В 2012 году лауреатом российской национальной премии «Поэт», присуждаемой (по мнению организаторов) «за наивысшие достижения в современной русской поэзии», стал Евгений РЕЙН. Однако, как хорошо заметила Майя Кучерская в газете «Ведомости»), ««Поэт» – не только самая щедрая поэтическая награда (вдохновителем её стал Анатолий Чубайс, спонсор – фонд «Достоинство»), но и самая молчаливая. Формулировка, которой не избегает и Нобелевский комитет, организаторам «Поэта» кажется неуместной – в ответ на вопрос об этом руководитель жюри критик Сергей Чупринин объяснил, что слово «поэт» в формулировках не нуждается. Что, разумеется, так – в них нуждается не слово, а публика. Впрочем, премия и не ставит перед собой просветительских целей, её задача – создать ценностную шкалу, которую, очевидно, остаётся принять как данность. Решение жюри, кстати, тоже принимает молча, без дискуссий, – с помощью рейтингового голосования по электронной почте». Чтобы всё-таки прервать обет молчания и попытаться сформулировать некий ответ, чем именно заслужили стихи номинанта такой награды, предлагаем вашему вниманию постпремиальную статью о творчестве поэта.

– Ведь жить ты хо­чешь? – Мне не на­до­ело.
Ф.Вий­он «Спор серд­ца и те­ла Вий­о­на»

Пе­ре­ни­мая по­ступь стран­ни­ка, за­им­ст­вуя зри­тель­ный фо­кус на­блю­да­те­ля, Ев­ге­ний Рейн в сво­их про­из­ве­де­ни­ях ре­ль­еф­но вы­пи­сы­ва­ет пей­заж ок­ру­жа­ю­щей дей­ст­ви­тель­но­с­ти. То­по­гра­фич­ность, скульп­тур­ность и точ­ность изо­б­ра­же­ния яв­ля­ют­ся не­из­мен­ным при­зна­ком рей­нов­ской по­эзии, её ха­рак­тер­ной чер­той, «ко­с­тя­ком». Осо­бен­но­с­тью это­го по­эти­че­с­ко­го ми­ра ста­но­вит­ся прав­ди­вость и од­но­знач­ность ис­поль­зо­ва­ния имён соб­ст­вен­ных, будь то на­зва­ние улоч­ки или имя че­ло­ве­ка. Па­мять по­эта хра­нит тро­га­тель­ную га­ле­рею, со­сто­я­щую из Та­ть­ян, Анн, Ок­тя­б­рин, Ви­о­летт, Нонн, Ни­нель, Дим, За­мой­ских-Де­ми­до­вых, Ко­то­вых. Од­на­ко внеш­няя при­вяз­ка рей­нов­ских строк к оп­ре­де­лён­но­му ме­с­ту дей­ст­вия, к тем или иным лю­дям – на са­мом де­ле лишь на­чаль­ное зве­но це­пи, со­еди­ня­ю­щей бес­ко­неч­ные коль­ца по­эти­че­с­ких смыс­лов.

«Оче­ло­ве­чен­ная» эпич­ность про­из­ве­де­ний Ев­ге­ния Рей­на со­зда­ёт осо­бую ат­мо­сфе­ру и плав­но под­во­дит к не­об­хо­ди­мой по­эту це­ли. Втя­ги­вая в ритм имён соб­ст­вен­ных и на­ри­ца­тель­ных, ог­лу­шая их бес­пре­с­тан­ным по­то­ком, он за­став­ля­ет глу­бо­ко вды­хать свой жиз­нен­но важ­ный «кис­лый» воз­дух.

Ры­нок Ан­д­ре­ев­ский, сквер и со­бор,
А за до­ма­ми
Дым­ный за­кат раз­ли­ва­ет ка­гор
Над ос­т­ро­ва­ми.

(…)

А спо­хва­тил­ся – чу­жая ми­г­рень,
Тушь на по­душ­ке.
Что я за­пом­нил в по­след­ний свой день
В той ком­на­туш­ке?

(…)

Вот и про­шёл с че­мо­да­ном квар­тал
До па­ро­во­за.
Всё ози­рал­ся и слё­зы гло­тал –
Бед­ная про­за.


Взгляд че­рез приз­му бы­то­вой ат­ри­бу­ти­ки – еды, одеж­ды и про­чих ра­до­с­тей жиз­ни – на­и­бо­лее пол­но и кон­тра­ст­но вы­хва­ты­ва­ет суть яв­ле­ний, не­ких до­ми­нант бы­тия. И по ло­ги­ке, по­доб­ное со­по­с­тав­ле­ние, бли­зость рас­по­ло­же­ния ве­со­мых и не­зна­чи­тель­ных ве­ли­чин ря­дом друг с дру­гом долж­ны бы­ли стать при­чи­ной воз­вы­ше­ния иде­а­лов и пол­но­го кра­ха зем­ных утех. Но в том и за­клю­ча­ет­ся му­д­рость, тер­пе­ние, ес­ли не ска­зать – бла­гость ми­ро­во­с­при­я­тия Ев­ге­ния Рей­на. Быт и яд­ро бы­тия, внеш­нее и вну­т­рен­нее – оди­на­ко­во слад­ки, как спи­раль­ная струж­ка ко­жу­ры и мя­коть яб­ло­ка, и со­став­ля­ют еди­ное це­лое.


…там в яб­ло­ке – тво­ри­лось ми­ро­зда­нье,
ма­те­рия пе­ре­хо­ди­ла в цвет.
Так вот ко­с­тяк ди­кар­ско­го ли­риз­ма,
фи­гу­ра и ус­ло­вие рас­цве­та
до кри­ка ис­ступ­лён­ной жел­тиз­ны.


Кар­ти­на ми­ра в про­из­ве­де­ни­ях Рей­на жи­во­пис­на и на­гляд­на, каж­дая строч­ка, слов­но мыш­цы на те­ле че­ло­ве­ка, та­ит в се­бе на­пря­же­ние и мощ­ную энер­гию, пол­ную экс­прес­сии. Будь то пра­зд­ник чре­во­уго­дия, страсть ту­ри­с­та к ры­ноч­ным раз­ва­лам ста­рь­ёв­щи­ков, дав­ниш­ний стук мо­нет­ки по стек­лу – во всём вни­ма­тель­ное, бе­реж­ное от­но­ше­ние к ми­ру ве­щей и стра­ст­ное упо­е­ние жиз­нью. И как здесь не вспом­нить за­вет Фран­суа Вий­о­на: «Гу­ляй, пи­руй зи­мой и ле­том,/ це­луй кра­со­ток всех зе­мель,/ но не те­ряй ума при этом!» Ка­лей­до­ско­пич­ность, яр­кость про­дук­то­во­го рын­ка во Фло­рен­ции с его кол­ба­са­ми, зай­цем во хме­лю, ле­пе­чу­щи­ми ли­с­ть­я­ми ка­пу­с­ты, со­бра­нь­ем зем­ля­ник кру­жит го­ло­ву ли­ри­че­с­ко­му ге­рою Ев­ге­ния Рей­на, за­став­ля­ет ис­пы­ты­вать со­мне­ние, прав ли он в по­доб­ном ув­ле­че­нии, бе­зу­держ­ном же­ла­нии об­ла­да­ния. Вслед за этим ве­ли­ко­леп­ным, кра­соч­ным опи­са­ни­ем идёт кон­ста­та­ция ду­хов­ной ни­ще­ты че­ло­ве­ка:


Кор­ми, кор­ми, кор­ми!
А нет, так, чёрт возь­ми,
Мы ста­нем на­ко­нец
Вол­ка­ми и людь­ми.


Ког­да-то в дет­ст­ве ды­ха­тель­ные уп­раж­не­ния в ви­де шу­ме­лок по­мо­га­ли Ев­ге­нию Рей­ну по­да­вить при­сту­пы брон­хи­аль­ной аст­мы. Бо­лезнь про­шла, а му­зы­ка спа­си­тель­но­го рит­ма, на­пол­ня­ю­ще­го воз­ду­хом лёг­кие, ос­та­лась и до сих пор про­дол­жа­ет зву­чать. Но­ты «му­зы­ки жиз­ни» за­пол­ня­ют ве­до­мые и не­ве­до­мые про­ст­ран­ст­ва: па­лу­бы, ял­тин­ский пляж, дом воз­люб­лен­ной. Лишь под неё тан­цу­ют, пла­чут и лю­бят. Пре­вос­ход­ное чув­ст­во рит­ма про­яв­ля­ет­ся в ме­т­ри­че­с­ком мно­го­об­ра­зии сти­хо­твор­ных рифм и со­став­ля­ет сущ­ность рей­нов­ско­го язы­ка. Лич­ные, су­гу­бо ин­тим­ные пе­ре­жи­ва­ния или, на­обо­рот, об­ще­че­ло­ве­че­с­кие, ка­са­ю­щи­е­ся каж­до­го, те­мы на­и­бо­лее уме­ст­ны для этих сло­вес­но-пе­сен­ных по­ис­ков.

Чёр­ная му­зы­ка джа­за, пе­ние «не­уго­мон­но­го Ко­зи­на», го­род­ской ро­манс Вер­тин­ско­го, Пе­т­ра Ле­щен­ки, вы­ступ­ле­ния ве­ли­чай­ших му­зы­кан­тов Свя­то­сла­ва Рих­те­ра, Гер­бер­та Ка­ра­я­на, Ев­ге­ния Мра­вин­ско­го, Аль­ф­ре­да Шнит­ке ес­те­ст­вен­ным об­ра­зом впле­та­ют­ся в струк­ту­ру сти­хо­твор­ных строф Ев­ге­ния Рей­на и иг­ра­ют там од­ну из пер­вых пар­тий. От­то­го в бла­го­дар­ность ли­ри­че­с­кий ге­рой сни­ма­ет пе­ред му­зы­кан­та­ми шля­пу:


По­кло­ним­ся в чёр­ные но­ги ар­ти­с­там,
Ко­то­рые ду­ют нам в уши и ду­ши,
Ко­то­рые в хо­лод спа­са­ют от сту­жи,
Ко­то­рые пек­ло спа­са­ют ис­то­мой,
Ко­то­рые где-то сни­ма­ют без­дом­ный
У веч­но­с­ти угол и зло­му чер­то­гу
Вну­ша­ют свою до­б­ро­ту по­нем­но­гу.


Те­ма му­зы­ки, обя­за­тель­ный зву­ко­вой ряд, как в сце­нар­ных ли­ст­ках, яв­ля­ют­ся не­отъ­ем­ле­мой со­став­ля­ю­щей рей­нов­ской по­эти­ки. В ней ли рас­тво­ря­ет­ся воз­дух, ко­то­рым ды­шит по­эт, она ли ста­но­вит­ся ча­с­тич­кой про­шло­го, как в «Фо­нар­ном пе­ре­ул­ке», за­ши­пит ли по­бе­лён­ной пе­ной Япон­ско­го мо­ря и – на­ко­нец – за­тк­нёт­ся ли те­ле­фон­ным звон­ком или за­глох­нет ли пла­с­тин­кой? По­доб­но ли­ри­че­с­ко­му ге­рою Ев­ге­ния Рей­на, «нам ос­та­ёт­ся толь­ко ждать и жить», бро­дить по го­ро­дам и ве­сям, сле­дуя эфир­но­му на­ча­лу по­эта.

И в ка­ком бы ме­с­те ни на­хо­дил­ся этот «двух сто­лиц не­при­ка­ян­ный жи­тель» – вез­де его взгляд сфо­ку­си­ру­ет­ся на за­ман­чи­вых из­ги­бах и ли­ни­ях го­ро­да, будь то сте­ны до­мов, мос­ты или мя­тая про­сты­ня свин­цо­вой во­ды. По­рой су­до­рож­ные по­пыт­ки точ­но­го вос­про­из­ве­де­ния про­шед­шей быт­но­с­ти, «до што­поч­ки на ру­ка­ве», ох­ва­ты­ва­ют ли­ри­че­с­ко­го ге­роя, и в ито­ге он при­по­ми­на­ет звук пле­с­ка мо­ря, сно­ва ощу­ща­ет ве­тер во фла­гах и с удо­воль­ст­ви­ем сма­ку­ет креп­кий вкус ко­фе. И го­род при­зна­тель­но пред­став­ля­ет стран­ни­ку свои баш­ни, ски­нув го­да из раз­ва­ла, по­вер­нув вспять вре­мя.

По Ев­ге­нию Рей­ну, про­шлое, «как ан­гел из-за ту­чи», хра­ня­ще­е­ся в па­мя­ти го­ро­дов и их жи­те­лей, спо­соб­но ода­рить тай­ны­ми зна­ка­ми о смыс­ле бы­тия. А даль­ше де­ло за ма­лым – их нуж­но толь­ко раз­га­дать, да­бы на­учить­ся прав­де. Те­че­ние рей­нов­ских сти­хо­твор­ных рек дав­ным-дав­но на­пол­ни­ло ули­цы и пе­ре­ул­ки Моск­вы и Ле­нин­гра­да сво­ей лю­бо­вью. Раз­ни­ца двух сто­лиц по­этом про­чув­ст­во­ва­на, пе­ре­жи­та и фак­тур­но за­фик­си­ро­ва­на. Скру­пу­лёз­ное, вни­ма­тель­но-бе­реж­ное от­но­ше­ние к двум ипо­с­та­сям ма­лень­кой ро­ди­ны не­из­быв­но в рей­нов­ских про­из­ве­де­ни­ях: он под­ме­ча­ет узость ба­ше­нок, пу­с­тые за­хо­лу­с­тья, при­чуд­ли­вые во­ро­та, мёрт­вое зо­ло­то шпи­лей, «об­ще­ст­вен­ные» квар­тир­ки. Два род­ных го­ро­да – по-сво­е­му до­ро­гие и важ­ные в ста­нов­ле­нии твор­че­с­ко­го «я» Ев­ге­ния Рей­на – за­ни­ма­ют ог­ром­ный пласт в его ли­те­ра­ту­ре. Здесь они, преж­де все­го, жи­вые су­ще­ст­ва, чьи пор­т­ре­ты хра­нят­ся в се­мей­ном ме­да­ль­о­не рей­нов­ской по­эзии, друг на­про­тив дру­га, спря­тан­ные до по­ры до вре­ме­ни по­бли­же к те­лу. И с каж­дым по­эт ве­дёт от­дель­ный раз­го­вор, и каж­до­го с сы­нов­ним пре­кло­не­ни­ем на­де­ля­ет осо­бен­ны­ми чер­та­ми.

Ле­нин­град – го­род дет­ст­ва, юно­с­ти, от­ро­че­ст­ва, по­те­рян­ный в зре­лом воз­ра­с­те го­род. Как близ­ко­му дру­гу, за­бро­шен­но­му судь­бой на дру­гой край све­та, Рейн го­тов про­стить и «ле­нин­град­скую вонь про­дув­ную», лишь бы его от­ве­ли «на Фон­тан­ку в пив­ную…». Имен­но в под­тверж­де­ние сво­их ис­крен­них чувств к Ле­нин­гра­ду по­эт тща­тель­но пе­ре­би­ра­ет на­зва­ния улиц, как име­на лю­би­мых жен­щин:


Че­рез Фон­тан­ку и Ка­лин­кин,
к ре­ке, при­ко­ван­ной це­пя­ми,
как бы са­до­вою ка­лит­кой, –
и на Са­до­вую, цеп­ляя
бо­ка­ми Мак­ли­на, Сен­ную,
Де­ми­до­ва и Чер­ны­шё­ва...


А «круг­лая» Моск­ва околь­цо­вы­ва­ет Ев­ге­ния Рей­на, удер­жи­ва­ет его сво­ей ру­ко­пис­но­с­тью, а мо­жет, и «под­та­яв­шим до­б­ром», теп­ло­той, ши­ро­той ра­зу­ха­би­с­той, ку­пе­че­с­кой ду­ши. Она ста­но­вит­ся для по­эта столь не­об­хо­ди­мым при­ста­ни­щем его пе­ча­ли по то­му ме­с­ту, в ко­то­ром он ро­дил­ся. Стре­мя­щий­ся ввысь Ле­нин­град, Санкт-Пе­тер­бург, по су­ти рав­но­душ­ный к ко­по­ше­нию соб­ст­вен­ных оби­та­те­лей, по­те­рял Рей­на-го­ро­жа­ни­на и об­рёл Рей­на-сы­на, по­вер­жен­но­го то­с­кой раз­лу­ки:


Те­перь уже по­зд­но, бес­смыс­лен­но
ры­дать у те­бя на гру­ди;
но веч­но я слу­шал – не слыш­но ли
тво­ей ма­те­рин­ской люб­ви...

И до сих пор Рейн, из­веч­ный стран­ник, при­зна­ёт­ся в люб­ви, но­с­таль­ги­ру­ет и с на­и­боль­шим удо­воль­ст­ви­ем по­свя­ща­ет сти­хо­твор­ные стро­ки двум са­мым лю­би­мым го­ро­дам пла­не­ты – Моск­ве и Санкт-Пе­тер­бур­гу.

Ак­цент на внеш­нем об­ли­ке ок­ру­жа­ю­ще­го го­ро­да – лишь ма­с­тер­ски ис­пол­нен­ный ли­те­ра­тур­ный при­ём, име­ю­щий до­воль­но глу­бо­кую куль­тур­ную и пси­хо­ло­ги­че­с­кую по­до­плё­ку. В твор­че­ст­ве Ев­ге­ния Рей­на пор­т­ре­ты ми­лых ему серд­цу лю­дей, а так­же кар­ти­ны ур­ба­ни­с­ти­че­с­ко­го ланд­шаф­та не­из­мен­но транс­фор­ми­ру­ют­ся, при­об­ре­та­ют «при­род­ные» чер­ты, слов­но их оку­на­ют в род­ни­ко­вые во­ды прав­ды, из­бав­ляя от на­лё­та фаль­ши­во­го ло­с­ка. Рей­нов­ские ли­нии, цвет, за­па­хи, му­зы­ка, сдо­б­рен­ные за­ни­ма­тель­ны­ми ле­ген­да­ми, анек­до­та­ми и ци­та­та­ми, ра­дуж­но пе­ре­ли­ва­ют­ся, зву­чат и за­ра­жа­ют сво­ей стра­с­тью к жиз­ни.


 Екатерина БЕЛЯКОВА
http://www.litrossia.ru