокаивая своё серцебиение. «Да это же я!...», - сообразил он. «Зачем же я – то бегу, если сам кричал?!», - мысленно спросил он, осторожно распрямляясь в полный рост, - «Так ведь все побежали... И я побежал!»
Всё произошедшее на кладбище, заняло считанные минуты, а, может быть, даже считанные секунды. Да только кто там это засекал?
Водитель Сиротин, услыхав поначалу один страшный, громкий крик, а потом ещё повторяющися дикие вопли, приближающиеся к нему со всех сторон, в первую секунду решил уехать и даже схватился за ключ зажигания.
Впрочем, ему тут же стало стыдно за своё молодушие и второй мыслью пришло сожаление, что у него нет при себе табельного оружия. Это напомнило о выполнении служебного долга и Сиротин достал монтировку, единственное подручное средство, пригодное для самообороны.
К его изумлению и тайному душевному облегчению, из кустов - один за другим, с разных сторон «джунглей», окружающих центральную аллею, но практически в одно время - вывалились только трое «указников», перепуганных до икоты. Они не могли пояснить ничего вразумительного и только просили закрыть их обратно в «конверт».
Следом за ними, минут через 10 – 15, бледный и взлохмаченный, в разодранной на груди рубахе, пришёл Мишка, который тоже (по понятным причинам!) не смог пояснить ничего вразумительного, кроме того, что «...эти идиоты стали вдруг орать и разбегаться!...».
Заперев админарестованных в «конверте», Мишка с Сиротиным отправились искать отсутствующих. Судмедэксперта Онищенко и помощника прокурора Гумнова нашли довольно быстро. Не слишком уверенно, но поддакивая друг другу, те пояснили, что пытались догнать разбежавшихся арестованных, а потом сами потеряли друг друга из виду в связи с полным отсутствием освещения.
Зверева искали несколько часов и нашли уже под утро. Он был тих, странно молчалив и спокоен. Когда ему указали на его испорченные, щедро обгаженные штаны, он безропотно разделся, сверкая в предрассветном мареве белым, худом телом и быстро привёл себя в порядок под водопроводной колонкой. После этого, всё так же не проронив ни единого слова, Зверев надел чьи – то старые спецовочные брюки, измазанные в строительном растворе, обнаруженные Мишкой в «сторожке» и тут же им «экспроприированные».
«Указники» наотрез отказались закапывать могилу, даже не захотели выходить из автомашины, а их «предводитель» Зверев подозрительно спокойно молчал. Могилу закопали пришедшие утром рабочие кладбища, а что и как брал для своих исследований судмедэксперт – об этом история умалчивает, по – крайне мере, наша.
Трудно сказать, что подтолкнуло Мишку к такому необдуманному и легкомысленному шагу, о котором он и сам потом неоднократно жалел: его ли желание пошутить и он просто не рассчитал ни своей силы, ни силы своего чувства юмора, слегка не соответствующего обстановке? Сыграла ли тут главную роль его неприязнь к товарищу Гумнову? Или ему в голову просто ударил «не выветрившийся» плотный обед и выпитое «вдогонку» содержимое плоской фляжки? А, может, всё это вместе взятое? Кто ж его знает... И вообще, как говорится, какая теперь разница?