Сергей Евсеев


Место это издавна все называют ямой. Яма и есть: от самого рынка с одной стороны и парка культуры с другой дорога в сторону железнодорожной станции Н-ск- Западный идет под гору. И целый микрорайон и впрямь оказался в обширной низине, считай – в яме.
Кажется, совсем еще недавно за крайними девятиэтажками была деревня, петухи пели, собаки лаяли совсем не по-городскому. Да как же – недавно! Давно это было. И сами девятиэтажки были тогда новостройками. А теперь вместо того чудом уцелевшего деревенского островка еще одна девятиэтажка стоит – красуется. А за ней дорожки асфальтовые, фонари, в общем – все как полагается. И остановки трамвайной на прежнем месте давно нет: дорогу проложили здесь современную, широкую, с двухсторонним движением, трамвай теперь тут на кольцо заворачивает: Вокзал Западный конечная.
Да и улица сама, как кстати – Широкой называется. Далеко протянулась она на Западный жилмассив. Там тоже раньше деревня была. Ничего удивительного – городу ведь и ста лет еще нету.
Да-а, как все меняется. Во дворах, между домами, ни кустика, помнится, не было, а теперь деревья повырастали большие. Ничего не стоит на месте. Да и жизнь ведь тоже изменилась. Вот и в школьной ограде, на месте бывшего пустыря, сплошные заросли: вместо прутиков саженцев, гляди, целая рощица – рябины, березки, яблоньки. Сама школа затерлась, обветшала, местами проглядывают картонные вставки вместо стекол… Чистенькой, сияющей, ослепительно новой была, когда впервые переступил ее порог. И таким мифически дальним казался тогда 1986 год, в который предписывалось вскрыть послание «будущим поколениям», заложенное строителями и открывателями ее в металлическую конструкцию «серп и молот», установленную во дворе, перед парадным входом.
А за школой, прямо под оградой – еще одна яма, настоящая, обширная, как карьер, внизу старые бревенчатые домишки. Бывало, идешь из школы зимой – снегу навалом, и только дорожки узенькие вытоптаны среди сугробов. Перепрыгнешь через забор школьный, портфель под себя, и помчишься вниз с горки в эту самую яму. И сразу будто в другом мире окажешься, будто и не в городе ты, а посреди деревни. Совсем как в стихотворении:
Вот моя деревня,
Вот мой дом родной.
Вот качусь я в санках
По горе крутой…

Гора-то и вправду крутая – круче не бывает. Вот и деревня, и избы – всё как на картинке. Да не один-два дома, а целая улица перед тобой, и другая еще – справа к ней примыкает. Дворы, огороды друг от дружки заборами отделены. Все это: и крыши, и огороды – под шапкой снега. Деревья вдоль заборов – красотища! – сплошь инеем покрыты, так и переливаются серебром на солнце, точно в сказке очутился. Так залюбуешься красотой-то всей этой, так хорошо тебе станет, что и домой идти не хочется. Да и домики – не лишь бы что, все как на подбор: добротные, ухоженные, ставни резные, узорчатые, на подоконниках цветы в горшочках. А то, глядишь, кошка сидит под занавеской, смотрит на мир из-за стекол своими зелеными умными глазами. Из труб дым идет. Представишь себе, как уютно и тепло там внутри, как хорошо, верно, с мороза привалиться к печке, отряхивая веником снег с валенок, сразу отрадно на душе.
А когда со второй смены возвращаешься из школы, уже по сумеркам, – зимний-то день ух короткий! – огоньки в домах светятся так тепло, маняще, домов высотных не видно совсем. И так сладко пахнет дымом, жильем. В дрожащем синем полумраке звонко раздается собачий лай. Привалишься к забору и стоишь, завороженный, а над головою звезды, звезды, которые почему-то тоже по-настоящему просматриваются только здесь, над низкими деревянными крышами. А как поднимешься наверх, к своему дому высотному, девятиэтажному, так неба из-за этих многоэтажек и не видать совсем.
Позднее, как стал взрослеть – старшие классы – когда первая любовь, как весенние, звонкие, чистые воды захлестнула, обожгла, заполонила всю душу, – до чего хорошо-то было не торопясь пройтись по этой маленькой улочке, пьянея от собственных чувств, от долгожданного солнца, задыхаясь в дыму белого цвета…
Теперь на дворе осень. Еще вчера солнце так щедро дарило земле свое последнее тепло, неброскими нежными красками высвечивало городские улицы, сады и парки. А сегодня с утра серо и хмуро, и сыплет, и сыплет мелкий противный дождь. И уже кажется, что нигде, по всей земле, нет просвета от этой тоски, сырости, грязи и неуюта. И в яме моей, конечно, тоже непроходимая грязюка. Печально накренились, покосились крыши уцелевших домишек. Всего-то их и осталось только три. Какими же убогими и неприглядными кажутся они теперь.
С другой стороны, где раньше тоже были избы и огороды, все поросло глухим высоким бурьяном, засыпано мусором, какими-то железяками. А вокруг наверху, над всем этим – гаражи. Гаражи со всех сторон, рядами… Но все же целы еще три дома, которые и составляли основу этого царства, этой сказки, так сладостно манили когда-то своими огнями. Скоро, верно, не станет и их. И так тоскливо становится от этого на сердце.
И подумалось: как все-таки обеднел, осиротел человек, заперев себя в многоэтажных бетонных клетках-скворечниках. И как он тоскует, скучает в этом своем четырехстенном тесном мирке по матушке-земле, по настоящему жилью, которое строили когда-то и жили в нем предки, по деревьям, солнцу, по просторам полей… и по звездам.
Октябрь – ноябрь 1995г.