Юрий ПЕТРАКОВ
Осенью 96-го, впервые отправляясь на встречу с Александром Игнатьевичем Божковым, в ту пору руководителем одной из депутатских групп Госдумы, я и не мог предположить, что этот день вернет меня к событиям более чем полувековой давности. Заставит вспомнить дорогих и близких мне людей.К назначенному сроку я прибыл в приемную Божкова на восьмой этаж старого здания Госдумы. Секретарь, миловидная темноволосая девушка Галя, приветливо улыбнувшись, доложила по телефону о моем приходе. Минуты через две я уже входил в просторный кабинет, стены которого были покрыты дубовыми панелями. Из-за письменного стола, стоявшего в правом дальнем углу кабинета, навстречу мне вышел хорошо знакомый по телевизионным передачам человек...
Александр Игнатьевич не обманул моих ожиданий. Задавал обычные в таких случаях вопросы. Как зовут? Сколько лет? Где и кем работал до этого? Немного освоившись, я поспешил удивить его,
- Я ведь земляк ваш, Александр Игнатьевич.
- Так, вы с Урала? – оживился он.
- Нет, из Донбасса.
- А.-А-А, - несколько разочарованно протянул он, - да я там жил всего-то лет до пятнадцати.
- Да-а-а?! - сразу сник я, невольно ощутив защитную реакцию с его стороны
- Но мы все считаем вас своим земляком.
- А откуда вы? – спросил он скорее из вежливости.
- Из Бахмутска.
Александр Игнатьевич замолчал, как бы размышляя о чем-то, а затем продолжил,
- У меня там дядька погиб в 42-ом, немцы замуровали живьем в шахте. Такой поворот беседы был совершенно неожиданным для меня. История с массовой гибелью людей в старой штольне алебастрового рудника Бахмутска была хорошо мне знакома. Я сразу вспомнил, как вскоре после освобождения Донбасса моя няня, которую все наше большое семейство считало, чуть ли ни своей родней, тайком от матери водила меня на окраину города. Там - в степи, у самого входа на территорию заброшенного алебастрового карьера, серыми бугорками, покрытыми полуистлевшими клочьями пыльного тряпья лежали останки людей, принявших здесь мученическую смерть. И эта ужасная картина отпечаталась в моей памяти, как выяснилось теперь, навсегда. Может быть оттого, что среди погибших я запомнил маленькую, лет пяти девочку в побуревшей от пыли вязаной шапочке, лежавшую в обнимку с женщиной, лицо которой было скрыто шерстяным клетчатым платком? А может от того, внезапного навзрыд плача, охватившего вдруг мою няню, распознавшую в этой женщине свою сестру, сгинувшую в годы войны вместе с малолетним сыном?
Огорошенные таким поворотом дела, мы с Александром Игнатьевичем молча сидели друг против друга. Дальнейший разговор явно не клеился.Дома я долго не мог прийти в себя. Жена, ничего не понимая, тревожно спросила:
-Что случилось? Неужели не приглянулся?
На что я раздраженно ответил:
- Успокойся! Все в порядке!
В тот же вечер я позвонил своему школьному товарищу Сергею, работавшему в Бахмутске директором краеведческого музея. Коротко обрисовав ситуацию, я попросил Сергея уточнить судьбу родственника Александра Божкова.
...Шла вторая половина сорок третьего года. Поздним вечером в кабинете начальника транспортного управления НКВД по Сталинской области полковника Смирнова раздался звонок. Звонили из Москвы. Властный голос с характерным кавказским акцентом заставил Смирнова предельно сосредоточится.
- Смирнов!!!
- Слушаю вас, товарищ Берия! – четко отрапортовал в трубку Смирнов, вставая.
- Приказываю тебе! Завтра с утра организуй проверку алебастровых штолен в твоем районе. Есть сведения, что там немцы замуровали живьем большое количество евреев. Он так и сказал – «евреев». И это слово, давным-давно неупотребляемое в официальном советском лексиконе, сразу же резануло слух, заставило насторожиться. Смирнов конечно же не знал, что Сталин, в канун Тегеранской конференции подбирал подобные факты для убеждения союзников ускорить открытие второго фронта в Европе. Полковник уважал и боялся грозного наркома. Когда-то в 38-ом тот спас его от «ежовщины». К тому же то, в какой форме Берия отдавал ему свой приказ, говорило об особой важности поставленной задачи.
- Привлеки к расследованию общественность, но шумихи не поднимай! - продолжал Берия
- Не забудь священника. Обо всем докладывай мне тут же! – завершил он свой тревожный звонок.
- Есть! – только и успел гаркнуть Смирнов в умолкнувшую трубку.«Общественность. Какая на хрен общественность тут может быть, когда такое дело?» – подумал полковник, тяжело опускаясь на стул,
- «Только сообщи кому-нибудь из этой общественности, весь город туда сбежится». Смирнов вызвал дежурного офицера.- Послушай, Псурцев, - приказал он вошедшему майору, - завтра к утру собери мне тихонько, я повторяю - тихонько трех бойцов с ломами и кирками, а, кроме того, председателя исполкома и директора школы. Да, отыщи обязательно попа. И будь сам. Да, не забудь, голубчик, - смягчился он, - организовать «полуторку». И еще, захвати врача с лекарствами.
6-00 следующего дня во дворе чудом уцелевшего от бомбежек здания дорожного управления НКВД уже толпились люди, вызванные Смирновым. Молча переминались с ноги на ногу. Терялись в догадках.Минут через двадцать на крыльцо вышел сам Смирнов. Негромко поздоровавшись, он пригласил к себе в «эмку» председателя горисполкома Тарасенко, местного священника Крещанского и школьного завуча Гаврилову, которую вызвал Псурцев вместо уехавшего в областной центр директора школы. Остальным Смирнов приказал добираться следом на «полуторке».
Вскоре обе машины выехали со двора управления, свернули на улицу Ленина, пересекли центральную часть погруженного во тьму города. Затем, по Харьковской выехали на Соборную. Далее по недавно наведенному бревенчатому мосту переехали через небольшую степную речушку. За мостом свернули на проселочную дорогу к заброшенному алебастровому карьеру.
В то утро Григорьевна, жившая в домработницах у полковника Смирнова, как обычно проснулась с первыми звуками Интернационала, зазвучавшими из черной тарелки репродуктора.Крынка молока и краюха ржаного каравая на столе были нетронутыми. Это был верный знак тому, что полковник со вчерашнего вечера домой, не возвращался. Григорьевна тяжело вздохнула.
- Не приведи, Господи, такую работу! – и привычно перекрестилась на пустой угол кухни.Затем она разожгла керосинку и стала разогревать завтрак детям полковника. Дочь Смирнова – Люба, поднималась в семь. Она служила врачом в железнодорожном госпитале. Сыновья - Валентин и Станислав просыпались чуть позже, к школе. На руках у Григорьевны оставались жена полковника Полина Васильевна, прикованная к постели тяжелым недугом, и сын Любы – Саша, пяти с половиной лет отроду.Проводив Любу с братьями, Григорьевна заглянула к Полине Васильевне. Сменила ей постель и стала поднимать Сашу. Покормив, повела его на прогулку.Семья Смирнова, переведенного совсем недавно в освобожденный от фашистов Донбасс из Иркутска, жила в одной из квартир наполовину уцелевшего от войны пятиэтажного дома. У подъезда Григорьевна с Сашей встретили домработницу семьи Псурцевых - Романовну, гулявшую с дочерью майора Наташей. Смирнов и Псурцев давно знали друг друга. Было время, когда они вместе сражались с басмачами в Средней Азии. Потом ненадолго разъехались по сторонам. И вот теперь, снова встретились в Бахмутске.Стоял сентябрь. Бабье лето только входило в пору. Дети, уединились в песке, старшие присели у подъезда на кирпичную завалинку. Обсуждали последнюю сводку Совинформбюро. Вспоминали названия освобожденных городов. Григорьевна рассказывала Романовне о Волге, на которой побывала в эвакуации. Постепенно разговор перешел на житейские темы.
- Наш-то сегодня заскочил после ночи на минутку и опять убег на службу, - таинственным шепотом сообщила Романовна.
- А наш, вообще не возвращался, - ответила ей Григорьевна, - опять что-нибудь случилось. Не приведи, Господи, немцы воротятся!
- Не, теперь не воротятся, - уверила Григорьевну Романовна.
- Может, опять полицаев брали?Подруги ненадолго замолчали, а затем, явно не утерпев, Романовна тем же таинственным шепотом продолжила:
- Не, не полицаев. Перед уходом наш говорил жене о какой-то шахте. Будто бы там много побитых немцами людей нашли. Наверно подались в степь.При этих словах, сердце у Григорьевны тревожно забилось. Она, было, попыталась выведать у Романовны еще что-то, но та испуганно молчала. Вспомнила, что у Григорьевны в оккупации пропала родная сестра с малолетним сыном. До карьеров было чуть более получаса пешего хода, но бросить Сашу одного Григорьевна не могла.
- Вот лышенько-то какое! - тихо запричитала она - Надо бы сбегать туда, да Полину Васильевну скоро кормить и Сашеньку не на кого оставить.
- Да погоди ты! – засуетилась Романовна, испугавшись за то, что невольно разболтала нечто секретное
- Там, небось, солдатики все оцепили. После обеда и сбегаешь.
Вся жизнь пятилетней Киры Левит делилась как бы на две части – когда она была совсем маленькой и когда стала большой и взрослой девочкой.Та – первая ее часть почти не сохранилась в ее сознании, хотя, судя по рассказам бабушки, в ней было много хорошего. Прежде всего, там были папа и мама, которых Кира совсем не помнила. Была огромная квартира с большими окнами, на набережной широкой реки в красивом городе под названием Москва. В том доме было много разных вещей и игрушек, о которых, тяжело вздыхая, временами вспоминала бабушка. А еще бабушка почему-то шепотом говорила о том, что ее папу и маму арестовали ни за что. Жаловалась на какого-то нехорошего дядю Клиринга, который на них наябедничал Сталину. После этого Кира жила у бабушки с дедушкой в Бахмутске. Но и тогда она была еще маленькой и, как часто говорила бабушка¸ - «ничегошеньки не понимала в жизни».
Потом началась война и пришли немцы. Они пришли так быстро, что бабушка с дедушкой не успели уехать из Бахмутска. И все из-за маленькой Киры, у которой воспалились гланды. Потом дедушка, повязав на рукав светлый бабушкин платок, ушел на базар менять вещи на хлеб и не вернулся. А бабушка, почему-то громко плакала и обзывала его старым дурнем за то, что тот не послушал ее и пошел на базар в этой чертовой тряпке. Потом бабушка захворала. Она долго лежала на кровати и подолгу кашляла. А когда, наконец, перестала кашлять и затихла, в дом пришла из соседней хаты чужая тетя, которая назвалась Яриной. Она долго крестилась в сторону притихшей бабушки, а потом, взяв Киру за руку, увела ее к себе в хату, в которой вместе с нею жили двое ее сыновей.
С тех пор для Киры началась другая - взрослая жизнь.Возможно, она никогда бы и не узнала об этом, но Ярина долго-долго объясняла плачущей Кире о том, что она теперь взрослая и не должна плакать.С тех пор Кира стала звать соседку мамой, а та почему-то все время называла ее Нюркой.
Первым делом новая мама коротко остригла пышные Кирыны волосы и долго-долго разглаживала ее темные кудряшки. Даже подсолнечного масла не пожалела. Но, так и не справившись с этой затеей, смастерила ей из старой кофты красивую красную шапочку, снимать которую с головы строго настрого запретила даже в теплую погоду.Эта шапочка очень шла Кире. В ней она чувствовала себя совсем взрослой. Все, по мнению Киры, складывалось хорошо, если бы не младший сын Ярины Толик. Он постоянно обзывал ее «жидовкой» и пытался оттолкнуть от матери, за что получал подзатыльники от старшего брата Витька. Ярина тоже журила Толика и уговаривала его не обзывать так Киру.
- Это же наша доня, Толик! Раньше она гостила у бабушки в Ступках, а теперь вот вернулась к нам. Ты был маленьким и ничего о ней не слыхал.
Майор Вильгельм фон Цобель был доволен жизнью. Он радовался тому, что, будучи молодым, вовремя порвал с Тельманом и донес на своих друзей в гестапо. Друзей тогда сослали в концлагерь, а его приметили. Цобель был уверен, что именно это и помогло ему по службе. Вначале он служил в Польше адъютантом коменданта маленького польского городка. Но война быстро продвигалась на восток, и Вильгельм в короткий срок дослужился до майора. Наконец он был назначен на должность коменданта Бахмутска. «Конечно, это ни какой не Екатеринослав, - думал Цобель, - но все же быть комендантом лучше, чем глотать окопную пыль и подставлять свою задницу под большевистские пули».
Кроме того, майор знал, что вслед за оккупацией, Бахмутск ждет акция по решению еврейской проблемы, а значит, будут новые поступления в его «скромную» коллекцию военных трофеев. Подобная перспектива согревала душу майора.Конечно, Цобель не собирался собственноручно заниматься этим «грязным делом» и заранее окружил себя людьми, способными на такую «работу».
Роман Головня сразу же приглянулся Цобелю. Бывший учитель немецкого языка. Когда-то служил в Дружковке управляющим у немецких колонистов. Он искренне ненавидел советскую власть, знал город, его жителей, любил выпить. Сразу же после своего назначения Головня облачился в черный китель, раздобыл себе сплетенную из узких кожаных ремешков плетку и подпоясался немецким офицерским ремнем с цинковой пряжкой, на котором болталась брезентовая кобура с тяжелым парабеллумом.
Головня набрал в управу с десяток таких же головорезов из бывших кулаков и дезертиров. Те, было, начали беспробудно пить и грабить всех, кого ни попадя, но Цобель сразу же навел порядок. Приказал даже повесить на базарной площади одного из наиболее беспробудных пьяниц, вовремя не явившегося в комендатуру по его приказу.
- Погоди, - объяснил он Головне свой необычный поступок, - путет вам и белка, путет и свисток, - заключил он по-русски и довольно рассмеялся.
Приход немцев в Бахмутск был неожиданным и скорым. Часть его жителей уйти от оккупантов просто не успела. Вблизи станции Попасной они оказались отрезанными фашистскими танками и вынуждены были вернуться в город. Среди них был и старший механик алебастрового рудника Петр Вознюк. Из родных Петра неподалеку в Гришине жила его сестра Екатерина Божкова с сыном. Жива ли она, успела ли уйти, Петр не знал.Поначалу немцы не особо беспокоили бахмутчан. Петр тоже старался не попадать к ним на глаза. Но под самое рождество за ним вдруг пришли. Два дюжих полицая заломили ему руки за спину, и, стянув их поясным ремешком, повели к зданию бывшего управления НКВД, в котором, с приходом немцев, размещалась управа.К удивлению Петра, его сразу же привели в кабинет самого коменданта. Полный майор, страдающий легкой отдышкой, важно спросил его,
- Ви где арбайт?- Отвечай, где работал, скотина, - заорал на Петра старший из конвоиров.
- На алебастровом руднике.
- Карашо, с удовлетворением промычал майор.
- Шахту знаешь? Штольни знаешь? - продолжал наседать бойкий полицай.
Петр ответил, что знает. После этого, его отвели в подвал, в помещение угольного склада при кочегарке. Там, среди других арестованных он встретил Тараса Червонюка, знакомого ему по работе на руднике.Уединившись в уголке и поразмыслив о том, о сем, они порешили, что немцы собираются возрождать взорванный при отступлении Красной Армии алебастровый рудник.«Видать гипс раненным понадобился!» - решили товарищи по несчастью.
В ночь перед рождеством майору Цобелю доставили из Горловки пакет с сургучной печатью. В нем находился подробный приказ о начале акции по очистке Бахмутска от евреев. Начало операции было назначено на рождество.Перечитав приказ еще раз, Цобель вызвал к себе Головню и приказал срочно подготовить текст обращения для местной газеты.
На следующий день «Бахмутский вестник» опубликовал обращение городского головы к жителям города, в котором говорилось: «В целях изолированного размещения евреев в городе, все они, вне зависимости от пола и возраста, должны собраться 9 января в городском парке в бывшем здании НКВД. При себе им разрешается иметь багаж в 10 килограмм весу и запас продовольствия на 8 дней. В городской управе они обязаны сдать ключи от квартир и указать свои фамилии и адреса. Евреи, состоящие на работе, обязаны уволиться к означенному сроку. Те, кто не выполнит указания городского головы, будут казнены».
В тот же день из соседней станции Никитовки в распоряжение Цобеля прибыла зондеркоманда 4-В. Там подобная акция была уже завершена. Более шестисот человек были сброшены живьем в ствол затопленной угольной шахты. Сверху их забросали старыми вагонетками и кусками породы, валявшимися у основания террикона.
9 января с раннего утра жители Бахмутска потянулись к парку. Неспешно, с чемоданами и саквояжами шли знакомые всему городу врачи, учителя, музыканты, часовщики, аптекари, портные. В большинстве своем это были женщины и старики. Немощных и тяжело больных везли на тележках. Грудничков и малолетних несли на руках. Тех, что постарше вели за руку.
К утру 11 января в подвал бывшего здания НКВД втиснули около тысячи человек. Здание было окружено полицией и зондеркомандой. Чуть поодаль стояли любопытные, которых время от времени разгоняли выстрелами в воздух пьяные полицаи.В ночь с десятого на одиннадцатое в город въехала дюжина подвод с эсесовцами из дивизии «Адольф Гитлер». Вслед за ними, на грузовике – везли жестяные бочкообразные оцинкованные банки с нарисованными на них черепами и скрещенными костями.
В ту же ночь Цобель вызвал к себе Головню.
- Ты знаешь, кто есть я для тебя, – начал он грозно,
- Ты должен забирать у этих грязных свиней кольца, часы, портсигар и отдавать мне. Если нет – пойдешь на небо. И он выразительно показал пальцем вверх.
Ровно в 6 часов утра два крепких полицая вывели из подвала Петра и Тараса. Во дворе к ним присоединились еще двое эсесовцев. Подгоняя арестантов, они загнали их в кузов автомобиля и уложили на дощатое дно рядом с оцинкованными бочонками, чем-то напоминающими большие консервные банки. После того, как полицаи уселись по бортам кузова, а эсесовцы разместились в кабине, машина тронулась. Вначале автомобиль трясло по булыжной мостовой, затем, минуту-другую протарахтев по бревнам, он свернул на укатанную проселочную дорогу. По ходу движения Петр понял, что их путь лежит через речку за город. Минут через пятнадцать машина остановилась. Полицаи спрыгнули на землю. Затем, откинув задний борт, приказали арестантам спуститься на землю.Начинало рассветать, и Петр уже мог различить знакомые очертания алебастрового карьера. Автомобиль стоял на рудничном дворе, напротив подземной выработки, которая вела вглубь, в штольню, более известную как камера №46.Не дав узникам толком оглядеться, один из полицаев сразу же приказал им спускать банки на землю, а затем переносить их ближе к камере.
- Шевелитесь, болваны! – то и дело грозно покрикивал он.
За это время оба немца, приехавших сюда в кабине автомобиля, успели осмотреть камеру и принялись что-то спрашивать у бойкого полицая.Внимательно выслушав их, тот повернулся к Петру,
- Покажь где тут вентиляция!
Петр неопределенно махнул рукой в сторону ближайшего холма.Такое объяснение не удовлетворило полицая, и он ловко ударил Петра прикладом в плечо. Петр не удержался на ногах и упал. Второй полицай тут же с лету носком кованого сапога нанес ему сильный удар прямо в лицо.Петр пришел в себя от гортанных криков эсесовцев. Он едва смог приподняться на колени. Сил встать не было. Кровь, сочилась по подбородку, стекала за ворот рубахи по шее, полнилась во рту.
- Говори где вентиляция, засранец? – вновь заорал шустрый полицай. Неожиданно для конвоиров Петр, оскалив кровавый рот в зловещей улыбке, приподняв грязную от крови и пыли руку, показал полицаю выразительный кукиш.
На этот раз немцы уже не кричали. Они отошли в сторону в ожидании, когда разъяренные подобной выходкой полицаи добьют свою жертву. Кончив дело и отдышавшись, те подтащили обмякшее тело Петра к взорванному шахтному стволу и, раскачав его за руки и за ноги, сбросили в шурф.
Затем, вернувшись к Тарасу, грозно заорали на него,
- Веди, падло, к вентиляции!
С рассветом 11 января заключенных начали выгонять из подвалов управы. Тут же на дворе их выстраивали в шеренги по 5-6 человек. Немощных забрасывали на телеги. Небольшими группами подгоняли к ним людей, собранных из окрестностей Бахмутска. Едва проснувшиеся, обезумевшие от толчеи, лая овчарок и криков полицаев люди метались и кричали. Кто-то в суматохе растерял свои вещи, кто-то не нашел друг друга. Громче всех кричали матери и дети.Первые шеренги арестованных начали выводить за ворота на улицу Ленина, чтобы гнать по ней до самой Харьковской.
Постепенно из разношерстной, бесформенной массы людей начала складываться колонна. Крики утихли. На Харьковской, вдоль уцелевших домов кое-где стояли разбуженные криками бахмутчане. Тихонько перебрасывались фразами. Накануне в городе распространился слух о том, что всех отселяемых евреев должны вывести на поселение куда-то в Польшу.Гонимая любопытством, Ярина тоже вышла на улицу. Следом за ней вышли разбуженные необычным шумом Кира и Витек. Увидев происходящее, Кира прижалась к Ярине, а Витек встал чуть поодаль.
Вдруг одна из женщин, стоящих рядом с Яриной, разглядев в колонне кого-то из близких, громко заголосила. Ее крики тут же подхватили другие. Следом заплакали дети.На этот гвалт тут же кинулись несколько полицаев, сопровождавших колонну. Грозно замахивались винтовками, пытались угомонить толпу.
Как на грех в это время из хаты на улицу выбежал Толян. Увидав мать, которая, прикрывая Киру, пыталась укрыть ее от взгляда здорового полицая, Толян подбежал к ней и, отрывая Кирину руку от подола матери, громко закричал,
- Жидовка, жидовка! Уходи!
Ярина, подхватив одной рукой Киру, другой Толика, попыталась, было увести их в сторону избы, но было уже поздно.Услыхав возгласы Толяна, полицай, наставил винтовку на Ярину и приказал, чтобы та остановилась.Тут же на помощь полицаю подоспел эсесовец с собакой.Ярина остановилась. Подошедший полицай попытался схватить Киру за голову, но Ярина еще крепче прижала к себе плачущую от испуга девочку. Тогда второй полицай, забежав с другого боку, силой втолкнул Ярину с Кирой и Толяном в замешкавшуюся на мгновение колонну. Оцепление тут же захлопнулось. Колонна, подгоняемая окриками полицейских и лаем собак, продолжила свой путь. Вскоре шерстяной клетчатый платок Ярины и красная шапочки Киры скрылись за поворотом на Соборную улицу.
Кира так и не поняла, где и как она оказалась. Рядом понуро шагали какие-то незнакомые люди. Ярина с трудом удерживала ее на руках. Сбоку семенил испуганный Толян.
- Дайте девочку мне! Я понесу, - обратился к Ярине высокий немолодой мужчина, оказавшийся с ней рядом в одной шеренге.
- Не бойся, девочка, я тебя не обижу, - ласково сказал он Кире.
Ошалев от пережитого, та позволила взять себя на руки.Как тебя зовут? Садись ко мне на плечи, - мужчина говорил ласково и чем-то напоминал далекого и почти забытого папу.Оказавшись на плечах доброго соседа, Кира смогла осмотреться по сторонам. Спереди и сзади шли люди. Много людей. Кто-то налегке. Кто-то тащил на себе узелки и котомки. Кое-где на плечах идущих виднелись дети. Постепенно колонна приблизилась к речке и стала переправляться через нее по скользкому бревенчатому мосту. Далее свернула на проселочную дорогу и двинулась в сторону заброшенного алебастрового карьера.Перед мостом полицаи, отсекая любопытных, периодически стреляли в воздух. Кире становилось страшновато при этом, но мужчина, несший ее на своих плечах, как мог, успокаивал ее, весело подмигивая и подразнивая.
- Кирка! – грозно хмуря брови, спрашивал он ее.- А?- На пузе дырка! – смеялся он ей в ответ.
И Кира уже не обращала внимание на выстрелы.Приблизившись поближе к руднику, Кира увидела автоматчиков, окружавших шахтный двор. Они казались совсем нестрашными, поскольку их было так мало. Намного меньше, чем идущих вместе с нею людей.Автоматчики деловито отделяли от колонны шеренгу за шеренгой и загоняли каждую из них на двор. Там людей заставляли складывать свой скарб на землю и уже налегке загоняли в штрек.Наконец очередь дошла и до шеренги, в которой находились Кира и Толян с Яриной. Кира, оказавшись на земле, одной рукой держалась за штанину мужчины, который нес ее всю дорогу, другой за юбку Ярины. Толик, явно устал и молча стоял рядом с Кирой. Буквально через минуту им приказали заходить в широкий штрек, ведущий под землю. Обхватив Толика, Ярина стремилась держаться мужчины, не выпускавшего из рук Киру. Однако, пройдя метров двести в полутьме штрека, мужчина, споткнулся о рельсы и чуть не упал. Кира буквально чудом соскочила с него и бросилась вслед за Яриной. Так, постепенно погружаясь во тьму, они добрались до большой штольни. Там, нащупав руками стену и обхватив обоих детей, Ярина присела на пол и постаралась прикрыть и согреть их собою.Судя по тесноте и крикам, штольня была переполнена людьми. Стоны и всхлипывания неслись отовсюду. Где-то у входа в штрек еле слышно звучали выстрелы. Страх охватывал людей. Заставлял вздрагивать и шарахаться в сторону от каждого прикосновения друг к другу. И вдруг, в этой тревожной темноте, заглушая крики людей, кто-то запел:
Широка, страна моя родная.
Много в ней лесов, полей и рек...,
Голос поющего постепенно мужал и становился громче и уверенней. К нему стали присоединяться другие голоса. Вскоре песню подхватили десятки, сотни людей. В знакомых по мирной жизни словах люди искали опору и уверенность.Наконец кто-то узнал голос поющего. Его имя передавали шепотом, не видя друг друга. - Да это же учитель музыки Полянский!
Поначалу в это было трудно поверить. Полянский не был евреем. Более того, до революции он пел в церковном хоре местного собора вместе с Паторжинским, в первую мировую служил офицером лейб-гвардии Павловского полка. И то, что он оказался здесь, в чем-то даже успокаивало людей. Песня не умолкала. Теперь ее пели, казалось, все. Пела и Кира, ощущая себя по-настоящему взрослой.Неожиданно штольню стал наполнять противный, ядовитый запах. Еще миг и новая тревога грозила охватить людей, превратить, спаянных воедино песней, в безумную, давящую все и вся толпу. И тогда, перебивая поющик, в штольне зазвучал звонкий женский голос- Товарищи! Отцы и матери! Братья и сестры! Мужайтесь! Нас привели сюда умирать. Нас привели сюда, чтобы потешаться над нашей гибелью. Они ждут, что мы умрем как стадо. Растопчем друг друга из-за глотка воздуха.Так, давайте же умрем достойно. Давайте же огорчим их своей смертью.Верьте, наши непременно вернуться! Наши непременно отомстят!Будем же людьми! Докажем этому зверью, что мы люди!И она запела новую песню, веселую и едва понятную Кире.
Снова в семь сорок ровно
Снова в семь сорок ровно
Поезд отходит, звучит наш сигнал.
Теперь узники штольни пели уже две разные песни. Те, кто сидел недалеко от мужчины, не желали отступать. Но и вторая песня не умолкала. Тук-тук стучат колеса,Вокруг звучат вопросы:«Куда мы едем и стремимся куда?Какие встретим на пути города,Удача ждет нас или беда?Растерянная и уставшая Кира, возбудившись от всего пережитого за день, начинала капризничать. Почувствовав это, Ярина, прикоснувшись своими губами к щеке девочки, вначале легонько поцеловала ее, а затем тихо-тихо запела еще одну, свою добрую детскую песню
–А-А, а-а, котик,
Сховався у куточик,
Пиймав соби мышку,
Тай зйив у затышку.
А-А, а-а, котик,
Лягай на животик.
Под звуки «Колисковой», Кира, крепко-накрепко обхватив Яринину руку, сразу же ушла в небытие. Поначалу ей снились папа с мамой и дедушка с бабушкой. Потом Ярина и дядя, который долго-долго нес ее на своих плечах.Он весело улыбнулся ей и позвал:«Кирка!!!» - и пропал, провалившись в небытие.
В тот же день майор Вильгельм фон Цобель направил в адрес вышестоящего начальства Оперативный рапорт, озаглавленный «СССР, №177», в котором говорилось - «зондеркоманда 4-В казнила 1317 человек (в том числе: 63 политических активиста; 30 саботажников и партизан, 1224 еврея). Благодаря этим мерам Бахмутск очищен от евреев».
В память об этой акции у майора Цобеля осталось несколько оригинальных вещиц из золота и платины. Мудрый Головня не обманул ожиданий своего покровителя.
Полковник Смирнов справился с приказом. Нужную штольню отыскали довольно быстро. После недолгих хождений по катакомбам, в конце одной из них, отыскали относительно свежую кирпичную кладку, преграждавшую проход в штольню №46.Останки погибших узников, подоспевшие ко времени солдаты, выносили в степь, и раскладывали в виде буквы П. Опознание было недолгим. Большую часть из казненных было просто некому опознавать, так как многие семьи перестали существовать полностью. Из полутора тысяч останков опознали только сто сорок. В том числе и Ярину. Девочку, обхватившую ее так крепко, что пришлось их похоронить вместе, никто не признал. Ее так и отразили в протоколе – «неизвестная девочка лет пяти в красной вязаной шапочке». На следующий день останки замученных захоронили тут же на шахтном дворе в братской могиле. В пятидесятом году в старом алебастровом руднике открыли завод шампанских вин, продукция которого славилась по всей стране и даже вывозилась за рубеж в Германию и Францию.хххЧерез полгода после встречи с Божковым мне неожиданно позвонил Сергей из Бахмутска.
- Послушай, старик, никакой Божков среди погибших в штольне не значится. Может, вы там что-нибудь напутали? Может, это было в Никитовке? Это ведь по соседству с Гришином! Божков ведь родом оттуда.
- Да, возможно, - ответил я, не вдаваясь в дальнейшее обсуждение этой проблемы.И лишь еще пять месяцев спустя Сергей, приехавший в Москву на один из международных симпозиумов по Холокосту, подтвердил, что дядя Божкова действительно погиб в той трагедии. Правда его фамилия была вовсе не Божков, а Вознюк.
- Да! – увлеченно говорил Сергей - Там ведь были не только евреи. И даже не только русские и украинцы. Среди убитых были и испанцы,
- ну те самые, которых вывезли в СССР после войны в Испании, и даже китайцы. Всего около трех тысяч человек разных национальностей.
- И маленькая девочка! - машинально промолвил я.
- Какая еще девочка? – удивленно переспросил Сергей.
- Да нет, это я о своем, – ответил я, не желая вдаваться в подробности и подумал про себя: «такая маленькая, взрослая девочка в красной шапочке». Так и окончилась эта история. Осталась только память – непреходящая память которая вернулась через много лет, чтобы не покидать меня до конца жизни.
Комментарии 3
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.